Она действительно мертва. Пустышка, механически повторяющая действия оригинала, не помнящая никого и ничего. Жалкая донельзя, ведь даже улыбнуться – не по этикету, а просто так, краешком губ в ответ на нелепую шутку, как умела Мария – кукла не может. 

Его не просят. Ему приказывают петь, приставляя нож к руке с глумливой ухмылкой, шепчут что-то ласково-угрожающее. И он покорно поёт. Срывающимся голосом, давясь подступающими к горлу слезами боли и страха, почти захлебываясь ими, баюкая сломанную руку, и так уже покалеченную. Еще пары ножевых не хватает для полной картины.

Мягкие пряди приятно щекочут лицо, и хочется рассмеяться, сбросить ненужную тяжесть с души и просто хохотать, глядя в глаза «врагу». 

Умирай – не хочу. Только умирать страшно, больно, и Лотрик до сих пор терпит. Сжимает зубы и ждет чуда, которого, как обычно, и в помине не бывает. Это тебе не фэнтези, Лотрик, это жизнь в сером-мрачном-грустном городе, а ты тот человек, которому просто не повезло. 

Нажка мысленно крутит металлическим пальцем у виска, взглядом встречаясь с Митой. У богатых свои причуды, а на голову больная змея только подтверждает высказывание. И вопросами такими, в ступор на несколько секунд ставящими. И "великолепной" коллекцией в потайной комнате, так хитро спрятанной за белыми панелями.

Когда Вельстадта окончательно загрызает совесть, Рейме чудесным образом находится. Черед два года угорелой беготни по городу, безуспешных попыток найти везде и всюду. Через сотни тысяч потраченных нервных клеток, постоянных звонков в морги, обшаривание архивов вдоль и поперек.

Существо снова кричит. Протяжно, душераздирающе, когтями полосуя собственную плоть в тщетных попытках от боли избавиться хоть на секунду. На бледном лице, еще человеческом, постепенно проступают узоры, сменяют белое черным.