— Патер ностер, куи эс…
— Кви!
— Кви эс ин каелис…
— Целис!
— Санктификетур…
— Санктифицетур! — отец замахнулся на него, и Эймос весь сжался, судорожно царапая пальцами плотную желтоватую бумагу. Он зажмурился, ожидая удара, но отец бить его не стал. Лишь напугал. Эймос разлепил веки и краем глаза глянул на отца. Тот раздражённо отбивал носком ботинка незамысловатый ритм, ожидая продолжения. — Номен туум, — дрожащим голосом прошептал Эймос, — адвениат регнум туум, фиат волюнтас…
— Ты хоть понимаешь смысл?
Эймос сглотнул и осторожно кивнул, стараясь не поднимать взгляд на отца. Он испуганно теребил указательным пальцем уголок Вульгаты, за что немедленно получил по рукам.
— Не порть книгу, — сердито предупредили его, и Эймос закивал, убирая руки на колени.
— Падре, — отец и сын синхронно повернули головы к выходу из церкви.
Пастырь обернулся к сыну:
— Перерыв, потом будешь играть на органе, — он зашагал в сторону прихожан, и Эймос злобно оскалился в его сторону.
Он с ненавистью захлопнул книгу, аж пыль разлетелась от жёлтых страниц, и выглянул в окно. Недалеко от церкви мальчишки его возраста играли в футбол старым сдувшимся мячом, и ему страсть как хотелось присоединиться. Пробежаться по песку, увязая кроссовками в ямах, пинать тяжёлый неуклюжий мяч, смеясь, толкаться, болтать с ровесниками. Но отец бы всё равно не позволил. Только молитвы, заученные наизусть, вместо игр, только Библия у изголовья кровати вместо комиксов, только игра на органе вместо просмотров боевиков.
Эймос ногтем поскрёб гладкую поверхность инструмента, занимающего добрых две трети новенькой, только что построенной чуть ли не собственными руками отца, церкви. Эймос ненавидел эти деревянные полы, скамьи, только что распечатанные брошюрки на свежей белой бумаге, ненавидел кресты, статуи, воскресенья, звуки песнопений и запахи свеч. Эймос ненавидел своего отца и его костюм, белую полоску ткани на воротнике, его праведный вид и этих прихожан. Он ненавидел латынь и разноцветные стёкла в окнах, расписанные потолки и алтарь.
Эймос обернулся, чтобы взглянуть на отца. Тот всё ещё говорил с паствой.
Мальчишки во дворе охотно пнули мяч в его сторону, Эймос радостно взвизгнул и понёсся к воротам, вскапывая носками кроссовок ворох песка и пыли. О настоящем газоне можно было только мечтать, но даже этого хватало вдоволь. Он изловчился, пасанул мяч ещё одному игроку, смачно выругался, когда мяч попал в распоряжение соперников, и тут же получил ребром ладони по губам. Эймос вскрикнул от неожиданности, клацая зубами по языку. Он остро ощутил вкус крови на зубах, удивлённо облизал разбитую губу и поднял голову вверх. Над ним нависал разъярённый отец.
— Стой! Папа, нет, пожалуйста! — верещал Эймос, когда его схватили его за ухо и, особо не церемонясь, потащил к церкви.
Ребята остановили игру и с интересом наблюдали за сценой. Эймос упирался, пытаясь одновременно отодрать руку отца от уха, но тот вцепился в него мёртвой хваткой. От боли рябило в глазах, слёзы катились по щекам, но Эймос всё сопротивлялся, с каждой секундой выдыхаясь и переставая бороться.
***
— Эймос.
Пастырь вздрагивает от мягкого лилейного голоска, слегка приглушенного, но требовательного, и невольно касается шрама на ухе. Чайник свистит, громко и настойчиво, но Эймос не спешит его выключать. Движения его медленные, настороженные, пугливые.
— Ну, Эймос, где же ты? Я жду.
Пастырь тянется к чайнику, словно бы забывая, что он кипит, но вовремя останавливается. Выключает огонь, но продолжает стоять на кухне, грузно оперевшись о стол руками. Голова его низко опущена, глаза лихорадочно бегают по полу, цепляясь за мелкие крошки и пыль. Эймос боится дышать, делает осторожный вдох, будто бы Магда в соседней комнате это услышит. Он держит в руках пустую кружку и ложка в ней дрожит, чокаясь о керамическую стенку.
— Эймос!
Он крупно вздрагивает, когда слышит раздражённый голос Магды, и обречённо вздыхает. Ему приходится подчиниться. Он жмётся у входа, не решаясь войти в ванную, чувствуя, что Магда не в духе. Либо слишком наоборот. Сердце бьётся где-то в районе горла, и Эймос ещё никогда не чувствовал себя столь подавленно. Страх клубком сворачивается у него в желудке.
Ручка двери медленно поворачивается и дверь, открываясь, скрипит. Святой отец медлит, прежде чем войти, Магде явно это не нравится.
В тесной ванной комнатке клубится пар, страшно жарко, наверное, как в аду. В самый раз для того, кто сидит перед ним.
Магда улыбается, совсем как ребёнок, водит руками по мягкой шапке пены над водой, её мокрые волосы налипли на лоб, завитками спускаются по бокам от лица. Она очень красива, но у Эймоса в жилах кровь стынет при одном только взгляде на неё. Сердце шумит где-то в ушах, гулко и громко.
Она машет ему, приглашая принять ванну вместе, но Эймос всё ещё стоит в дверях, и жар покидает комнату. Но дверь скрипит за его спиной и с хлопком закрывается, щёлкает замок. Пастырь сглатывает, понимая, что ком в горле застрял и душит его.
— Раздевайся, — приказным тоном произносит Магда, голос её грубый и сухой, но глаза смеются. Она откидывается на спину и блаженно скалится ему в ответ.
— Я не думаю…
— Раздевайся!
Руки трясутся, когда тянутся к пуговицам чёрной рубашки. Он медлит, наверное, даже не специально. Пастырь откидывает на пол колоратку, следом падает рубаха, Магда похотливо кусает губы, когда Эймос тянется к пряжке ремня. Она смотрит, она ест его взглядом заживо.
Вода горячая, нет, обжигающая, почти кипяток. Ноги буквально горят пламенем, когда Эймос опускается в ванну, хочется немедленно выпрыгнуть и унестись прочь. Магда продолжает улыбаться. Ванна маленькая, тесная, ноги не умещаются, и Эймос поджимает колени к груди.
Магда пальчиками пробует пену на ощупь, тянется к нему, кладёт горячую ладонь на его почти обваренное колено. То, что в ней сидит, играет с ним, пугает, заставляет подчиняться, и у Эймоса нет сил, чтобы сопротивляться. Он мало, что понимает, и от этого тошнит. Петлёй на шее затягивается непонимание и страх. Он молится, уже который день, но в голове сумбур и муть. Мысли роятся, копошатся в голове, но одновременно пусто.
— Расслабься.
Эймос невольно усмехается. Расслабишься тут, он в одной ванне с демоном. Магде его ухмылка явно не нравится, она цепко хватает когтями его за лодыжки и тянет на себя, заставляя по шею погрузиться в кипяток. Сердце молоточками стучит по всему телу.
— Боишься? Не бойся. Я тебя не обижу, — она говорит с ним как с ребёнком, и от этого впечатление жуткое. Пастырь чувствует, что сейчас задохнётся от ужаса.
Как он раньше не замечал, что с Магдой что-то не так? Не иначе — помутнение.
— Расслабься, сегодня прекрасный день.
Эймосу очень хочется спросить, прекрасный день для чего, но он не решается.
— Мы… опаздываем на похороны Билли, — напоминает он ей.
— Без нас не начнут, — отмахивается Магда, играя с пеной.
Им очень тесно, она почти вплотную к нему жмётся, между его ступней её ягодицы, она с хрустом потягивается, и Эймосу кажется, будто он слышит, как ломаются её кости.
Она вытягивается, кладёт свои ноги под его бок, и пошло улыбается, но в этом уже нет былого очарования. Пастырю хочется пройтись по своим губам чем-то дезинфицирующим, чтобы избавиться от чувства отвращения. Она перед ним абсолютно обнажённая, пена не прикрывает интересных мест, но Эймос всё бы сейчас отдал, лишь бы оказаться как можно дальше отсюда.
Она близко.
Он не сразу понимает, что его рука касается её шеи, обжигающе горячей кожи. Магда понимает, что он собирается сделать, он видит в её глазах. Эймос резко сжимает пальцы на её горле, тянет вниз, под воду, и он не понимает, как у него хватило смелости для этого. Он ликует, но радость сменяется ужасом. Магда не дёргается, не сопротивляется, она смотрит на него из-под воды помутневшим расфокусированным взглядом, из её рта вылетают пузыри, но лицо её спокойно. Умиротворённо. Он успевает в своей голове прочитать молитву, наверное, раз десять, это укладывается в несколько долгих минут, но Магда продолжает на него смотреть. Он опускает дрожащую руку на её грудь, и она медленно выплывает из-под воды. Шапка пены остаётся на её макушке, и она лениво убирает её с волос. Эймос почти не дышит, сглатывает, почти умирает под её взглядом. И она тут же бьёт его пяткой в лицо, и он прикладыватся затылком о кафель за его спиной.
***
Без них действительно не начинают.
Гроб закрыт, но Эймос знает, что в нём покоится чёрная обгоревшая плоть, мало напоминающая человека. Кроме пастыря и Магды на похоронах отмечается и шериф Шелтон, и Магда оплакивает брата, размазывая слёзы по щекам. Эймос с омерзением следит за тем, как наигранно это выглядит со стороны.
— Мы задержали тех, кто бросил бутылки с зажжёнными тряпками в окна твоего дома, — сообщает шериф, когда они втроём покидают территорию кладбища. Шелтон настороженно смотрит на пастыря, у него яркий синяк на носу, растекающийся под глазами.
— Шериф, не хотите пойти с нами в церковь? — предлагает Магда внезапно слишком настойчиво, и Эймос пугается. Но Шелтон качает головой.
— Много дел.
— Как жаль, — из Магды плохая актриса, либо пастырь стал слишком внимательным, либо демон делает это специально.
Эймосу тяжело отделить Магду от существа, что её захватило, и это почему-то выворачивает внутренности наизнанку. Ему противно, что он не замечал этого раньше. Стыдно. Из-за его глупости погиб человек. Люди.
— Прогуляемся? — весело предлагает Магда, но скорее требует, и, не дожидаясь ответа, уходит вперёд.
Эймос медлит. Очень страшно. Он злится на себя за невнимательность, оплошность и совершённые ошибки. Злится, что попался на удочку. На языке сотня вопросов, но задавать их страшно. Магда играет с ним. Нет, пастырь в очередной раз мотает головой, не Магда. Он вынужден последовать за ней.
В церкви сыро и неуютно. Промозгло. Всё ещё пахнет гнилью и кровью.
Магда снимает ботинки у входа и шлёпает босыми ногами по деревянному полу. Эймос остаётся у входа. Его тянет к ней, будто она дёргает за поводок, но он боится её. Странно. И омерзительно. Кажется, за все тридцать пять лет жизни он никого так ещё не боялся, как её.
— Почему ты молчишь и не задаёшь вопросов? — интересуется Магда, оборачиваясь. Она постоянно улыбается, и это раздражает. — Любой бы на твоём месте захотел бы узнать, что происходит. А ты словно в рот воды набрал.
Эймос оглядывается. Церковь. На шее Магды крестик. Кругом кресты и прочая христианская атрибутика. Он стёр язык в кровь, читая молитвы. Ноль реакции, внутри девушки всё ещё сидит эта тварь. И пастырь не понимает, что, чёрт возьми, не так.
— Кто я? — спрашивает Магда, подходя к кафедре. Стирает пальцем пыль.
Эймос почему-то смотрит на то место, где несколько десятков лет назад стоял орган. Чёртова штука, он с удовольствием разломал её топором.
— Маг… Марбас.
— Правильно, — Магда кивает. — Как я оказался в этом шикарном разнузданном теле?
Эймос сжимает руки в кулаки. Странно, всё не так, как надо.
— Магда занималась магией, её душа ослабла, и ты занял её тело. Баланс света и тьмы нарушился.
Пастырь говорит медленно, тщательно подбирая слова, будто боится ошибиться.
— Что сделал ты?
Эймос не курит, но в кармане брюк зажигалка. Старая. Он не уверен, что получится.
— Изгнал тебя.
— Изгнал? — с издёвкой хихикнула Магда.
— Не изгнал, — вздохнул Эймос. Он не понимал, что от него хочет эта тварь, чего он добивается, чего ждёт. Мысли хаотично бились о черепную коробку. Хотелось кричать.
— Почему?
— Не… не знаю.
— Помнишь папочку?
Эймос вздрагивает. Гладкая поверхность зажигалки прилипает к потной ладони.
— Куда уходят все пастыри? — в потолок произносит Магда и вопросительно глядит на Эймоса.
Он непонимающе качает головой, чувствуя себя до жути тупым.
— Как думаешь, где твой папочка?
— Горит в аду, — с внезапной злобой сплёвывает Эймос, и Магда заливается смехом, жутким и противным, словно скрежет камня о металл.
— Ты так не хотел быть проповедником. Так отчаянно бежал от своих обязанностей, несмотря на настояния отца. Почему же ты носишь колоратку?
Эймос переминается с ноги на ногу. Внутри разливается спокойствие, но он знает, это ненадолго.
— Потому что мой отец был говнюком. Ему было плевать, что я не хотел заниматься этим делом. Он заставлял меня, и я ненавидел всё, что было связано с этой церковью.
Магда касается его щеки, трётся кожей о кожу, и Эймос задерживает дыхание от отвращения.
— Ты целый день задаёшься вопросом как так? Что пошло не так? Всё предельно просто, ясно как божий день, — Магда хихикает. — Ты сомневался в своей вере в Бога всю свою жизнь, ты не смог изгнать меня, и я остался в ней. В этой маленькой прекрасной девочке, что так тебе нравится. А мне нравишься ты. Нравится совращать тебя, нравится, что ты так быстро потерял веру в людей, что были твоей паствой. А они видели намного больше, чем ты. Но ты был слеп. И глуп.
Эймос смотрит на демона, он кивает ему, мол, видишь, я прав. Он огибает Эймоса со спины и подбородок Магды оказывается на его плече.
— Ты ведь всю жизнь ненавидел это место. Эту церковь, любовно возведённую твоим отцом. Он любил её больше, чем тебя. Всего себя отдал, а о тебе забыл. Ты рос в море зависти, ты захлебнулся в этом.
Эймос ощущает, что его берут за руку, в ладони зажата зажигалка. Он не чувствует, что щёлкает колёсиком, лишь слышит щелчок. Он моргает, вдыхает запах чего-то жжённого, но не понимает, что это. Что-то трещит под ухом, наверное, дерево. Можно ли зажечь дерево одной лишь зажигалкой, предварительно не забрызгав здесь всё чем-нибудь горючим? На его немой вопрос лицо Магды скалится. Она пожимает плечами почему-то так неестественно, и Эймос хмурится. Жива ли она в этом теле, что было захвачено против её воли?
— Тебе нравится?
Эймос смотрит на горящий алтарь. Огонь слишком быстро распространяется. Слишком стремительно, почти нереально. Такого не бывает.
— Ты ведь мечтал об этом всю жизнь.
Пастырь закрывает глаза. Мечтал. В его самых лучших снах эта чёртова церковь горела почти также жарко, как сейчас. Его плечи обхватывают девичьи руки, но он выпутывается. Его не останавливают, когда он бежит к дверям. Он распахивает их, слыша треск пламени за спиной, глотает свежий воздух и захлёбывается в нём, так его много. Ослеплённый огнём Эймос не сразу видит толпу, собравшуюся у крыльца. Он узнаёт значок шерифа, но не видит лица Шелтона. Лишь вилы. Ружья, дулами заглатывающие его целиком.
Люди. Паства. Они пришли за ней или за ними обоими? Эймос вглядывается в немые лица, в их глазах стонет горящая церковь, в зрачках пляшет дьявольский огонь, он видит в чёрных омутах сотни отражений себя.
Голосом Магды за его спиной смеются демоны. Надрывно, горько, с жаром.
Теперь Эймос знает – они будут гореть вместе.