Мария приходит неожиданно, заставая всех врасплох. Скидывает изрядно потрепанное пальто на старенькое кресло, с улыбкой снимает шляпу и изящно склоняет голову в знак приветствия, заставляя все поместье Олетус замолчать. Так же, как и всю жизнь до этого ей удавалось шокировать всех и каждого, так же, как она затыкала даже неугомонных молодых вояк. И кажется, что ничего не изменилось.
«Я рад, что ты жива», - слова в голове сотый раз крутятся, Герман их выжигает на обратной стороне век, и ждет, ждет /свою/ ученицу, свою, черт раздери, Марию. Загорающуюся энтузиазмом, стоит учителю только заикнуться о мнимой невозможности решения проблемы. С неугасающим рвением к чему-то непонятному, одному только ей известному. Живую.
Но не то, что видит перед собой. Леди поднимает голову, позволяет рассмотреть мертвые глаза, не отражающие даже пламени свечей. Пустые стекляшки, и взгляд их полосует особенно больно.
Мертвец в окровавленных одеждах, кукла – по-другому язык назвать не поворачивается – своим существованием в поместье сводит с ума всех. Быстрая, бесстрашная, даже боль игнорирующая, она успевает насолить всем охотникам в первую же неделю. Герману тоже, и получать деревянной доской по голове не так уж больно в сравнении с чужим взглядом.
Она действительно мертва. Пустышка, механически повторяющая действия оригинала, не помнящая никого и ничего. Жалкая донельзя, ведь даже улыбнуться – не по этикету, а просто так, краешком губ в ответ на нелепую шутку, как умела Мария – кукла не может.
И убить ее у Германа не выходит. Совсем – невозможно нанести удар, даже когда мертвец явно подставляется, поворачивается спиной к угрозе. Как бы ни изменилась, каким бы монстром леди ни стала, ни утратила душу, рука мастера не может подняться на ученицу, предательски дрожит. Раз за разом нарочно промахиваясь, теряя славу умелого охотника, он словно слышит, как собственная выдержка по швам трещит. Добивает себя, даже если другой выход еще может быть найден.
– Мастер, зачем? – он слышит столь знакомый голос позади себя только после, кажется, сотой игры. Кукла шатается то ли от усталости, то ли от боли, тупо глядит перед собой, и что-то шепчет себе под нос. Что именно – не понять даже по лицу. И слеза, стекающая по щеке, Герману только /кажется/.
Вопрос повисает в воздухе. И тихая благодарность заглушается стуком каблуков.