На какое-то время Бельфегор оставляет странный инцидент с поцелуем и каменной статуей и живет как обычно. Очень даже неплохо, стоит сказать: никто не лезет и не раздражает, и это должно было напрячь. Не могло же все оказаться так просто — не в этом случае и не в довеске в виде Лягушки. Эти две переменных в одном предложении уже должны беспокоить, но Бельфегор расслабился, и теперь он расплачивается за поражающую беспечность.
На задании все идёт не по плану, Фран начинает чудить. Хотя нет, Жаба просто ничего не делает. Вместо того, чтобы обеспечить им маскировку, паршивец оставляет их открытыми прямо на вражеской территории без иллюзорного прикрытия, и Бельфегор даже не уверен, что это не Лягушатник включил систему безопасности: очень уж не вовремя раздалась сирена.
Приходится ускориться и тащить безмозглого напарника за капюшон, игнорируя все его попытки завести разговор.
— Семпай, мне неудо-обно. Можете уже отпустить. Мне, разумеется, нравится такая близость, но я и сам могу идти, — ноет Лягушатник, и его слышно даже сквозь завывания сирены.
«Удушить бы этого гаденыша», — мечтает Бельфегор, но отпускает Франа и толкает дверь в западное крыло. Оно старое и более удобное для боя: извилистые коридоры и множество помещений, прячься-не хочу. Но также здесь легко упустить противника в мешанине проходов, а камеры наблюдения в углах у самого потолка почти лишают достоинств такой планировки. Он кидает ножи в раздражающие линзы камер, хватает нерадивого напарника за рукав и толкает в, как было указано на карте, малую гостиную. В ней поражающая пустота, ни окон, ни мебели, как будто в другое измерение попал.
То, что нужно.
Бельфегор вжимает зеленую тварь в стену и шипит:
— Какого черты ты творишь?
— Арэ? Что опять не так, семпай? Почему вы вечно всем недовольны? — тихо говорит Жабеныш и недоуменно хлопает глазами. Его почти не слышно за воем сирены, так что приходится приблизиться к лицу, чтобы хоть что-то разобрать. И вот так — нос к носу — эта ситуация ставится ещё более раздражающей.
— Твои иллюзии должны были нас скрыть! Скрыть! А не обнаружить! — рычит Бельфегор, сжимая до побелевших пальцев чужую форму, когда хочется сомкнуть хватку на хлипкой шее и давить-давить-давить.
Эта миссия вообще должна была пройти бесшумно, нужно только выкрасть пару бумаг! Он все рассчитал: в особняке сейчас минимум охраны, никого из значимых лиц, а теперь весь план рухнул в бездну. Жаба за это ответит. И прослушает лично от Скуало лекцию о дисциплине, иерархии и о том, что случается с неугодными иллюзионистами, позволяющими себе слишком многое на чертовых миссиях. А потом дело дойдёт и до ножей. Все должно быть сделано по правилам, иши-ши-ши.
— Я не знаю, что произошло, — уверяет Фран, поднимая раскрытые ладони, но Бельфегор не собирается верить ни единому слову или жесту. Верить иллюзионистам вообще глупо, напоминает он себе, а конкретно этому — полный маразм, поэтому он отпихивает его от себя и чеканит:
— Твоя задача сейчас — найти документы, забрать их и свалить к машине. Понял?
— Да, Бел-семпай, — лениво отвечает Фран, осторожно выглядывает в коридор, поспешно осматривается по сторонам и выходит из укрытия, все такой же скучающий и будто бы даже ничего не слушавший.
— И смотри, чтобы тебя не порвали на сотни маленьких лягушат, — напутствует Бельфегор и пропускает его вперёд, подавляя желание пнуть под зад.
В гостиной он остаётся один, сирена нестерпимо громко воет, безликие стены давят, и хочется просто бросить все и демонстративно уйти через парадный вход. Надоело. Выкрутасы Франа когда-нибудь доведут его.
Бельфегор глубоко вдыхает, заталкивая подобные мысли подальше, сейчас для них не время, так что он воскрешает в памяти планировку здания и идёт туда, откуда они пришли. Стоило отвлечь внимание на себя и оставить все остальное на тупую Лягушку. А если этот зелёный отброс провалится, Бельфегор с радостью прирежет и его.
Усмехнувшись, он бежит к злосчастному коридору, в котором их застала сирена, там оставлены ловушки из лески и оттуда уже слышны крики и стоны. Разобраться здесь будет не сложно даже без использования пламени, всё-таки время подбиралось тщательно.
На полпути Бельфегор дико скалится, внезапно понимая, чего добивался Лягушатник: вынудить показать глаза.
Внезапная догадка приковывает к месту, и он ошарашено смеётся — и как сразу не догадался!
Фран действительно мог додуматься до подобного, для него подставить кого-то и даже подставиться самому, просто чтобы добиться нужного, никогда не было проблемой. И это стоило брать в расчёт! Гаденыш никогда не отступается просто так, и взятая пауза, видимо, подошла к концу.
Но Бельфегор решает повременить с местью, тем более ее можно устроить с выгодой для себя. И для начала нужно разобраться с миссией, поэтому, когда до противников остаётся один поворот, он достаёт еще три ножа и крепит к ним леску. Медлить сейчас нет никакого желания, ему не терпится привести план в исполнение.
Ножи прорезают воздух, и Бельфегор вступает в битву.
Расправиться со всем сбродом удаётся быстро, особо не напрягаясь, но одного противника он оставляет живым.
И ждёт. По всем расчетам Жабеныш уже должен забрать бумаги и направляться сюда, серьезного сопротивления ему не окажут, просто некому уже, и дополнительное время может уйти, только если он заблудится или решит отдохнуть в бильярдной, чтобы позлить Бельфегора ожиданием.
Но не в этот раз.
«А вот и он!» — думает Бельфегор, улавливая едва слышимые шаги за спиной. Он встряхивает полубессознательное тело, приводя окровавленного мужчину в себя, тот испуганно дёргается, бессмысленно пробует сбежать, а Бельфегор зачесывает волосы с лица назад. И открывает глаза.
Это всегда происходит быстро, вот человек пытается вырваться — и вдруг замирает насовсем, покрывается камнем почти мгновенно: кажущаяся тонкой, каменная пленка расползается от глаз, молниеносно покрывая все тело. Это так омерзительно скучно.
Бельфегор смеётся, чувствуя присутствие Франа за спиной и его пристальный взгляд на себе.
«Ну что, тебе этого хотелось?» — хочется спросить.
«Ну что, я тебя развлёк?» — хочется узнать.
«Ну что, это того стоило? Не боишься, что составишь ему компанию?» — хочется посмотреть прямо в глаза, но он лишь смыкает веки, глубоко выдыхая.
Лягушонок не двигается с места, по крайней мере его шагов не слышно.
— Семпай, вы закончили? — голос у Франа очень спокойный, что никак не вяжется с его тяжёлым, буравящим спину взглядом.
Бельфегор поправляет причёску, мгновение смотрит на коленопреклоненную каменную скульптуру перед собой и отвечает:
— Если ты взял все документы, то да. — Он поворачивается к Франу и отмечает, как тот сильнее прижимает папку к себе и все также внимательно всматривается в него.
— Да-да, можем идти, — равнодушно отзывается Лягушка, и Бельфегору не хватает такой реакции: слишком мало, её будто и нет вовсе. Для кого тогда вообще это шоу?!
Какая неблагодарная публика.
Он призывает пламя Урагана, позволяет стечь ему на нож, одно молниеносное движение — и на шее статуи видится тонкий разрез, а затем голова мучительно медленно съезжает вниз. Бельфегор ловит её у самой земли, смеётся ей в искаженное болью лицо, и то, как дёргается при этом Фран, действительно забавно. Такой словно бы спокойный, такой заинтересованный, такой неприкрыто жадный. Весьма противоречиво, и это прекрасно.
Бельфегор широко улыбается, когда проходит мимо и скидывает ненужную голову ему в руки.
Хочется свалить отсюда побыстрее, он получил, что хотел, а парадный вход так и манит оставить его позади и никогда не возвращаться.
В машине Бельфегор сидит один недолго: через пару минут прискакивает Лягушка все ещё с каменным бюстом подмышкой. Он, не говоря ни слова, садится на пассажирское сиденье, кидает каменную голову назад, а бумаги небрежно пихает в бардачок. Бельфегор кивает на это и собирается заводить машину, но слова Франа его останавливают:
— А вы знаете какого цвета у вас глаза?
Чересчур глупый вопрос. Как Лягушонок вообще до него додумался?
— Разумеется. Или ты думаешь, я в зеркала не смотрюсь?
— От этих идиотских предположений просто смешно, всё-таки массовая культура знатно извратила старые легенды. Не то чтобы ему от этого хуже, скорее легче или вовсе никак. А ещё как-то проще от осознания, что Фран знает его секрет, пусть напрямую они и не говорят. Они становятся словно бы ближе, словно бы эта тайна на что-то влияет, словно бы когда-нибудь наступит облегчение и напарник поймёт его.
Фран недолго молчит, всматриваясь в Бельфегора и оставаясь предельно равнодушным, будто ничего не случилось, будто он каждый день видит оживший ужас из мифов, а потом открывает свой поганый рот:
— И то верно. Такой нарцисс, как вы, не сможет без них обойтись.
— Заткнись! — Бельфегор отвешивает ему подзатыльник и заводит машину, в дороге у него будет меньше соблазнов убить эту наглую тварь и руки будут хоть чём-то заняты. Хотя поставить на место Лягушатину все равно надо, а то он слишком борзеет.
Не к месту Бельфегор вспоминает поцелуй с Франом и как после этого иллюзионист к нему не лез и делал вид, будто ничего и не было. Но проблема в том, что все как раз-таки и было! Мелькает мысль провернуть подобное ещё раз: тогда Жабеныш был напуган, даже двинуться не рискнул, но как он смотрел! Бельфегор до сих пор помнит его мутный, подернутый поволокой взгляд и безграничный контроль над раздражающим напарником, тогда ему дали полную свободу действий, это опьяняло. Подобное хотелось повторить ещё раз и, может, даже не один.
«Какая-то каша в голове», — мельком думает он, стараясь сосредоточиться на дороге и незаметном повороте на шоссе, а не на воспоминаниях и вперившемся в него взглядом Фране.
Который умеет удивлять. От его следующих слов, Бельфегор едва не теряет управление.
— У вас очень красивые глаза, никогда не видел такого серого оттенка у людей, — очень буднично говорит Фран, а у Бельфегора сбивается дыхание.
Он бьет по тормозам. Визг шин, их чудом не сносит с дороги.
— Что? — выдавливает Бельфегор, сердце бешено стучит, и его стук отдаётся в голове, как маятник, как счётчик.
«Как такое возможно?» Жаба точно не может знать цвет его глаз! Иначе он не сидел бы сейчас здесь!
«Как такое возможно?!» Руки мелко дрожат, вцепившись в руль до побеления костяшек, пока он старательно не смотрит на Франа. Внезапная идея поделиться оборачивается какой-то невероятной дичью.
— Цвет, говорю, красивый, — безэмоционально говорит чертов иллюзионист, будто не понимает, что имеется в виду. Остаётся он при этом подозрительно спокойным, несмотря на едва не перевернувшуюся машину, и невинно продолжает: — Что-то не так, семпа-ай? Вы как-то побледнели.
— А то ты не знаешь, — шипит Бельфегор, мечтая придушить этого паршивца прямо здесь и сейчас, но желание допытаться до правды пересиливает. Он сжимает руки в кулаки. — Если все не расскажешь, то даже пожалеть не успеешь, и-ши-ши.
Он всё-таки приставляет к лягушачьей шее нож. Для убедительности.
Иллюзионист нервно сглатывает и смотрит широко распахнутыми глазами, но это кажется игрой на публику, Бельфегор не чувствует ни учащенного пульса, ни сбитого дыхания. Ничего.
— Я не знаю, что вам сказать, — тихо выдавливает Фран, вжимаясь в сиденье и пытаясь отстраниться, чтобы стилет не впивался в кожу.
— Начни с того, почему ты ещё жив, — подсказывает Бельфегор, а в ответ лишь вопросительно склоняют голову вбок и слегка приподнимают брови.
— Потому что вы меня ещё не убили, — как нечто само собой разумеющееся, говорит Жабеныш и бесит своим равнодушием до невозможности.
— Если ты видел мои глаза, то почему ты, черт побери, жив?! — Сил терпеть почти не остаётся, хочется наплевать на вопросы и просто перерезать эту хлипкую шею, сломать её, вырвать горло, заставить захлебнуться в собственной крови.
Тут Фран едва заметно дёргается, будто Бельфегор надавил на больное. «Уже что-то». Эта почти-реакция отрезвляет, и в голове чуть проясняется.
— А почему вы уверены, что я жив, семпай? — голос Жабки звучит непонятно и ломко.
Бельфегор замирает, а потом отстраняется, убирая нож, не отводя взгляда. Жуткая по своей сути догадка приходит в голову, и он мельком смотрит на кольцо с тремя шестёрками.
«Насколько он жив в действительности?»
Это тот вопрос, над которым он никогда серьёзно не думал, и мысли не было. Кому вообще придёт в голову, размышлять над тем, жив ли человек, который стоит рядом, который выводит из себя одним случайным словом, который, в конце концов, убивает других людей? Но кольца Ада… Да, они могли сделать много невозможного вполне реальным, в этом и было их предназначение.
— То есть, если я…хм-м, — задумчиво тянет Бельфегор, смахивая волосы с лица. Он не сразу решается открыть глаза и посмотреть в чужие, странная тревога тормозит, требует тщательнее все обдумать, будто тут есть, о чем думать. Но все кажется таким запутанным, и страх ошибиться оседает где-то в горле. Если это глупая туманная шутка, то Фран умрет, а Бельфегору придётся избавляться от его статуи, но если с ним ничего не произойдёт, то… Какого, собственно, черта этот вариант возможен? В этом и смысл способности: человек смотрит в глаза и тут же каменеет, никаких исключений, кроме слепоты, но Фран точно зрячий, в этом не было сомнений. И всё-таки ему как-то удалось узнать цвет глаз Бельфегора и остаться в живых. Возможно, он сказал наугад, но стал бы он так тупо рисковать жизнью и нарываться на смерть? Хотя здесь будет уместен другой вопрос: должна ли Бельфегора волновать чужая самоуверенность? Фран явно хотел добраться до истины любой ценой, он точно осознавал последствия, не дурак же, как бы не хотелось это признавать, так что Бельфегор вообще не должен так сильно волноваться о его благополучии. И он открывает глаза.
Без завесы волос смотреть на Франа странно, а может, сам Фран странно себя ведёт: он выглядит пораженным, уязвимым и одновременно с этим невероятно безликим. Насколько можно считать мертвым человека, продавшего душу, и сколько её осталось у Франа… Видимо, недостаточно, чтобы считаться живым, раз он все ещё дышит — на бледной коже не появляется и намека на камень. Сейчас Бельфегор будто открывает для себя всю его суть: уродливая пустота, прикрытая нелепой в своей недостоверности человеческой оболочкой — по Франу всегда было видно, что с ним что-то не так.
«И как глупое поддразнивание перешло в такие откровения?»
Бельфегор отстранённо замечает, как Фран тянется к нему, ледяными руками прикасается к шее и, не отрывая взгляда от глаз, прижимается и целует. В этом сквозит отчаяние. Губы обжигает холодом, и мелькает отвратная мысль о поцелуях с мертвецами. Это почему-то не отталкивает. Бельфегор отрешенно приоткрывает рот, позволяя углубить поцелуй, все ещё находясь под впечатлением от осознания того, что глупый Лягушонок может беспрепятственно смотреть ему в глаза. Да и к черту! Будь, что будет, но отказывать ему Бельфегор не собирается, такой подарок судьбы бывает лишь раз в жизни, и упустить его будет оскорбительно.
Фран осторожно прикусывает язык, тянет на себя, и Бельфегор наваливается на него в ответ, сильнее обнимая и придавливая к сидению.
Целоваться в таком положении неудобно, и он перетаскивает податливого Лягушонка к себе на колени, хватает его под ягодицы, отрывается от губ и широко проходится языком по шее, прикусывая кадык. Над ухом раздаётся удивлённый вздох, а холодные пальцы сильнее сжимают волосы, резко оттягивая от себя.
— Эй, Жаба! — недовольно хрипит Бельфегор. — Мы же так хорошо начали. Сейчас не время выделываться!
А Фран молчит, лишь смотрит в глаза, будто зачарованный.
Бельфегор смеётся, медленно приближается к лицу, они соприкасаются носами. «Это все ещё забавно». И Бельфегор целует его, не прерывая зрительного контакта. Это приятно: поддаваться своим желаниям. Зрачки напротив расширяются ещё больше, едва не скрывая полностью зеленую радужку, пальцы в волосах сжимаются сильнее, притягивая ближе, и Бельфегор стонет от удовольствия.
Они целуются, обнимаются, ласкают друг друга, забираясь руками под одежду, ведут себя как неловкие и смущающиеся малолетки, и штаны все ещё на них. Бельфегору хочется поскорее это исправить, но только он хватается за ремень на брюках Франа, как тот отпихивает его от себя и хватает за руки.
— Семпай, — сбитым голосом говорит Фран, пытаясь отдышаться, пока Бельфегор тянется к его шее в попытке отвлечь и высвободить руки. У Лягушки неожиданно сильная хватка, стряхнуть её быстро не получается, а ещё у него очень приятная шея, целовать её одно удовольствие. — Подождите, семпай! — Фран дёргается назад, упираясь спиной в руль и шумно вдыхая, подавляя стон. — У вас есть смазка?.. Презервативы?
Бельфегор замирает, вдумываясь в слова, а потом тоже отстраняется, откидываясь на сиденье. Наглый Жабеныш и здесь весь кайф обламывает, этого нельзя, просто категорически нельзя допустить, Бельфегор тогда совсем свихнется и без внезапно раскрываемых тайн.
— Нет. Не здесь, не в машине, — отрывисто отзывается он, проводя ладонями по груди Франа и останавливаясь на кромке штанов. — Но можем справиться и без них. — Бельфегор, мазнув пальцами по голому животу, решительно хватается за ремень. Он не собирается сейчас останавливаться.
— Стоп-стоп-стоп! — частит Фран. — Так не пойдёт, — он мотает головой, волосы растрепываются ещё больше, падая на лицо. Бельфегор усмехается: «Какая капризная Лягушка!» С нажимом проводит по встопорщенной ширинке, чувствуя вставший член под ладонью и то, как замирает иллюзионист. Его волнение трогает что-то внутри, призывает прислушаться и смилостивиться.
— Расслабься, — тихо шепчет Бельфегор и наклоняется к напряженному Франу, целует его в шею, останавливаясь на дрогнувшем кадыке. — Обойдёмся пока без проникновений.
И скользит пальцами под ремень. Разгоряченное тело едва не обжигает пальцы, Бельфегор сглатывает, прикусывает кожу на шее и чувствует на ней расходящиеся вибрации от тихого стона. Он касается члена, но ткань мешает взяться поудобнее, и Бельфегор раздраженно шипит. Фран дёргается, будто очнувшись, и наконец-то включается: судорожно расстёгивает сначала свои штаны, а потом и Бельфегора. А потом, ласково проходясь согревшимися пальцами по животу, касается ниже. Бельфегор с наслаждением выдыхает, когда его член обхватывают и нежно проводят по нему. Рука спускается дальше, к яичкам, сжимает их, и это действие простреливает насквозь.
— Какой вы чувствительный, — дразнит Фран, сжимая крепче и потирая большим пальцем головку. Бельфегор зло смотрит в широко распахнутые, будто пьяные глаза и усмехается. Давит на грудь Франа, заставляя откинуться на руль, стягивает с него футболку и приникает к голой коже губами, одновременно двигая рукой по члену. И Фран в этот момент удивительно покорный, он загнанно дышит, подставляет шею, вцепляется пальцами в плечи. Жмурится от удовольствия и удивлённо вскрикивает, когда на его соске смыкаются зубы. Он раздражённо смотрит на Бельфегора, вздрагивает от его прямого взгляда, вызывая усмешку, и дёргает за светлые волосы, отводя их ото лба. Диадема спадает с головы.
— Тц… Непослушная Лягушка, — с придыханием шепчет Бельфегор, потирается щекой о грудь, насмешливо поглядывая на Франа и оглаживая его член. Иллюзионист опасно щурит глаза, будто примериваясь.
Они оба все ещё настороже и готовы отстраниться в любой момент, только дай повод, и Бельфегора это раздражает, хочется увлечься и погрузиться в удовольствие с головой. Собственная неуверенность бесит, но слишком давить на иллюзиониста с кольцом Ада он не собирается, ему свои мозги нужны в целости, забывать об этом не стоит, даже если очень хочется.
«Будь здесь поудобнее, стало бы проще».
Тогда Бельфегор мог бы заставить Лягушку позабыть о своих условиях и не только о них, а вообще обо всем. В машине же особо негде развернуться, это сковывает движения, но заставляет прижиматься друг к другу сильнее. Бельфегор оглаживает худую спину и дёргает Франа на себя. Их члены зажаты меж телами и неприятно, почти болезненно трутся о грубую ткань одежды. Фран сдавленно охает на ухо, вызывая мурашки по всему телу, и обхватывает рукой их обоих.
— Смелее, — сдавленно шепчет Бельфегор, перемещая свои руки с голой спины на ягодицы, с нажимом проходится между ними по шву на штанах, ловя губами шумный вздох.
Фран не разочаровывает, плавно двигает кистью, размазывая выступающую смазку, блаженно стонет, а Бельфегор вовлекает его в очередной поцелуй и смотрит, не отрываясь, в невозможно-зеленые довольные глаза.
***
После фееричного окончания их небольшого развлечения Бельфегор обнаруживает, что пытается отдышаться, упираясь лбом в голое плечо Франа, и судорожно впивается пальцами ему в бедра. Наверняка до боли, но несносный мальчишка не жалуется. Хороший мальчик, заслуживает похвалу. Лениво проведя языком по блестящей коже, Бельфегор зачем-то отмечает:
— Соленый.
Фран мычит что-то утвердительное в макушку и разрывает объятие, отодвигаясь. Теперь он смотрит Бельфегору в лицо. То есть в глаза. Разумеется, в глаза. Непривычно.
Да уж. И как все могло вот так обернуться? Они дурно друг на друга влияют, и не то чтобы это плохо. Наверное.
Бельфегор ведет руками вверх по бедрам, останавливается на талии, рассматривает худой живот с каплями пота и спермы.
Все как-то глупо вышло. Нелепое раскрытие тайн, никому ненужная откровенность, а потом и бессмысленная — зато страстная — близость.
Бельфегора резко дергают за волосы.
— Не наглей, — рычит Бельфегор и шлепает дерзкого Лягушатника по заднице, а тот продолжает тянуть за волосы к себе.
— Что вы, что вы, семпай. Где я, а где — наглость, — тянет слова паршивец. Они оказываются нос к носу, на таком расстоянии можно даже разглядеть прожилки и переливы зеленого в радужках. И накатывает осознание, что Фран занят тем же: также рассматривает его глаза, что никому раньше не дозволялось делать. Теплая нега расползается в груди. — О чем вы думаете с таким глупым видом?
Бельфегор закатывает глаза, не в силах разозлиться по-настоящему, ему слишком хорошо после разрядки, но Жабу, видимо, таким не пронять, и его язык работает как-то отдельно от всего остального организма. Это возвращает к реальной жизни и насущным вопросам.
— Это ты включил сирену? — спрашивает Бельфегор, ему действительно интересно, какую ложь ему попытаются сейчас впарить. Он устраивает ладони на тазовых костях, остро выпирающих под белой кожей, и чувствует, как напрягаются мышцы под пальцами.
— О, так вы для этого допроса все устроили? Как расчетливо и коварно, на вас не похоже, — Фран вовсю увиливает от ответа, ерзает, упирается руками Белфегору в плечи, сохраняя зрительный контакт, и Бельфегор даже доволен таким ответом: ему хотя бы не пытаются соврать, а только отвлекают неловкой попыткой в флирт. В таком случае можно даже подыграть, от него не убудет.
— Тц. Я не собираюсь отказываться от удовольствий, которые даёт мне жизнь, — Бельфегор усмехается, дергает головой, чтобы волосы вернулись в привычную прическу, и гладит обнаженную спину, забираясь кончиками пальцев под край брюк.
— Даже если это полудохлая Лягушка? — Фран словно бы возмущается его словам, но недоволен он больше вернувшейся челкой. Он тянется смахнуть ее, но Бельфегор перехватывает его руку, та вся липкая от спермы, и ни в одном из вариантов Бельфегор не позволит оказаться этому безобразию на его волосах. Вместо этого он подносит руку ко рту, согревает ее своим дыханием, пока Фран завороженно смотрит и все равно несет всякие глупости: — Какой-то вы неразборчивый, семпай. Думаю, мне придётся провериться на ЗППП, а то вдруг вам жизнь подкинула какую-нибудь спидозную шлюху до меня.
А сам все не может оторвать взгляда от губ Бельфегора. Такой забавный. Сейчас его видно насквозь, все его желания и потребности, и хочется, чтобы так было всегда.
Бельфегор позволяет дрогнувшим пальцам коснуться его губ, а потом впускает их в рот, обсасывает, мягко прикусывает фаланги. Фран замирает на нем, быстро облизывается и разочарованно выдыхает, когда Бельфегор выпускает пальцы, напоследок мазнув по ним языком, и говорит:
— Только после того, как я тебя трахну.
— Ладно, — рассеянно соглашается Фран, и уверенности, что он услышал сказанное, не очень много.
Дразнить его — одно удовольствие. И почему он не может быть таким очаровательным все время? Это бы сберегло немало нервов Бельфегору и всем окружающим.
Да, было бы намного проще иметь дело с легковозбудимым подростком, а не с малолетним иллюзионистом с огрызками души. Которые не позволяют даже считать его живым.
Бельфегор спихивает Франа на сиденье и открывает окна, потому что как-то внезапно стало душно и сперло дыхание. И кожу неприятно стягивало от спермы и пота. Развлекаться в машине оказалось не так уж и удобно — душ далеко, и смыть с себя все последствия удастся еще не скоро. Да и уйти некуда.
Бельфегор спешно приводит себя в порядок, достает салфетки из бардачка, старательно не смотря на Лягушонка, пытается стереть белесые разводы, наконец застегивает брюки. Он не хочет думать о произошедшем и о том, что по этому поводу думает Фран. Хочется одновременно и забить, списав на обычную блажь от скуки, и все-таки докопаться до сути. Вот только сути чего? Все кажется ясным и понятным как белый день, но что-то скребет под ребрами, какая-то недосказанность.
— Заводите уже машину, а то мозги ваши совсем спекутся от сложных мыслей, — вырывает из сомнений равнодушный голос Франа. Бельфегор оборачивается на него, всматривается, пытается найти в нем что-то, что могло бы дать повод отказать, поглумиться и задеть посильнее, но видит только удовлетворенного подростка со скучающим выражением лица.
— Штаны хотя бы застегни, а потом советы раздавай, — бездарно огрызается Бельфегор и заводит машину. К чертям все и всех. Как он и говорил, он не собирается отказываться от удовольствий из-за сомнительных условностей: они оба находятся вне всяких рамок.
Бельфегор поправляет челку, привычно скрывая глаза, довольно улыбается и прибавляет газ, строя планы на совместное времяпрепровождение. В том, что Фран не откажет, а будет очень даже рад, не было никаких сомнений.