Эймос скребёт мокрой тряпкой по половицам, но лишь схватывает занозы себе под ногти, а кровавое пятно, впитавшееся в дерево, исчезать всё не желает. Магда яростно возюкает тряпкой по полу, но лишь разбрызгивает воду, розовую от крови. Пастырь тяжело вздыхает, придётся менять в церкви пол, от пятен просто так не избавиться.

На шее Магды в свете солнечных лучей поблёскивает золотой крестик, она сосредоточена, от усердия на лбу даже пот выступил.

— Отец Эймос, вы когда-нибудь грешили?

Эймос на секунду замирает от удивления, не моргая, смотрит в лицо Магды. В церкви удушающе пахнет химией, ладаном и грязной водой.

— Никто не безгрешен, — увиливает от прямого ответа пастырь.

— А если грешишь каждую секунду? Каждое мгновение испытываешь себя на прочность? Как же тогда отмолить грехи?

— Нужно не поддаваться искушению, — Эймос твердит заученные наизусть фразы, выжимает тряпку над ведром. — Молиться, раскаиваться, Бог в любом случае простит.

— Значит, можно грешить, а потом просить прощения, потому что Бог в любом случае злиться не будет?

Пастырь хмурится и снова смотрит на Магду. Она спрашивает предельно ясно и серьёзно. Это настораживает.

— Я не это имел в виду. Ты должен искренне сожалеть о содеянном, понимать, что обязан понести наказание и молить о пощаде так…

— Но я не сожалею, — перебивает его Магда и, отбрасывая тряпку, кладёт свою мокрую ладонь на его руку. Эймос изумлённо следит за её движением. Она ногтями небрежно царапает его запястье, рука её скользит вниз, и она вклинивает свои пальцы между его. У пастыря от этого действия волосы на голове дыбом встают, он сглатывает, когда мурашки расплясываются у него на спине.

— О чём ты не сожалеешь?

— Похоть, падре. Я испытываю похоть, когда нахожусь рядом с вами… тобой. Каждый раз, когда смотрю на тебя, когда вспоминаю, как целовала тебя, когда ты одёргивал мою сорочку, когда я лежала перед тобой, распятая на кровати.

Эймос резко одёргивает руку, будто её пронзило толстыми иглами, и стремительно краснеет. Он хватает разбросанные по полу тряпки и с плеском швыряет их в ведро.

— Это один из семи смертных грехов, — виновато шепчет Магда, будто бы сжимается на глаза, выглядит она виновато.

Пастырь на ходу пересчитывает, сколько раз согрешил на неделе. Похоть, когда не раз представлял Магду перед сном. Уныние, когда одиноко сидел на пороге собственной церкви, опечатанной и осквернённой. Гнев, когда ловил на себе ненавидящие взгляды горожан. Эймосу хочется сказать «борись», но язык присыхает к нёбу, и он молчит, потому что и сам не может справиться с этим наваждением.

— Главное — покаяться, — глубокомысленно изрекает пастырь и испуганно смотрит на статуэтку Христа. — И больше не грешить.

Почему-то эти слова кажутся ему на редкость глупыми и ненужными. Страсть как хочется выйти на улицу. Эймос подрывается, чуть ли не спотыкается о ведро, доверху наполненное розовой водой. Дышать становится трудно, практически невозможно. Магда смотрит на него с непониманием.

Когда входная дверь скрипит и свежий воздух наполняет лёгкие, пастырь с ужасом замечает разбросанных на пороге церкви мёртвых ворон. Их чёрные перья отливают зелёным на жарком солнце. Дурно пахнет гнилым мясом, жужжат падальные мухи. Эймос с отвращением отступает, тогда как Магда даже умудряется сделать шаг вперёд.

— Откуда? Кто? Мы же всё это время были здесь, — шепчет в пустоту проповедник, на что Магда зловеще улыбается, пожав плечами. Эймос этого не замечает.

— Не хочешь поужинать сегодня с нами? Билли очень просил, — внезапно лилейным голоском интересуется у него девушки, и пастырь вздрагивает от того, как резко меняет она тему.

Магда, не дожидаясь ответа, выходит из церкви, наступая на птичьи тела. Под её ногами хрустят кости, размозжается мясо.

***

Сладко пахнет пастой и томатным соусом, у Эймоса слюнки текут. Магда улыбается, протягивая ему соусницу, и лишь Билли, прикованный к инвалидной коляске, с отсутствующим выражением лица ковыряет вилкой в салате. Он очень бледный, синие круги залегли под глазами, словно каньоны. Белизна его волос пугает.

На фоне шумит телевизор, идёт какой-то мексиканский сериал, и пастырь изредка отвлекается на него — тишина за столом угнетает. Магда словно ест за троих, паста, соус почти на всю тарелку с горкой, салат, десерт, ещё десерт. Билли устало жуёт вторую фасолинку.

Темнеет.

Магда встаёт, чтобы заварить кофе, и лишь на секунду останавливается у окна. Белые занавески колышутся от её движения, и она быстро удаляется на кухню. Билли угрюмо провожает сестру взглядом.

— Билли, — Эймос привлекает его внимание, — я найду хороших докторов. Они обследуют тебя, найдут причину твоего недуга…

— Она — мой недуг, — шепчет он, низко склоняя голову над тарелкой, и в первые секунды падре хмурится, не понимая. — То, что в ней сидит.

Эймос моргает.

— Ты не… Что? Я изгнал демона из твоей сестры, она чиста, в ней больше нет тьмы.

Билли смеётся, надрывно, внезапно громко, истерически, и пастырь отшатывается, морщась:

— Нет, пастырь, вы облажались.

Магда удивлённо застывает в дверях, и в то же мгновение её лицо искажается, она кажется злой и рассерженной. Она опускает чашечки с кофе на стол, и содержимое заливает скатерть. Билли смотрит на сестру, злобно и с ненавистью, и Магда отвечает ему тем же. Эймос недоумённо моргает, и в ту же секунду Магда уже мило улыбается, протягивает пастырю кофе. Пятен на столе как не бывало, скатерть белоснежная, как и кожа Билли. Он почему-то улыбается, дожёвывая несчастную фасолинку.

— Святой отец, вы же останетесь?

— Я… не… — растерянно тянет он, но Магда испуганно кивает в сторону окна. Эймос поднимает и выглядывает за занавеску. На той стороне улицы пару горожан, нет, тройка, четверо. Они угрюмо смотрят прямо на него. — Стоит позвонить в полицию, разве шериф уже отпустил копов, что должны были охранять ваш дом?

Магда пожимает плечами.

— Нам страшно, — шепчет она, хватая брата за руку, и Билли кивает, мучительно сглатывая дожёванную фасоль. — Пожалуйста, — на выдохе тянет она, и Эймос сдаётся. Сопротивляться нет сил.

***

Спится почему-то на редкость сладко, слова Билли не оседают в голове, испаряются, так и не достигнув ушей. Эймос улыбается во сне, хотя ему ничего не снится. Но тенью что-то накрывает его, сквозь прикрытые веки он видит движение, мучительно тяжко открывает левый глаз. Что-то тяжёлое оседает с потолка ему на грудь, что-то холодное касается лица и мокрое целует в губы. Пастырь резко просыпается, хватает нечто за плечо, и в свете уличных фонарей понимает, что это Магда.

Она льнёт к нему телом, и он чувствует жар сквозь толстое одеяло. Она целует его мягко, но грубо, и Эймос не в силах сбросить её с себя. Околдовала, бетонной плитой упала на грудь — не пошевелиться.

— Магда, — хрипит пастырь, больно хватает её, сбрасывает с себя, она скатывается ему под бок, судорожно хватая ртом воздух. Её глаза в темноте горят пламенем.

— Что ты делаешь?!

— Мне страшно спать одной, мне снятся кошмары, — жалобно шепчет Магда, подтягивая к ногам одеяло. Эймосу становится её жалко, он бережно гладит её по волосам.

— Это не значит, что ты должна прыгать ко мне в постель, — осуждающе качает головой пастырь, хотя язык спешить сказать нечто иное. — Я понимаю, — Эймос тяжело вздыхает, убирая руку, — что ты чувствуешь ко мне, но я не могу ответить тебе взаимностью. Ты влюбилась в меня, потому что ты считаешь меня героем, я единственный проявил к тебе добро и заботу…

— Гордыня, — внезапно изрыгает Магда, словно камни падают из её рта. Эймос вздрагивает, и сердце начинает колотиться в горле, будто канарейка. — Когда я сплю, моя душа отделяется от тела и танцует нагишом с дьяволом.

Голос у Магды мягкий, детский, она кладёт голову на подушку, и чернота её глаз притупляется — она опускает веки. Эймос во все глаза смотрит на тело девушки рядом с собой, его мутит от ужаса. Он не понимает, что она сказала до это и с какой интонацией произнесла. Он не помнит слов и не понимает смысла, и слова Билли проносятся по периферии сознания, как нечто ненужное, смутное.

— Я устала, — почти плача шепчет Магда, — так устала, — и Эймос с трудом сглатывает.

Ему её жаль, и пастырь ложится рядом, крепко её обнимая. Она льнёт к нему, прижимается к груди, ищет губами подбородок, и Эймос чувствует, что не должен позволять ей его целовать, но сил сопротивляться нет. Он отвечает. Магда шарит руками где-то в районе паха, там, где особенно жарко.

Но резкий звук разбитого стекла царапает уши. Эймос подскакивает, Магда испуганно вскрикивает. Несколько секунд они смотрят в темноте друг на друга, и стекло лопается над их головами. Бьётся об пол бутылка. Огонь вспыхивает, лижет ковёр, быстро перекатывается к стенам, будто живой.

Падре тащит Магду прочь, первый этаж охвачен пламенем, жарким и плотным. И Эймос кидается в комнату Билли, где он, беспомощный, не может встать с кровати. Но Магда цепко хватает его за руку, нечеловеческой силой тащит его к выходу, Эймос спотыкается под натиском. Он кричит, напоминая её о брате, но Магда на него даже не смотрит. Она выпихивает его в заднюю дверь, и пастырь падает на траву, ударившись о ступеньки.

Магда ступает на гравий босыми ногами, нависает на падре, он смотрит на неё обескураженно. Лицо её каменное, белизна сорочки ослепляет в ночной темноте. Дом сгорает слишком быстро, чтобы быть правдой. Но жар лижет щёки, в него верится.

— Они убили моего брата, — прошепчет потом Магда, кутаясь в плед, которым её накрыли пожарные.

Пастырь посмотрит на неё в недоумении, она ведь сама не дала ему добежать до Билли. А потом Магда поднимет голову, чтобы взглянуть на него, и глаза её будут чёрными, словно угли.

— Отец Эймос, бывает ли у вас такое ощущение, что всё, что вы делаете, напрасно?