Когда я дотащился до входа в церковь, солнце уже закатилось. Вся деревня погрузилась во мрак, за исключением самого храма, из окон которого струился ровный желтоватый свет. Судя по времени, служба, на которую меня приглашали, уже началась, и вряд ли мое опоздание будет воспринято благосклонно — сектанты, как правило, очень щепетильны в этих вопросах. Но выбора не оставалось. Я нерешительно толкнул дверь и вошел в помещение, в котором, похоже, собрались все жители деревни — среди них я сразу приметил Татьяну. Лазаря, впрочем, в их числе не было. Отец Иларион, выпевавший псалом, взглянув на меня, запнулся, но тут же продолжил: «Наклонил Он небеса и сошел, — и мрак под ногами Его. И воссел на Херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра. И мрак сделал покровом Своим, сению вокруг Себя мрак вод, облаков воздушных…»

Я дослушал до конца, стараясь не обращать внимания на взгляды, которыми меня время от времени одаривали прихожане. Могу представить впечатление, которое я производил: с ног до головы вымазанный грязью, смердящий болотом — да еще и вломился в храм в разгар службы. Тем не менее, никто не сказал мне ни слова — все внимали священнику, который неожиданно для меня провозгласил:

— Теперь же, возлюбленные братья и сестры, сойдем во мрак временного обиталища Господа нашего, дабы испить крови Его и вкусить плоти Его, и вернуться к свету, обновленными для жизни вечной.

Он спустился с амвона и направился в небольшой проход слева от солеи. Прихожане двинулись за ним следом, и мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ними. К моему удивлению, я очутился на лестнице, ведущей вниз. Они служат Причастие в подвале? Безумие какое-то. Спустя один пролет я почувствовал запах. Поначалу я счел, что он исходит от моих испачканных одежд, но он становился все сильнее, и когда мы наконец вошли в плохо освещенное подвальное помещение с рядом тусклых ламп вдоль стены, я едва не задохнулся от концентрированного болотного смрада.

Прихожане безропотно выстроились в одну линию, и длинные тени от скудного освещения у них за спинами вытянулись далеко вперед, в направлении темного угла, где не было ни одного источника света. Встав вместе со всеми и бросив взгляд в этот угол, я заметил… нечто. Что-то скрытое мраком пришло в движение, но я не мог разглядеть деталей. Священник отвесил земной поклон в этом направлении и медленно пошел вперед. Тьма окутала его, а затем…

— Господь, пастырь мой, отвори недостойному рабу врата в жизнь вечную, — услышал я отца Илариона, голос которого дрожал то ли от страха, то ли от волнения.

Тень в углу снова шевельнулась, и я, пытаясь разглядеть ее в деталях, невольно сделал шаг вперед, наступив на какой-то твердый предмет. Пошарив рукой в темноте, я нащупал его и поднял к глазам. Это был складной нож Максима — тот самый, который он взял, оставляя меня в машине. Раскрытый. Мне ли не узнать его! Матово-черная пластиковая рукоять с характерным золотым орнаментом, массивное изогнутое лезвие — второго такого я в жизни не видел. Макс был здесь и принимал участвовал в Евхаристии — зачем это могло понадобиться убежденному атеисту? Но сейчас это не важно. Важно другое: что с ним сделали? Нож раскрыт, и, возможно, это говорит о том, что он пытался защитить себя. Я сложил нож и взглянул на прихожан: не видит ли кто моих манипуляций? Но никто из них не смотрел в мою сторону — их взгляды были прикованы к темному углу, где происходило что-то непонятное. Что-то жуткое и неправильное.

— С-с-сие ес-с-сть Тело Мое, — послышался шипящий голос, и волосы зашевелилсь у меня на голове. Я уже слышал его. Господь милосердный, я слышал это в своем ночном кошмаре! — Ядущ-щ-щий его не умрет, но нас-с-следует жизнь вечную. С-с-сие ес-с-сть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.

Я прижался к стене и скользнул к выходу за спинами прихожан. Меня по-прежнему все игнорировали, и я беспрепятственно преодолел половину пути, стараясь не слышать тошнотворного чавканья, доносившегося из места проведения богохульной церемонии. Еще один шаг. И еще один…

— Владимир! — услышал я шелестящий голос у себя за спиной и замер. — Возлюбленный с-сын мой! Подойди ко мне.

Я медленно развернулся. Все присутствующие до единого смотрели на меня — так же, как тогда, у входа в храм. Из темноты выступил отец Иларион.

— Вам нечего бояться, Владимир. Никто здесь не желает вам зла. Напротив, мы все хотим, чтобы вы унаследовали царство Божье вместе с нами. Подойдите сюда, к Господу нашему.

— Что здесь происходит?! — мой голос сорвался почти на визг. — Кому вы поклоняетесь? Мой Бог — свет истины, ему нет нужды прятаться в зловонном темном подвале!

— И мрак сделал покровом Своим, сению вокруг Себя мрак вод, — нараспев произнес отец Иларион. — Мне ли вам, православному человеку, напоминать текст Писания? Свет Господа сияет внутри, и не глазами следует смотреть на него. Подойдите и не страшитесь.

Я провел рукой по карману. Возможно, мои чувства далеки от христианских, но ощущение рукояти ножа под моими пальцами вернуло мне спокойствие духа. Да, я все еще могу убежать, и вряд ли они успеют поймать меня. Но Макс… Если он все еще жив, ему нужна моя помощь. И, боюсь, у меня только одна возможность выяснить истину. Сжав зубы, с бешено колотящимся сердцем я оторвался от стены и направился во тьму.

Священник застыл, не отрывая от меня хмурого взгляда. Я миновал его и ступил в тень, куда прямые лучи ламп, и без того слабые, не доставали вовсе. Что-то двинулось мне навстречу, и я с трудом подавил паническое желание развернуться и побежать к выходу. Болотный смрад стал нестерпимым, и, сделав еще один шаг, я увидел. Это был человек, но он мало что сохранил от человеческого облика. Полностью обнаженное тело с бугристой кожей было покрыто какими-то отростками, похожими на… Нет, не похожими. На коже существа росли десятки грибов. Это не были какие-то известные мне грибы, что, впрочем, неудивительно — в грибах я совершенно не разбираюсь. Белесые, с вытянутыми шляпками, они почти полностью покрывали его тело. Некоторые из них были надломлены или же… И тут я понял.

— С-с-сие ес-с-сть Тело Мое, — произнесла кошмарная пародия на Христа, протянув ко мне покрытую грибами конечность.

— Я не буду есть эти грибы, — ответил я дрожащим голосом. — Ты сын Лазаря, так? Тебя зовут Олег? Ты болен. Какой-то ужасной болезнью, которую подхватил на болотах. Мы можем отвезти тебя в Киев, в клинику. Тебе помогут. Ты…

— Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас-с. — Лже-Христос сделал шаг вперед, частично выйдя из тени. За его телом тянулись длинные белые нити, уходя в темноту, из которой он выбрался. — С-с-сие ес-с-сть Тело Мое…

Я больше не мог этого выдержать. С криком отвращения я отпрянул от протянутой ко мне руки, развернулся и попытался бежать, но вокруг меня полукругом выстроились жители деревни во главе с отцом Иларионом. В их остекленевших взглядах не было ни тени сомнения. Лицо Татьяны ничем не выделялось из их числа, демонстрируя ровно такую же бездонную пустоту в глубине глаз.

— Отойдите! — взвизгнул я. — Дайте мне пройти!

— Плоть человеческая слаба, — отозвался священник. — Груз грехов ваших отдаляет вас от Господа, заставляя испытывать страх и отвращение. Вкусите тела Христова. Примите свое спасение, как принял его ваш друг, Максим.

— Что вы сделали с Максом? Где…

Мне на горло легла холодная рука. Рукой, конечно, назвать это можно было с натяжкой: чувство было такое, как будто мою шею обхватило щупальце осьминога: такая же упруго-податливая плоть с бугристыми выступами вкупе с невероятной силой. Я, задыхаясь, вцепился в нее пальцами, изо всех сил пытаясь оторвать от себя мерзкую конечность. Когда мне уже начало казаться, что я одерживаю верх, вторая ладонь твари легла мне на лицо, закрыв мне нос и рот. Какая-то вязкая жидкость потекла по моим губам, и я изо всех сил сжал челюсти, стараясь не слышать обращенные ко мне слова:

— С-с-сие ес-с-сть Кровь Моя Нового Завета!

Прекратив тщетные попытки избавиться от мертвой хватки лже-Христа, я сунул руку в карман, нащупав сложенный перочинный нож. Выхватив его, я нащупал кнопку стопора и вдавил ее большим пальцем. Раздавшийся лязг металла был для меня слаще органной музыки. «Отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света», как говорил апостол Павел. Я почти не слышал крики прихожан: кровь стучала в висках, и кровавые пятна поплыли перед моими глазами. Из последних сил я сжал рукоять обратным хватом и вслепую нанес этим оружием света удар за спину — так сильно, как только был способен. Нож с чавканьем вошел в плоть самозванного мессии, и его хватка ослабла. Я снова рванулся, и на сей раз мне удалось освбодиться. Задыхаясь, я оперся на стену и только тогда посмотрел на лица прихожан.

Проследив за их остановившимися взглядами, я увидел недавнего противника. Он лежал на полу подвала бесформенной кучей: из зияющей раны на животе выпали кольца кишок, опутанные все теми же белесыми нитями. Грибы на коже один за другим лопались, выплескивая прозрачную слизь. Это продолжалось добрых пять минут, в течение которых никто из присутствующих не проронил ни слова. Я с трудом удерживал рвотные позывы, подступающие к самому горлу, но почему-то не мог оторвать взгляда от лица этого несчастного, которое в его последние минуты утратило налет безумия. Теперь оно отражало хорошо знакомое мне чувство — беспредельное страдание. Тот, кто был некогда Олегом, сыном Лазяря, поднял на меня взгляд заплывших глаз и что-то прошептал непослушными губами.

— Что? — машинально переспросил я.

— Господи, — громче отозвался умирающий. — Господи, зачем Ты покинул меня?

Его глаза все еще были открыты, но я видел, что жизнь ушла из этого изувеченного тела. Я убил человека. Человека ли?

— Христос вернется к нам, — убежденно произнес за моей спиной отец Иларион. — Три дня, и он воскреснет вновь, как уже делал это. Но вы, Владимир… Вы навеки погубили свою душу. Мы будем молиться за вас, но вряд ли вы сможете получить прощение без искупления. И ваше искупление начнется сейчас. В саркофаг его!

Ко мне подскочили двое здоровых мужиков, на вид лет сорока, и, схватив за руки, потащили меня к противоположной стене подвала, где располагалась обитая железом дверь с навесным замком. Отец Иларион, в руках которого невесть откуда взялась связка ключей, отпер его, с видимым усилием отворил тяжелую дверь, и меня втолкнули в низкий полутемный коридор с влажными бетонными стенами. Дверь за мной захлопнулась, и я остался один в крохотном коридоре, освещенном только отблеском желтоватого света из-за поворота.

Все еще испытывая шок и тошноту, я сделал пару шагов вперед. За поворотом меня ожидала маленькая камера — настоящий карцер, который отец Иларион, очевидно, и назвал саркофагом. В сущности, это была бетонная коробка с той лишь особенностью, что пол ее был был полностью земляной, и на нем в изобилии росли грибы. У стены, поджав колени к груди, сидел Макс.

— Привет, дружище, — с грустной улыбкой произнес он, встретившись со мной взглядом. — Встряли мы на этот раз, верно? Я надеялся, что хотя бы ты не попадешь в переплет.

— Человек предполагает… — развел я руками. — Что с тобой произошло, Макс? Как тебя-то, атеиста, занесло сюда?

— Грибы, Володька. Я же миколог. Я за пару километров от деревни понял, что дело нечисто. Перекошенная напрочь экосистема, какой я в жизни никогда не видел. Особенно поразило меня такое количество карпофор на могилах. Ты же видел кладбище на подходе к Багнюкам?

— Видел, но не придал этому особого значения. Растут же грибы на старых пнях, стволах деревьев…

— Само собой, но здесь явный случай некрофагии: мицелий получает питательные вещества из человеческих останков. А я давно знал, что существует огромное число паразитических грибов, способных питаться как живым организмом, так и продуктами его разложения. Первые же встреченные мной жители деревни подтвердили мою гипотезу. Они все до единого страдают микозом. Видел красные пятна ороговевшей кожи? Увы, я теперь тоже. — Макс закатал рукав на левой руке, и я увидел россыпь мелких красных пятнышек выше запястья. — Это начальная стадия, но без своевременного лечения…

— Это все я легко могу понять, — покачал я головой. — Существуют и много более страшные заболевания. Но Макс, этот их культ… Этот кошмарный «грибной Христос»… Это дьявольщина какая-то в чистом виде. Ты должен это признать, будь ты хоть трижды рационалист. Как человек способен выживать в такой форме? Что с их психикой? Как они додумались поклоняться этой мерзости и даже… есть ее?

Максим тяжело вздохнул и посмотрел мне в глаза. Я что угодно ожидал увидеть в его взгляде: недоумение, тщательно скрываемый ужас, твердолобое упрямство. Но там было лишь глубокое сострадание, которого я не мог понять. Да, нам обоим, вероятно, угрожает гибель, но вряд ли у него есть серьезное преимущество. Ясно, как день, что отпускать нас не собираются. После всего, что произошло — никогда.

— Володька… Я могу рассказать то, что выяснил… Да ты и сам способен догадаться. Но честное слово, некоторых вещей тебе лучше не знать. Будь мы с тобой на свободе, я не колебался бы ни секунды, даже зная, что в результате ты не захочешь меня видеть. Но нам с тобой, возможно, жить осталось меньше суток. Вряд ли ты захочешь за это время подвергуть свою веру страшному испытанию. Вряд ли захочешь ее утратить.

Я невесело рассмеялся.

— Макс, моя вера прошла через много более серьезные испытания, чем ты способен себе вообразить. И уж точно ее не разрушат эти культисты со своей тошнотворной пародией на христианство, что бы ты там ни накопал про них. Это не первые безумцы, которые вздумали ассоциировать Евхаристию с ритуальным каннибализмом. Или ты решил меня убедить в том, что я имел дело с настоящим Христом? Что я, христианин, своими руками убил Мессию?

— Так ты убил его? Тогда понятно, почему они тебя тоже сюда упекли. Я-то имел неосторожность поделиться с ними результатами своих исследований. — Макс хлопнул ладонью по земле рядом с собой, раздавив пару грибов. — Садись. Земля на удивление теплая — куда теплей, чем может показаться. И расскажи лучше, что с тобой приключилось со вчерашнего дня.

Я воспользовался его приглашением. Макс не соврал: от земли действительно исходило какое-то странное убаюкивающее тепло, как будто бы я сел на собственную нагретую постель. Помолчав немного, я стал рассказывать о всех своих злоключениях с того момента, как остался один в машине. Услышав о моей неудачной экспедиции на болота, Макс заметно напрягся, а в финале коротко хохотнул.

— Да уж, Володь, учудил ты с этими болотами. Полез в самый эпицентр. Имел ведь все шансы разделить судьбу Олега.

— В эпицентр чего?

— Я расскажу тебе короткую версию, а ты уж сам решай, хочешь ли слушать дальше. Помнишь, что я тебе говорил про мицелий? Здесь мы по всем признакам столкнулись с очень активным паразитическим грибом. Мицелий проникает в тело человека, питается им, а при очень высокой степени поражения приводит к формированию на поверхности тела множества карпофор, которые, как и всегда, служат цели размножения, заражая остальных вегетативно или разбрасывая споры — смотря что случится раньше.

— Ты хочешь сказать, что гриб заставил Олега изображать из себя Христа и побуждать всех употреблять в пищу грибы… карпофоры на поверхности его тела? — недоуменно спросил я. — Но как это возможно? Грибы же не разумны!

— Целенаправленное поведение — далеко не всегда признак разума, ты же знаком с эволюционной биологией. Тем более, что мы знаем в природе множество сходных примеров, пусть и не настолько причудливых. Влиять на поведение хозяина — очень распространенная адаптация множества паразитических организмов, не только грибов. Одноклеточная токсоплазма без малейших признаков разумности снижает у мышей и крыс страх перед кошками и даже формирует к ним пристрастие — именно для того, чтобы ее носитель был съеден кошкой. Есть данные и о том, что аналогичным образом она действует и на людей. Грибы же — признанные мастера манипуляции.

Я, все еще в недоумении, с сомнением посмотрел на своего друга. Какие бы то ни было грибные манипуляции в памяти у меня не всплывали, не считая третьесортных голливудских ужастиков на тему грибов-убийц.

— О чем ты говоришь, Макс?

— Только не делай вид, что ничего не слышал о галлюциногенном действии множества грибов. Оно было известно и широко использовалось еще на заре человечества. Так что грибы обладают совершенным химическим арсеналом для воздействия на нашу нервную систему, и для этого им не требуется никакой разум. Но время от времени встречаются и куда более серьезные средства манипуляции… зомбирования, как любят говорить в обиходе. Тропический гриб, известный под названием кордицепс однобокий, заражает муравьев, после чего медленно развивается в их организме, поглощая его. Со временем он берет организм муравья под контроль, заставляя его цепляться за листья, чтобы найти оптимальное расположение для выброса спор, после чего прорастает через его мозг, формируя плодовое тело. Это уже практически один в один случай с Олегом, пусть и не в таких масштабах.

Ко мне возвращалось спокойствие, даже уверенность: рациональный ум Максима, способный дать интерпретацию любому безумию, был для меня как глоток холодной воды в пустыне. Но я понимал, что это обманчивое чувство. Мой друг тоже способен ошибаться, и, боюсь, действительно ошибается в данном случае.

— Ужасно, конечно, — отозвался я. — Но… как ты смог настолько быстро выяснить, что здесь происходит? Одно дело — какие-то там тропические муравьи, и совсем другое…

— Нет, Володька, не другое. Мне одного взгляда на зараженного Олега хватило, чтобы понять, с чем я имею дело. Но, конечно, мог бы и не догадаться, если бы не видел этого раньше.

— Ты такое видел?! Где?

— Много где. Я же много лет интересуюсь грибами, в том числе и мифологическими сюжетами на эту тему. Самый известный пример — так называемый «грибной шаман», очень примечательный образец наскальной живописи, обнаруженный в Тассилин-Адджер на юго-востоке Алжира. На нем изображен человек с головой насекомого, из тела которого растут грибы. И похожих изображений — масса, причем в разных частях света. В Южной Америке обнаружено множество статуэток и росписей, изображающих людей и, кстати, богов с грибами, растущими из головы. Аналогичные скульптуры находили и в руинах индской цивилизации, в Китае…

— И ничего более позднего? — перебил я. — Только изображения, которым тысячи лет?

— Верно. Вплоть до Чернобыля.

— Но почему? Я думал, это просто какой-то жуткий мутант, результат радиационного заражения почвы, а ты говоришь, что люди могли сталкиваться с этим организмом много тысяч лет назад.

— Есть одна особенность в физиологии ряда грибов, которую открыли как раз в результате чернобыльской катастрофы. Ионизирующее излучение стимулирует их рост и в целом ускоряет метаболизм. В норме, думаю, микоз у зараженных людей протекает в мягкой форме, без каких-либо видимых изменений человеческого тела. Но в особых случаях… В особых случаях мы наблюдаем вот такое.

— Это, конечно, жуткая история, Макс, — отозвался я после короткого молчания. — Но с чего ты взял, что это как-то затронет мою веру? Одного больного безумца, вообразившего себя Христом, для этого уж точно недостаточно.

Мой друг снова грустно улыбнулся и покачал головой. Потом взглянул мне в глаза и проговорил:

— Володь… Все говорит о том, что вся твоя религия — порождение все того же организма. И ранние христиане знали о том, что здесь как-то замешаны грибы, хотя и не представляли себе масштабов. Больше того, я предполагаю, что все или почти все люди на Земле находятся под прямым или опосредованным воздействием организмов такого рода. Я сам ощущаю воздействие. Больше того: я никогда не ощущал ничего настолько сильного, даже в экспериментах по транскраниальной магнитной стимуляции. Меня спасает лишь одно: я никогда не верил своим чувствам. Не верю им и сейчас. Но я не знаю, надолго ли меня хватит. Может быть, меня вообще не получится сломать. А может, это произойдет через час.

— Нет, Макс. Ты чертовски умный мужик, я тебя очень уважаю, но сейчас ты ерунду говоришь. Да ничего общего…

— «Я и Отец — одно», — перебил меня Макс. — Не это ли говорил Христос, как библейский, так и наш с тобой общий знакомый? Отец — и есть родительский организм, мицелий. И неужели ты думаешь, что все эти изображения на грибную тематику миновали христианство? Как бы не так! Пасхальные куличи в форме грибов, двухсоставные богослужебные просфоры с еще более выраженной грибной формой, призванной символизировать, — кто бы мог подумать? — единство двух начал Христа: божественного и человеческого. Не ты ли мне сам это рассказывал?

— Макс, ты сейчас рассуждаешь не лучше Фрейда, который во всяком удлиненном предмете усматривал…

— Может быть, ты и прав, — с готовностью согласился Макс. — Но как быть в таком случае со средневековым христианским искусством, напичканным грибной символикой? Картина из Церкви Святого Михаила в Германии, изображающая грехопадение Адама и Евы на фоне гигантской шляпки мухомора? Фреска из апсиды Сан-Садурни в Испании, на которой Древо Познания изображено в виде гриба? Иллюстрация с аналогичным сюжетом в Кентерберийском псалтыре? Куча фресок близкого содержания в церквях, часовнях, аббатствах по всей Европе? А знаменитая картина «Христос и двенадцать апостолов» в Национальном музее Каталонии, на которой ноги Иисуса изображены в виде грибов и как бы вырастают из них? Ах, да… Ты знаешь, как древние ацтеки называли псилоцибиновые грибы, очень похожие по форме на то, что ты только что видел? Теонанакатль. «Плоть бога» в буквальном переводе.

— Вот только не надо путать реальность с романом Дэна Брауна. Проклятие, Максим, да в Библии никакие грибы вообще не упоминаются!

Макс только пожал плечами.

— А ты бы стал упоминать, будь твой бог таким? — Он прикрыл глаза и прислонился к степене. — Володь, я ведь давно тебе говорил. Самое страшное, самое смертоносное для любой религии — вовсе не атеизм, не ересь и не другая религия. Убить религию наповал может только одно: встреча с настоящим богом. Положа руку на сердце, ты ведь догадывался, что ваши представления о боге могут слегка расходиться с действительностью? Так вот, они расходятся.

— Слегка?! Какое отношение к Богу имеет эта безмозглая подземная тварь, паразитирующая на человеческих телах?

— Я не говорил, что она безмозглая. Я говорил, что разум не обязателен для того, чтобы контролировать нервную систему. Однако здесь… Мы имеем дело с существом, представляющим собой, по сути, разветвленную сеть связей — эдакий интернет природного происхождения. Существом гигантским и, вероятно, очень древним. Я не рассказывал об огромной грибнице, которую недавно обнаружили в Мичигане? Ее возраст оценивается в две тысячи лет, и она занимает площадь около девяти квадратных километров. В последние годы мы, биологи, вообще стали основательно пересматривать свои взгляды на это царство живой природы — слишком серьезно мы его недооценивали. А тут еще профессор Накагаки подлил масла в огонь, экспериментально доказав, что как минимум некоторые виды грибов обладают памятью и способны к планированию. Если ты спросишь моего мнения, Володь… Я думаю, мы имеем дело с разумным существом. Возможно, с более разумным, нежели сами люди. Просто это совсем другой разум, чуждый нам настолько, насколько это вообще возможно. И в том, как он влияет на сознание, ты сам убедился. Случайно ли, что массовое обращение к религии на постсоветском пространстве началось два года спустя после чернобыльской катастрофы?

— При чем тут Чернобыль? Это произошло на волне празднования Тысячелетия крещения Руси… Хотя признаю: сами церковные иерархи изначально предполагали, что праздник будет сугубо внутренним делом. Но сам подумай, Макс: зачем этому твоему разумному мицелию обращать нас в какую бы то ни было религию? В этом есть какой-то эволюционный смысл? Или ты все спишешь на причудливые верования самого этого существа?

— Думаю, что именно эволюционный смысл, хотя, конечно, для уверенного суждения нам понадобится не один год исследований. Заметь, что стимулируется не просто какая-то вера в божество, а именно массовые формы религии, сопряженные с осуществлением религиозных ритуалов. Крайне негигиеничных ритуалов, к слову, способствующих заражению новых и новых особей. Не только Причастие, конечно же, которое даже не в столь патологической форме, как здесь, обычно подразумевает кормление прихожан из одной ложки. Есть также обрезание и всевозможные практики «умерщвления плоти» с нанесением самому себе ран и увечий, облегчающих проникновение паразита внутрь организма. Есть ритуал «перекатывания» в индуизме, ритуальное омовение в исламе, крещение в христианстве, массовое паломничество к «святым местам», употребление воды из «святых источников», как правило, кишащих множеством патогенных организмов. Есть массовое целование реликвий во множестве религиозных культов, есть религиозные запреты на барьерную контрацепцию и прочая, и прочая.

Я только махнул рукой и ничего не ответил. У меня нет такого объема знаний, как у Максима. На любое мое возражение он найдет десяток контрпримеров. Да и не самое лучшее время сейчас для того, чтобы вести дискуссии о природе Божественного. Мы должны спастись и предупредить остальных о существовании этого организма. В противном случае слова моего друга рискуют стать реальностью — если человечество действительно перейдет под власть гриба-паразита.

Что нам делать теперь? Я слишком устал и чувствовал себя больным, чтобы мыслить рационально. Макс, похоже, мыслить рационально может в любой ситуации, но он сам заражен и в любой момент может стать одним из них — я ведь ничего не знаю о том, насколько быстро протекает этот процесс. Пожалуй, надо вздремнуть.

Я отодвинулся от холодной стены и лег на спину, закрыв глаза. Мои мысли вполне ожидаемо обратились к Господу. Может ли он лишить меня Своей поддержки в такой тяжелой ситуации — тяжелой вдвойне, ибо испытанию подвергается не только моя жизнь, но и сама моя вера?

«Господи, вразуми меня», — мысленно воззвал я к Нему. — «Дай мне способность отличить истину от лжи. Не допусти меня к тьме и дьявольским козням, не дай принять морок за чудеса веры, и лжепророка за Христа». Не знаю, в какой момент я уснул, но помню, что во сне Бог ответил мне. Мы долго говорили с Ним, и каждое слово Его наполняло меня восторгом прикосновения к Истине. Как мог я сомневаться? Как может сомневаться видевший Его?

Проснувшись, я увидел Макса, который лежал, привалившись к стене, в странной неестественной позе. Я окликнул его и, не получив ответа, подобрался ближе. Голова моего друга была запрокинута, мертвые глаза широко раскрыты, между опухшими губами виднелся посиневший язык. Синяки на его шее не оставляли сомнений: он был задушен. Я машинально взглянул на свои ладони и увидел, что из моих запястий тянутся тонкие белые нити, уходя в почву. Такие же нити тянулись к моей шее, обвивали щиколотки, прощупывались под волосами. Я сел рядом с телом Макса, уронил голову в ладони и заплакал.