Клац-клац. Рукоять призрачной катаны отлетает в сторону, выбитая из рук владелицы. Еще удар — на черной униформе новая прореха, на бледной коже очередной глубокий порез. Коса с силой бьет в живот — шинигами падает, распластавшись по песку.
— И почему на этот раз? — коса отлетает в сторону, с глухим стуком падая на белый песок, и Фриде опускается на колени рядом с побежденной. Не ликует, и не добивает прицельно выпущенным кидо. Даже не смотрит в глаза, широко распахнутые от смеси боли и непонимания. Холодными, как лед, руками невесомо касается израненного тела. А прикосновения ее окутанных реацу пальцев, что странно и совершенно в голове не укладывается, тепло дарят, приятно согревая кровоточащие порезы, залечивая истерзанную плоть.
Юрия тихо-тихо проклинает старшую сестру, до крови прокусывая губы. Вся злость уже улетучилась, вытекла из тела вперемешку с кровью и рейши. Только глупая, почти детская обида осталась, будто только что у нее отобрали заслуженную сладость, отдали другой. Будто не она еще пару секунд назад была готова распрощаться с жизнью.
Будто все было лишь игрой. До глупости безрассудной, невероятно опасной игрой, где все решает только удача. И сегодня она явно не на ее стороне.
Почему же тогда не убила?
— Тише, — Эльфриде мягко прикладывает палец к губам, нависая над сестрой. Мягкие пряди приятно щекочут лицо, и хочется рассмеяться, сбросить ненужную тяжесть с души и просто хохотать, глядя в глаза «врагу». Смеяться, как в далекой юности, когда всей троицей непослушные пигалицы мотались по Руконгаю, не разрозненные, не ушедшие в неизвестность, не отрекшиеся от своего долга. И Юрия пытается смеяться, наблюдая за обескураженной сестрой. Через боль смеется, не пытаясь скрыть эмоции, хоть и получается из рук вон плохо. Со скрежетом, хрипло, будто связки проржавели насквозь.
— Тише, — Фриде повторяет чуть громче, и накрывает чужие губы своими, заглушая все звуки, с неожиданной теплотой в родные глаза глядит, высматривая живую искорку в глазах, спустя долгие годы вновь загоревшуюся. Тонкие пальцы вновь касаются кожи, от живота к солнечному сплетению ведут, слегка ногтями царапая. А кажется, что не ногтями — острым лезвием разрезают плоть и кости, пытаясь до сердца дотронуться, а не только его наличие ощутить. Горячее взять в ледяные руки, согреться от чужого тепла. Или самой согреть-вылечить.
Юрия не против. Свое сердце наконец отпускает, позволяет из тесной и душной клетки вытащить, в ладони взять, как хрустальную статуэтку, боясь не то, что сломать — дышать на нее.
Несколько мгновений они лишь смотрят друг на друга, замерев, приготовившись к броску. Не дышат даже, словно между ними тонкая паутинка, что от неосторожного вздоха разорвется. Зрачки сужаются, словно обращаясь в ничто, незаметные глазом точки.
А затем приятно прохладная рука движется чуть выше, в сторону, накрывает грудь. С искусанных губ срывается тихий-возмущенный вздох и все идет к меносам.
***
— И почему же на этот раз? — Фриде опускается на колени, неспешно перебирает шелковые волосы, сплетая в причудливую прическу-корону. Юрия упрямо молчит, борясь с желанием выплюнуть все в лицо, быстро и неожиданно, и тут же сбежать, надеясь на шунпо.
— Увидеть тебя, — убежать не выходит. Юрию уже держат за руку, с силой сжимая запястье. И за согревшееся сердце.