Говорят, Император резал китовую кость в ночь, когда горел Дануолл.
В отличие от черноглазого ублюдка, Дауд ничуть не наслаждался тем, как историю искажают при передаче из уст в уста, неточно пересказывают, не поняв и половины, и плохо запоминают её подробности. История не станет легендой, а легенда — мифом, если в основе не лежит правдивое событие. Но история — в общем её понимании — подразумевает нечто, произошедшее годы назад, в совсем иной жизни, а вовсе не ту реальность, что он не в силах забыть, сколько бы сидра ни выпил.
Император не только резал китовую кость той ночью.
Он ещё и смеялся.
***
1837 год: Дауд убивает Джессамину Колдуин и тем самым выносит смертный приговор всему миру.
Возможно, слишком высокомерно с его стороны в полной мере брать на себя вину за то, что произошло. Если бы это сделал не он, нашёлся бы другой наёмник, другой клинок для этого убийства, и тогда некому было бы помешать плану Далилы воплотиться, и чума поглотила бы всё сущее, оставив на Островах лишь тысячи тысяч могил под остывающим пеплом.
Но именно по вине Дауда в 1837 году разум Корво Аттано впервые пошатнулся, когда любовь всей его жизни испустила дух у него на руках, наблюдая, как их дочь похищают.
***
Столкновение со смертью в столь юном возрасте, как произошло с Эмили, может привести к двум вариантам последствий: оно либо отпугнёт человека, либо обесчувствит его. Корво погрузился в безумие и оставил за собой кровавый след, позволив буйству охватить его целиком; теперь же императрица Эмили Колдуин Первая правит страной осторожно и бережно, с мягкой, но печальной улыбкой на лице.
Эмили Справедливая — так её называют. Эмили Мудрая. Любимая своим народом во всех краях Островной Империи.
Кроме того, она — то единственное, что ещё способно удержать в целости хрупкий разум её отца, и Дауд от всей души надеется, что её правление будет долгим.
***
1852 год: Далила Копперспун с помощью своей магии заключает Эмили Колдуин в холодный камень, во второй раз пошатнув и без того измученный разум Корво Аттано, и вина Дауда в этом тоже есть.
— Откуда тебе было знать, что Далила сумеет выбраться из Бездны? — говорит ему Чужой.
В этом есть доля правды, но гораздо больше её в мучительном воспоминании Дауда о том, как ледяной пот росой собирался на его лбу, сердце выбивалось из ритма, а пальцы исходили дрожью, перехватывая клинок, как он медлил, сам осознавая это.
Убийцы не должны чувствовать. Если чувствуешь, можешь ошибиться.
Он облажался уже второй раз подряд.
***
В этот раз он старается держаться в стороне от происходящего. А зачем вмешиваться? Он уже сделал это однажды — и столица Империи пала на колени. Ввязался во второй раз — и вот тело Императрицы обращено в мёртвый камень, а её обезумевший отец клинком прокладывает свой кровавый путь через Карнаку. Теперь лучше держаться подальше, наконец позволить истории идти своим чередом, не вмешиваясь в нее своим губительным ядовитым прикосновением.
Жемчужина Юга, некогда бывшая его родным домом, умирает медленно, но верно, задыхается в пыли и крови и остаётся осыпаться в море, брошенная другим человеком, который, как и Дауд, когда-то называл Серконос своим домом.
***
Его находит Билли, или он находит её, или они оба приходят к встрече друг с другом. Она всегда была для него будто отражением его самого, и с годами это ничуть не изменилось. Она устала, её сердце растоптано и разбито, а сожалений в её душе столько, что ими легко можно заполнить океан между Пандуссией и Империей.
Маска смерти преследует её в каждом сне, и она просыпается с воплем смертного ужаса на устах. Дауд гладит её по затылку, пока она плачет и хватается за потрёпанные отвороты его старого красного камзола так сильно, будто тут же умрёт, если хоть на миг разожмёт пальцы.
***
Говорят, новый Император безумен.
История становится молвой; Эмили Колдуин погибла во время переворота, — слышит Дауд на улицах, — а статуя сделана, чтобы увековечить её последние славные минуты. И только надломленные сердце и разум Аттано продолжают верить, что это действительно его драгоценная дочь, теперь навсегда заключённая в безопасном каменном плену подле его трона.
Он часто говорит с ней, спрашивает её безмолвного совета, гладит её лицо, пока жалкие остатки парламента молят его о снабжении и помощи в борьбе с восстанием Тивии.
— Мы должны исправить это, — говорит Билли. — Это наша вина.
Вмешаться, чтобы сделать ещё хуже? — думает Дауд.
***
1858 год: Император получает своё страшное прозвище.
Трупные осы распространяются по Серконосу с чудовищной скоростью и погребают некогда прекрасную, цветущую землю под насыпями пыли и мёртвых тел.
А после им перестаёт хватать места.
Дауд знает, что это лишь вопрос времени, пока беженцы с зреющими в их чреве личинками достигнут Гристоля. Распространение трупных ос несравнимо с крысиной чумой: старые средства вроде стен света, комендантского часа и чудесного целебного эликсира их не остановят.
Все серконцы знают, что единственный способ борьбы с ними — это огонь.
Корво без жалости предаёт Серконос пламени, и на долгие месяцы небо над ним становится чёрным от пепла.
***
Те, кому известно о настоящем прошлом Дауда, время от времени обращаются к нему с контрактами.
Люди жаждут помощи от Императора Корво Чёрного, но на дворе 1861 год, и он больше не покидает Башни Дануолла. Говорят, он проводит дни, собирая китовую кость и покрывая её резьбой с помощью складного клинка, и убивает каждого, кто мешает.
— Умоляю, — тщетно просит Дауда бывший Смотритель, едва стоящий на ногах от дрожи, — только вы можете…
— Я больше не занимаюсь цареубийством! — рычит в ответ Дауд и прогоняет его.
— Далила связала себя с Бездной, — шепчет Чужой. — План Корво… куда амбициознее.
***
Целый год уходит, чтобы собрать Китобоев, и Дануолл охвачен огнём, когда они прибывают к цели.
— Я всё исправлю, Эмили, — шепчет Корво Чёрный, прикасаясь к окаменевшему лицу дочери, застывшей во времени. Его глаза воспалены, а китовьих костей вокруг него хватит на скелеты троих левиафанов. Руны поют, изрезанные магическими узорами. — Я почти справился.
— Корво.
Он оборачивается при приближении Дауда:
— Мне стоило убить тебя, когда была такая возможность.
— Да, — соглашается Дауд. — Стоило.
И когда клинок, что приговорил весь мир, пронзает его грудь, слёзы льются по испещрённому пепельными трещинами лицу. И Дануолл горит.
А он смеётся.