Вода камень точит

Для него это просто работа — сперва. Тарталья не знает всех подробностей плана Фатуи, ему известно лишь, что требуется от него самого. Царица приказала добыть сердце Гео Архонта, который — какая удача! — скоропостижно скончался прямо во время церемонии Сошествия. Впрочем, добраться до него теперь ничуть не легче, чем прежде: Цисин спешно забрали и спрятали тело, и именно Чайльду предстоит выяснить, где оно, и завершить начатое.

Он не любит, когда в его работу вмешиваются, и жутко раздражён присутствием Синьоры, которая начала раздавать приказы, едва явившись из Мондштадта. Хотя стоит признать, что именно она дала важнейшую наводку на того, кто займётся церемонией прощания с Архонтом. Некий эксперт, приглашённый в похоронное бюро "Ван Шэн" специально по этому печальному поводу, и является целью Чайльда.

— Он нужен нам, чтобы добраться до тела Моракса, — говорит Синьора.

Она подсказывает: обаяй его, ты это умеешь. Используй деньги, если потребуется и сколько потребуется. Она подчёркивает: он должен тебе доверять.

Кто в здравом уме доверится Предвестнику Фатуи? — думает Чайльд, но приказа ослушаться не смеет. Не хватало ещё, чтобы его сочли не способным справиться с такой простой задачей. Синьоре лишь дай повод задрать нос ещё выше и начать похваляться, как она без труда добыла сердце живого Архонта, а durachok Тарталья не может разобраться и с мёртвым.

Чайльд пытается навести справки об этом эксперте и будто упирается в стену, невидимую, но крепкую, как скала. О нём не известно практически ничего, кроме имени и чрезвычайной щепетильности во всём, что имеет отношение к истории Ли Юэ. Вероятно, поэтому он и организует эту церемонию.

Пора вступать в игру, — понимает Чайльд и направляется в похоронное бюро.

Чжун Ли, этот эксперт по сакральным ритуалам, совершенно не соответствует ожиданиям Тартальи, который уже готовился к тщетным попыткам втереться в доверие к скучному брюзжащему старику. Напротив, он учтив и приветлив — ровно настолько, насколько вообще может быть приветливым гробовщик. Он слушает не перебивая, а говорит вроде бы немного, но в такой манере, что даже несведущему младшему Предвестнику становится ясно, почему пригласили именно его. А ещё он — и это самое неожиданное — совсем не стар и весьма привлекателен, и к этому Чайльд точно готов не был. Как будто мироздание прознало про его слабость к высоким шатенам и устроило проверку силы воли. Не упрощает дело и приятный низкий голос, который завораживает и заставляет упускать смысл сказанного, если слушать его слишком долго.

Впрочем, Тарталья не беспокоится, что упустил что-то важное. В конце концов, это был лишь визит вежливости, чтобы выразить соболезнования от лица Царицы и уверить Чжун Ли — и тех, кто за ним стоит, — в готовности Фатуи оказать любую помощь. Настоящая работа впереди.

Ещё несколько раз они случайно пересекаются в городе — по крайней мере, Тарталья прилагает все усилия, чтобы это выглядело случайностью. "Какая встреча, господин Чжун Ли!". "Вот это совпадение, мне тоже нужно в ту часть города. Позволите составить вам компанию?". "О, это снова вы! Всё ещё на службе? Не забывайте отдыхать хоть иногда".

Нужно примелькаться, приучить его к присутствию Предвестника. Кажется, постепенно получается, но стоит хоть упомянуть готовящуюся церемонию и желание Фатуи оказать помощь, как Чжун Ли словно возводит вокруг себя незримую стену, и пробиться сквозь неё Тарталья не в силах. Его интерес в этом деле становится всё сильнее: впервые он встречает настолько непробиваемую цель, устойчивую к его обаянию.

Чайльд изо всех сил старается не распаляться, но несколько дней спустя он уже почти готов пересмотреть свои взгляды на высоких шатенов, иностранцев и гробовщиков: ни за какой чарующий голос и загадочные янтарные глаза нельзя простить такую нервотрёпку! Чжун Ли мастерски меняет тему, уклоняется от вроде бы безобидных вопросов, недоговаривает и попросту выводит Предвестника из себя, при этом не поведя бровью. И, кажется, наслаждается этим. Тарталья и сам понимает, что с ним играют, но не может унять копящееся раздражение. От драки его удерживает лишь мысль о том, что с ним сделает Царица, если он окончательно испортит и без того непростые отношения с Ли Юэ.

На встрече с Чжун Ли в ресторане "Вань Минь" Чайльд пытается успокоиться и взглянуть на ситуацию иначе. В конце концов, его собеседник — весьма интересный мужчина. Одно удовольствие глядеть на него и слушать этот бархатистый голос, даже когда он вещает о какой-то ветхой древности. А убедить в необходимом… Что ж, это успеется. Ещё никто не мог устоять перед чарами одиннадцатого Предвестника — не удержится и этот невозмутимый красавец.

В очередную паузу в беседе Тарталья предпринимает очередную попытку убеждения:

— Господин Чжун Ли, я всё же настаиваю на том, чтобы посодействовать вам в организации церемонии. Сами знаете: жители Ли Юэ недолюбливают Фатуи… — он корчит забавную гримасу, которая призвана расположить собеседника к нему, но на гробовщика ожидаемо не производит никакого впечатления. — Так что мы будем только рады оказать вам хотя бы материальную помощь в такое горькое время, чтобы нас наконец приняли здесь.

Ответное молчание, кажется, длится целую вечность, так что Чайльд пока занимает себя осторожным разглядыванием собеседника. Он глядит ему в глаза всего мгновение — бегло, заученно, чтобы не давить раньше времени и не выдать своей усталости от этих дипломатических плясок, — а затем цепляется взглядом за маленькую серьгу в его ухе. В ожидании ответа он бездумно изучает её: блестящий чёрный металл, простая форма гранёного ромба — и едва заметно вздрагивает, когда Чжун Ли ставит на стол опустевшую чайную пиалу и наконец начинает говорить.

— Мы — позволю себе высказаться от лица Цисин — прекрасно понимаем заинтересованность Снежной в этом деле, однако наше гостеприимство не позволит принять такую помощь, ведь её стоимость может слишком отяготить вас.

Нет, как бы хорош собой он ни был, Тарталья всё-таки его убьёт.

Немалых усилий стоит сдержать рвущиеся наружу эмоции и выдать лишь слабую холодную улыбку. Что ж, видят Архонты, он пытался по-хорошему.

— Будь по-вашему. Не смею больше досаждать, — Чайльд поднимается из-за стола, прогнувшись в спине чуть сильнее, чем требуется, и уже направляется к выходу, как вдруг оглядывается. — Кстати, не составите мне компанию завтра? В частном порядке, конечно, никакой дипломатии.

Лицо Чжун Ли по-прежнему непроницаемо, но Чайльду, замершему вполоборота, хочется верить, что его неожиданное предложение вкупе с выгодным ракурсом возымели хоть какой-то эффект.

— Я… обдумаю ваше приглашение.

— Только если оно не отвлечёт вас от работы, — лучезарная улыбка Тартальи почти искренняя. Неужели получилось? — Я буду в Глазурном павильоне около полудня. Присоединяйтесь, если захотите. Ах, да, и этот счёт, — он небрежно взмахивает рукой в сторону стола, уставленного опустевшей посудой, и подмигивает пробегающей мимо Сян Лин, — полностью на Северном Банке, конечно.

Он не узнал и не добился по сути ничего, но выходит из ресторана с ощущением победы — одним из самых сладких в жизни. Одержать верх в битве приятно, даже если она происходит лишь на словах — или их отсутствии, как в случае с его молчаливой целью. Почему-то Чайльд уверен, что наконец направил происходящее в нужное русло.

Правда, по возвращении в штаб он слегка теряет свою уверенность под натиском Синьоры, утомлённой ожиданием результата.

— Тарталья, как там твой гробовщик? Есть новости?

Чайльд приторно скалится:

— Всё идёт прекрасно, со дня на день расколю его.

— Поторопись, чтобы успеть до церемонии Вознесения. Соблазни его, я не знаю, хоть не зря будешь своей zadnitsa вертеть.

Он стискивает зубы ещё сильнее в самой неестественной своей улыбке.

— Я выберу те методы, которые сочту наиболее действенными, Синьора. Я такой же Предвестник, как и ты, не нужно меня поучать, как ребёнка.

Она не удостаивает его и взглядом:

— Царица ждет результатов, так что уж постарайся, milashka. Если она не получит сердце Рекс Ляписа, придётся вырвать твоё, хоть оно ей и без надобности.

В этом вся она: угрозы и хладнокровная жестокость вместе с чарующей улыбкой и томным взглядом. Ох, не завидует Чайльд тем, кто, в отличие от него, способен поддаться обаянию Синьоры. Всё-таки не так уж плохо, что сейчас они оба здесь: кто окажется не по зубам одному, тем займётся другая. Впрочем, Тарталья всё ещё не собирается отказываться от задания. Он и сам понял, что стоит наконец воспользоваться своими не совсем дипломатическими способностями.

Теперь это уже дело принципа и самоуважения. Чжун Ли всё-таки приходит в назначенный час, и радость, которую демонстрирует Чайльд, практически неподдельна. В тот день молодой Предвестник совершенно забывает о времени. Ему всё-таки нравится находиться рядом с этим мужчиной, вполуха слушать его рассказы об истории Ли Юэ, столь подробные, будто он сам был свидетелем тех времён, и хотя бы сейчас не думать о долге перед своей страной. В кои-то веки Тарталье — хотя нет, не ему, не одиннадцатому Предвестнику и даже не Чайльду, а Аяксу, синеглазому юноше со странным именем и слишком мечтательной душой, — хочется, чтобы время замерло хоть ненадолго. Чтобы незримый груз, что давит на его плечи, исчез на один краткий миг, который можно потратить на что-то более приятное.

Он мысленно корит себя за то, что стал вдруг опасно близок к глупой, скороспелой влюблённости, разгоревшейся всего за несколько встреч. Хотя кто знает, возможно, так даже лучше: глаза будут блестеть искренне и выполнять работу будет приятнее. Опасаться разбитого сердца? Нет, он никогда не увлекается так сильно и предпочитает первым разрывать отношения, когда вместо радости они начинают приносить тяготы. Сила воды в том, чтобы принимать любую форму — так и он способен вместо ласкового и страстного стать жестоким и холодным, когда посчитает нужным.

Впрочем, до этой стадии ещё далеко: нелюдимый гробовщик совершенно не реагирует на флирт, с тем же успехом можно заигрывать с каменной статуей. Одно облегчение: неспешный темп жизни Ли Юэ распространяется даже на похороны Властелина Камня, так что у Тартальи ещё есть время.

Его пока-ещё-не-любовник напоминает одну из тех древних головоломок, что разбросаны по землям Ли Юэ. Чайльд никогда не был хорош в подобном, и он не уверен, что справится с воплощением такой загадки в человеческом обличье — но если удастся, то какая награда его ждёт!

Однако подбирать ответ тяжело, пусть и увлекательно. Зачем соглашаться на встречи, но не поощрять при этом развитие отношений? Либо его визави совсем не понимает намёков, либо, напротив, не реагирует на них сознательно. Оба случая занимательны, но Предвестник уже устал от попыток разобраться. Кроме того, за их не-свиданиями время летит слишком быстро, пора переходить к более решительным действиям.

В тот день это снова "Глазурный павильон". Чайльд уже не помнит, сколько счетов было выставлено Банку Северного королевства за эти их обеды. Всё равно для Снежной это капля в море, да и цель — он уверен — всегда оправдывает средства.

Сегодня ему как-то особенно легко отвлечься от дела, и Предвестник едва не забывает, зачем он на самом деле здесь. Он болтает и слушает, смеётся и флиртует, просит ещё раз показать, как пользоваться теми безумно дорогими палочками для еды, и наверняка смотрится нелепо и беспомощно, когда Чжун Ли с присущей ему чрезмерной серьёзностью помогает согнуть пальцы так, чтобы приборы легли в них правильно. Тарталье приятно его внимание — хотя бы такое, сродни возне с бестолковым ребёнком, — а ещё приятнее возможность любоваться скуластым лицом так близко и чувствовать соприкосновения их рук, пусть пока и без романтического подтекста.

Чайльду не плевать, чем всё это закончится, уже по личным причинам. Он прекрасно осознаёт, что его чувства грозят проблемами только ему самому, и совершил бы задуманное, даже если бы это не требовалось для исполнения приказа. Жаль только, что сейчас у него крайне мало времени и нужно постоянно напоминать себе, что это всё ещё задание, в котором соблазнение цели — далеко не последний пункт.

Если бы Тарталья из прошлого увидел грубый, топорный флирт Тартальи нынешнего, он бы разбил себе лицо ладонью. Но выбирать методы не приходится, когда катастрофически спешишь, а твой объект настолько непробиваем.

— Ох, я не слишком близко? — выдыхает он, пытаясь нарочно торопливо протиснуться между столом и стоящим возле него Чжун Ли, из-за чего приходится прижаться к последнему. Чайльд чувствует, что краснеет, как с мороза, от смеси стыда и удовольствия — и есть из-за чего.

И он совсем не ожидает впервые услышать этот низкий бархатистый смешок, краткий, но прозвучавший так близко, что по телу Предвестника прокатывается горячая волна, будто его подхватило тёплым течением.

— Ничего не имею против, — янтарные глаза глядят не мигая, будто видят его насквозь, и Чайльд понимает, что поздно смущаться пунцовых щёк и ушей, когда он так откровенно пялится в ответ.

Соберись, нельзя терять контроль. Это грозит поражением в битве, какой бы она ни была.

Ему удаётся слегка отстраниться, задрав подбородок, чтобы бросить эффектный взгляд из-под рыжих ресниц.

— Тогда, думаю, вы захотите продолжить наше знакомство в другой обстановке, — рука в короткой перчатке опускается на талию Чжун Ли и скользит ниже, пока Чайльд шепчет на ухо адрес и время. — Можете передумать, но я… буду ждать.

Он с искренним сожалением убирает руку и спешит отвернуть лицо в сторону. В отличие от Синьоры, Тарталья не может похвастать ледяным самообладанием, тем более когда его личная заинтересованность в этом романе становится всё более очевидной.

Он и сам от себя не ожидал такой способности идти напролом: привыкнув действовать по принципу родной стихии, он обычно искал слабые места и действовал через них. Прямолинейность никогда не была его коньком. А тут такое… Может, Глаз Порчи тоже со временем начинает влиять на своего обладателя?

Однако никакие стихийные умения не помогут, если он всё испортит своей влюбчивостью. Несомненно, приятно, что желаемое и требуемое совпали, но надо хоть изредка держать себя в руках. Он всё ещё должен отыскать Экзувию.

Но до чего тяжело заставлять себя думать о мёртвом Архонте, когда кровь кипит и чувствуешь себя как никогда живым, готовым свернуть горы, если этим можно заслужить хоть миг внимания того, кем непозволительно увлёкся. В спешке покинув ресторан, окрылённый Предвестник торопится подготовиться к свиданию — чтобы не передумать, он назначил его на этот же вечер. Ноги подгибаются от смеси восторга и ужаса, которую вселяет в него Чжун Ли. Чайльд и сам не понимает, как умудрился влюбиться за столь короткое время, но его так тянет к этому мужчине, что отрицать это уже бесполезно.

День пролетает незаметно, и чем ближе оговорённый час, тем сильнее пьянит волнующее головокружение. Чайльд пытается успокоиться, но бесполезно: ему невыносимы оставшиеся минуты ожидания. О том, что Чжун Ли может вообще не явиться, думать не хочется.

Тарталья привык получать желаемое любой ценой, и чем она выше, тем приятнее факт обладания. И, по его обычным меркам, он уже вложил достаточно, чтобы его боготворили и носили на руках. Но сейчас он почему-то робеет, как юнец, и трепещет от каждого взгляда в свою сторону. Он знает себе цену, но в присутствии этого строгого, но такого притягательного мужчины она стремительно снижается — и вот уже сам Предвестник готов стелиться, внимая каждому вздоху и повороту головы, лишь бы о нём вспомнили. Потому его и выбила из колеи сегодняшняя реакция Чжун Ли, ведь после стольких заигрываний, которые он игнорировал, она прозвучала как прямое (долгожданное!) согласие сблизиться. И было бы крайне глупо оставить это без внимания. Нет времени приходить в себя, действовать надо быстро. Причём нужно это как для дела, так и для самого Чайльда — иначе он просто свихнётся от всплеска непрошеных чувств.

Любовь всегда напоминала ему волну, которая ненадолго возносит к небу, но вскоре сходит на нет. Но похоже, что здесь, у берегов Ли Юэ, его ждало настоящее цунами, в котором он готов захлебнуться и пойти на самое дно, без шанса выплыть, лишь бы хоть ненадолго ощутить манящую силу стихии всей своей сутью. 

От спутанных мыслей его отвлекает стук в дверь. Апартаменты Предвестника, разумеется, находятся под негласной охраной, но он заранее поручил без задержек пускать к нему одного конкретного гостя.

Пора.

Тарталья нервно приглаживает непослушные рыжие вихры и распахивает дверь.

Во имя Семерых, ну почему он всегда выглядит так… солидно? Даже когда в очередной раз является без кошелька или впервые стучит в неизвестную дверь, он смотрится так, словно должен здесь быть, и был всегда, и это толпы паломников впоследствии возвели стены вокруг.

Чайльд, наверное, слишком долго пялится, так что Чжун Ли, вопреки обыкновению, начинает говорить первым:

— Я не был уверен, что найду нужный адрес.

— Хорошо, что всё-таки нашёл, — Тарталья с облегчением цепляется за нить разговора и, спохватившись, впускает гостя.

Однако на этом разговорчивость гробовщика иссякает. Неужели до этого беседы всегда начинал Чайльд? Теперь он совершенно теряется и не может найти слов, хоть и прекрасно осознаёт, что выглядит влюблённым идиотом.

— Если это свидание, а это явно оно, то прошу заранее простить меня, — вдруг снова подаёт голос Чжун Ли, — не уверен, что представляю, что мне полагается делать. Буду признателен, если ты меня научишь.

Он произносит это, как всегда, чересчур серьёзно, так что нет повода думать, что это игра. Чайльд ошарашенно хлопает ресницами, словно ему снежок попал за шиворот, и чувствует, как к нему возвращается дар речи. Уж если сам объект его воздыханий признаёт свою неопытность, чего бояться ему? Не на пустом же месте взялась его уверенность в себе.

— Ты ни разу не бывал на свидании? Во имя Семерых, куда смотрят жители Ли Юэ, когда тут такой мужчина! — Чайльду легко вернуться к привычной игривой ипостаси. — Что ж, не знаю, что принято тут, у вас, но могу поделиться, как проходят свидания у меня на родине. Если, конечно, ты ещё не передумал.

Он протягивает Чжун Ли руку ладонью вверх, не зная, больше желает прикосновения или боится его. Тот чуть медлит, но в конце концов тянется навстречу — его ладонь приятно тяжёлая, таящая своё тепло под массивной перчаткой. У Тартальи не получается удержаться от глупой широкой улыбки, когда он ведёт гостя в комнату. Головокружительный каскад мыслей стихает в то же мгновение, как Чайльд наконец позволяет себе осознать: они здесь вдвоём, наедине. Простота этого факта одновременно ошеломляет и успокаивает, и он заставляет себя на пару мгновений закрыть глаза, чтобы насладиться этим знанием, словно погружением в родную стихию. А когда пауза затягивается, он нарочно как можно дольше смотрит куда-то вдаль и не поднимает взгляда: ещё секунда сладкого предвкушения, чтобы окончательно свести себя с ума.

Наконец он выдыхает со всей томностью, на какую способен:

— Для жителей Снежной свидания — это повод разделить тепло, душевное и физическое.

Тарталья заглядывает в золотистые глаза и больше не думает о том, как у него подгибаются ноги от волнения. Не отводя взгляда, он стягивает перчатки — сначала с ладоней Чжун Ли, затем со своих — и едва не давится вдохом, когда оказавшиеся и вправду тёплыми руки осторожно скользят по его животу, едва прикрытому одеждой.

— Когда за окном бушует метель, а на стёклах цветут крио-узоры, нам только и остаётся, что греться в объятиях.

Он льнёт ближе и откровенно ласкает взглядом тонкие губы, сжатые в жёсткую линию. Чжун Ли всё ещё выглядит непривычно сомневающимся, несмотря на то, что сам крепко держит Чайльда в объятиях, с волнующей властностью обхватив его талию: обнажённые пальцы на обнажённой под одеждой спине, от соприкосновения того и гляди посыпятся искры.

— Я понимаю твоё недоверие, — шепчет Тарталья, блуждая захмелевшим от близости взглядом по точёному лицу, — но то, что мы сейчас делаем, за пределами твоего и моего дипломатического долга. Завтра мы вернёмся каждый на свою сторону, но сегодня — представь, что сегодня мы с тобой одни среди снегов и мне нужно немного тепла.

За всё то время, что Чайльд убил на попытки соблазнить этого непробиваемого мужчину, ему, и без того не очень терпеливому, до смерти надоели эти koshki-myshki, так что сейчас или никогда. Он шумно выдыхает и позволяет остаткам своего самообладания раствориться в горячем потоке неукротимой страсти, в который так желал погрузиться. От первого прикосновения к сухим и твёрдым губам снова приходит на ум недавнее сравнение со статуей — ровно до того мига, как они размыкаются и становятся мягкими и податливыми. Так легко потерять контроль и позволить себе целовать, как в последний раз, жадно и глубоко, иногда прикусывая эти жестокие губы, набрасываться на них ещё и ещё…

Чайльд издаёт несдержанный то ли вздох, то ли стон, когда вдруг оказывается прижат спиной к стене. Но это его только раззадоривает, как полученная в поединке рана: не разрывая поцелуя, он тянет "противника" на себя, жмётся к нему ещё сильнее, чтобы почувствовать чужое тело своим, ощутить его возбуждение как своё собственное. В Бездну политику, дипломатию и долг перед родиной. Этим вечером его единственная цель — доставить удовольствие себе и тому, кто слишком быстро и крепко врос в его сердце.

Дрожащие от переполняющего его желания пальцы с трудом справляются с застёжками — быстрее, быстрее, почему так сложно? — и вот он уже тянет Чжун Ли за собой и они вваливаются вдвоём в спальню, попутно избавляя друг друга от одежды. На пути к кровати, где-то между срыванием с него исподнего и жарким поцелуем в шею, Чайльд успевает заметить отражение в зеркале напротив — и волна возбуждения, и без того невыносимая, накатывает на него с новой силой. Обнажённые, прижавшиеся друг к другу в алчном порыве, вместе они смотрятся поистине умопомрачительно.

Чжун Ли всё ещё пытается быть властным, как будто не привык к иной роли, но Тарталья ох как не любит уступать главенство, так что после недолгой приятной борьбы и последующего приземления на постель он оказывается сверху. Вид ему открывается головокружительный: кто бы мог подумать, что под строгим облачением у этого скромного гробовщика скрыто такое тело. Чайльд хищно ухмыляется и прижимает запястья любовника к постели — не дёргайся, хочу полюбоваться. Его взгляд жадно мечется в стремлении охватить всё: широкие плечи, крепкие руки, вздымающуюся от частого дыхания рельефную грудь, напряжённый пресс и…

— Если бы ты не согласился прийти ко мне сегодня, я бы, наверное, тебя убил, — стонет Чайльд и бесстыже дёргает бёдрами, чтобы от соприкосновения членами дыхание Чжун Ли на миг сбилось.

— Избалованный мальчишка, — даже в такой позе тому как-то удаётся выглядеть хозяином положения. — Привык получать желаемое — а иначе пусть никому не достанется?

Вместо ответа Тарталья закрывает ему рот поцелуем — влажным, небрежным, напоминающим, кто сверху. Почему-то кажется необходимым поставить строптивого любовника на место, показать, кто сейчас главный. Это всё из-за любви к поединкам: Чайльд искренне наслаждается физическим ощущением битвы и, видимо, переносит это и в постель, хотя в ней побеждаешь всегда, неважно, подчиняешь или подчиняешься.

Он так увлекается мыслями о своём безупречном доминировании, что не успевает заметить, как Чжун Ли высвобождает одну руку — откуда только такая силища? — и вот уже Чайльд стонет ему в губы от прикосновения умелых пальцев. А затем разрывает поцелуй и запрокидывает голову, чтобы глотнуть воздуха — и заодно открыть, как ему прекрасно известно, крайне обольстительный вид на собственную шею и ключицы. Результат не заставляет себя ждать: горячие тёмные следы, расцветающие тут и там, ещё долго будут пылать на молочно-бледной коже уроженца Снежной. Восторг от мысли об этих "трофеях" заставляет его снова податься тазом вперёд, чтобы попасться в ловушку сильных длинных пальцев, которые так ловко находят чувствительные места.

А когда эти пальцы обмакиваются в особое масло, склянку с которым Чайльд вслепую нашарил у кровати, ощущения становятся ещё ярче. И не у него одного: лицо Чжун Ли, кажется, впервые выглядит настолько расслабленным и довольным. Порочным даже, словно на смятой постели вальяжно растянулся не обычный мужчина, а некое потустороннее существо. Чайльд ловит себя на запоздалой мысли, что соблазнитель здесь вовсе не он, и завороженно глядит в некогда янтарные глаза: в полумраке комнаты они становятся тёмными сверкающими омутами, в которых так легко утонуть, и один взгляд в них приближает к разрядке быстрее, чем хотелось бы. Тарталья чувствует, что скоро не выдержит, но уже не может перестать с шумными выдохами исступлённо толкаться членом вперёд, чтобы тесно скользнуть по естеству любовника и под его ладонью — и назад, к короткой передышке, которая только сильнее разжигает желание.

Чайльд дёргает бёдрами в очередной раз и ощущает себя речной волной, которой осталось лишь перекатиться через небольшой порог, чтобы обернуться водопадом в вечном падении. Он облизывает пересохшие губы и разрешает себе снова податься вперёд — преодолеть последнее мысленное препятствие, медленно перетечь прохладным потоком через тёплые камни — и…

Тарталья никогда не был тихим, и он не отказывает себе в удовольствии пошуметь и теперь: его вздохи, которые в процессе становились всё громче и чаще, переходят в стоны, и наконец он, выгнувшись вверх и хватая пересохшими губами воздух, разражается хрипловатыми вскриками:

— Да! Дери меня Архонты, да, как же хорошо! О-о-ох…

Краем сознания, ослеплённого наслаждением, он отмечает, что к его стону добавился ещё один — низкий, бархатистый, более сдержанный, чем его собственный. Но довольно и этого: его любовник так скуп на проявления эмоций, что Чайльд мысленно чествует себя за каждый вздох, услышанный от него во время секса. 

Увы, плотское удовольствие, столь же острое, сколь и краткое, схоже с прицельным ударом наточенного кинжала, и едва вознёсшись на этот пик, Тарталья почти сразу ощущает себя опустошённым этим ощущением. Спустя несколько мгновений на него накатывает пьяная истома, и силы остаются лишь на то, чтобы небрежно откинуть назад волосы, собравшиеся на взмокшем лбу, и усталой волной обрушиться вниз, в крепкие объятия.

Кожа Чжун Ли более золотистая, чем у Чайльда, она тёплая и благоухает смесью терпкого древесного аромата с горячей сухостью прогретого солнцем камня — возможно, так пахнут все, кто отмечен стихией Гео? К этому запаху, аромату самого Ли Юэ, примешивается сладковатая нотка, напоминающая, что нужно будет вытереться от семени, но пока Тарталье слишком лень. С ещё одним довольным стоном он вытягивается вдоль тела любовника, прижимается ухом к его вздымающейся груди и бездумно слушает грохот его сердца.

— Всегда поминаешь Архонтов, когда тебе хорошо? — вдруг подаёт голос Чжун Ли, и Чайльд жмурится в сытой улыбке.

— Только когда очень хорошо. Вот уж не думал, что меня осудит за богохульство человек, который носит Глаз Бога на заднице…

Смех Чжун Ли приятный, рокочущий, и если слушать, лежа ухом на его груди, он звучит ещё ниже и загадочнее. Тяжело не расслабиться и не соскользнуть в накатившую дремоту, но Чайльд удерживает себя на её грани, пока переводит дух.

— У меня есть кое-что для тебя, — он сладко потягивается, присев на постели, и тянется к ящику комода подле кровати.

Чжун Ли приподнимает бровь, глядя на небольшую деревянную коробочку, сунутую ему в руки.

— Это всё ещё никак не связано с дипломатией и подкупом?

Тарталья строит преувеличенно оскорблённую гримасу и взмахивает рукой:

— Ничего подобного! Просто личный подарок… в знак симпатии.

Чжун Ли всё-таки открывает коробочку и так завороженно рассматривает её содержимое, что Чайльд пододвигается ближе, чтобы объяснить — или просто ещё раз невзначай коснуться крепкого плеча.

— Изначально это был кулон, но я попросил ювелира переделать крепление. Заметил, что ты носишь, — он щёлкает пальцем по мочке своего уха, в которой тоже болтается подвеска, — и решил, что тебе пойдёт…

Он поднимает двумя пальцами длинную составную серьгу: её верхняя часть выполнена из чёрного оникса и напоминает то ли цветок, то ли крошечный колокол, языком которого служит гранёная бусина из кор ляписа, а ниже подвешена шёлковая кисть молочного цвета.

Тарталья любит и умеет делать подарки, особенно столь роскошные, и наслаждается счастливым видом тех, кого одаривает. Обычно это его родные, и они всегда остаются в восторге, но сейчас даже интереснее: он не знает, чего ожидать от безэмоционального гробовщика. Но даже невозмутимый Чжун Ли, видимо, не ожидал такого. Чуть расширившиеся золотые глаза неотрывно следят за покачивающейся кистью. Наконец он моргает, сбросив с себя оцепенение.

— Я… благодарю тебя. Это очень щедрый подарок.

Он поворачивается левым ухом к Чайльду, и тот ловко вдевает новую серьгу вместо прежней, а затем отодвигается, чтобы полюбоваться, и восхищённо цокает языком. Мужчина наклоняет голову, и шёлковые нити скользят по сильной шее, а бусина из ляписа играет бликами, причудливо преломляя лунный свет. Будь Тарталья художником — не упустил бы шанса написать с него картину.

Впрочем, память — лучший живописец, и вспоминая на следующий день об этой ночи, Чайльд понимает: никогда уже не получится смотреть на полностью одетого Чжун Ли, как прежде. Стоит закрыть глаза, как разум услужливо напоминает, что под этими строгими, целомудренными одеждами скрывается соблазнительное тело, которое ещё совсем недавно послушно реагировало на ласку, покрывалось умопомрачительными багряными следами от слишком крепких поцелуев и так маняще серебрилось в лунном свете, украшенное одной лишь серьгой с длинной кистью…

Но это не единственное приятное последствие прошедшей ночи: ему всё же удалось уговорить Чжун Ли, хоть и не напрямую. Нежась в постели, Чайльд поведал трогательную историю о путешественнице из иного мира, которая прибыла в Ли Юэ в поисках пропавшего брата и надеялась пообщаться с Архонтом. Было бы великодушно позволить ей хотя бы помочь с похоронами, не правда ли?

А насколько Чайльд успел узнать своего любовника, тот наверняка снова забудет взять с собой кошелёк, когда они пойдут покупать всё необходимое для церемонии. Какая удача, что у Люмин будут с собой деньги, великодушно оставленные им "на случай непредвиденных расходов". И сама путешественница в накладе не останется: пусть забирает всю мору, что удастся сэкономить на недешёвых архонтских атрибутах. Тарталья крайне доволен тем, как ловко он решил воспользоваться недавним знакомством с доверчивой искательницей приключений. Пусть Чжун Ли доверяет ему только в постели, большего и не нужно, если подослать подходящего человека.

Всё проходит именно так, как запланировал Предвестник. Он знакомит гробовщика с Люмин и её летающей подружкой, и знакомство проходит как нельзя лучше. Он оставляет их заниматься подготовкой к церемонии и спешит по другим делам, которые, увы, никто не отменял. И ему очень греет душу одна крохотная деталь: Чжун Ли пришёл на встречу с подаренной Чайльдом серьгой в ухе, и одетому она ему идёт ничуть не меньше. 

Можно было бы и вовсе перестать тратить на него время, ведь теперь всё необходимое можно будет узнать через путешественницу, но Чайльд не в силах удержаться и вскоре позволяет себе ещё одно свидание с Чжун Ли. А потом ещё одно, и ещё. Это плохо, он уже увлёкся сильнее, чем когда-либо, но просто не может остановиться. Тарталья всегда ощущал в себе эту строптивость и мятежность, и он чувствует себя так правильно, совершая абсолютно неправильные вещи, о которых не стоило даже думать.

Никаких пустых надежд, впрочем. Ему просто хорошо здесь и сейчас, а будущее… С ним Чайльд будет разбираться, когда оно наступит, а пока его ждут гораздо более приятные моменты.

Свидание, которое в итоге окажется последним, длится до предрассветного часа. Наверное, они оба чувствуют, что Ли Юэ вот-вот погрузится в хаос, а значит, каждому придётся окончательно выбрать свою сторону в нём. Наверное, им обоим жаль — или Аяксу просто необходимо верить в это — и хочется провести хотя бы ещё одну ночь в тёплых объятиях.

Чжун Ли той ночью ещё более отрешённый и задумчивый, чем обычно. Он целует и позволяет целовать себя, отвечает на ласку, стонет от удовольствия, но Чайльд чувствует: мыслями его возлюбленный где-то далеко. Их связь неправильна и опасна, так что этого стоило ожидать. Может, и хорошо, если они больше не увидятся.

После секса Чайльд отлучается из спальни, а вернувшись, находит Чжун Ли на балконе, задумчиво глядящим на ночной город и курящим изящную трубку с длинным мундштуком. Чайльду нравится видеть его таким: в расшитом шёлковом халате, с распущенными волосами, выпускающим серебристый дым изо рта, словно древний огнедышащий дракон из старинной сказки. Этот ночной Чжун Ли, меланхоличный, даже мечтательный, совсем не похож на дневного себя, делового и строгого. Хотя Тарталья в его присутствии чувствует нарастающий жар внизу живота в любое время, всё же ночью, на удивление, даже больше хочется долгих бесед, нежели только постельных утех.

— Тебе нравится Ли Юэ? — спрашивает вдруг Чжун Ли, хотя Чайльд не был уверен, что тот вообще заметил его появление.

— Здесь красиво, — кивает Предвестник. — Приветливые люди, вкусная еда… И хотя бы тепло, — заключает он с заученной усмешкой.

Чжун Ли едва заметно кивает в ответ — кажется, даже не собеседнику, а своим мыслям. Со вкусом затягивается — и выпускает в небо причудливые струйки дыма.

— Как думаешь, этому городу станет лучше теперь, без Архонта?

Чайльд пожимает плечами, обводя взглядом ночные огни.

— Мне сложно представить страну без покровителя… Хотя Мондштадт же как-то простоял все эти века. Знаешь, тебя может разозлить то, что я сейчас скажу, — он замолкает на миг, затем продолжает, — но, может, было нужно, чтобы он ушёл? Может, Ли Юэ уже не нужен Архонт, чтобы процветать?

Впервые за весь разговор Чжун Ли смотрит на него, и в его янтарных глазах заметно искреннее удивление — такое странное на этом всегда спокойном лице.

— Но я, наверное, чушь несу, извини, если это прозвучало оскорбительно, — на всякий случай оправдывается Тарталья.

— Вовсе нет. Ты правда так считаешь? — зачем-то допытывается Чжун Ли.

— Я… — Чайльд замолкает, собираясь с мыслями, и тоже облокачивается о перила. — Да, мне так кажется. Это как с детьми: я, к примеру, души не чаю в своём младшем брате, я всё для него сделаю, но однажды он вырастет и станет самостоятельным, — он смущённо улыбается от мыслей о семье. — Тогда придётся отпустить его, и это будет правильно. То же между Архонтами и людьми. Возможно, Ли Юэ уже достаточно подрос, чтобы справиться без присмотра.

Воцаряется долгая тишина, которую нарушает негромкий стрёкот ночных насекомых и доносящийся с пристани шум Облачного моря. В резной трубке, зажатой между длинных пальцев, окончательно гаснет до того тлевший огонь. Слабый ночной бриз игриво перебирает пряди тёмных волос, золотистых к кончикам. Чжун Ли стоит у перил, глядя куда-то вдаль, так долго, что чудится сонному Чайльду окаменевшим, застывшим, как древняя скульптура, — но вот наконец вздыхает, прикрыв глаза, и наваждение проходит.

— Спасибо, — коротко бросает он и, прежде чем удалиться в спальню, приобнимает Чайльда одной рукой и дарит ему невесомый поцелуй в висок. Этот жест чересчур ласков и нежен для него, так редко проявляющего инициативу в выражении чувств, так что Чайльд — нет, сейчас он точно глупыш Аякс, ошарашенный и влюблённый по уши, — не знает, как на это реагировать.

Он думал, разговор будет об их отношениях, о том, что пора прекратить эти тайные встречи. Но, видимо, такого человека, как Чжун Ли, судьба родной страны волнует сильнее личной жизни. Впрочем, не Тарталье упрекать его в этом.

Когда он возвращается в апартаменты, любовника там уже нет, и Чайльд не уверен, расстраивает его это или радует. Он будто чувствует, что эта встреча была последней, и не может заставить себя думать только о проваленном задании — в конце концов, ещё есть шанс его завершить. Нет, работа сейчас беспокоит его в последнюю очередь.

Рядом с Чжун Ли само время словно переставало спешить и послушно замедляло свой бег. Минуты и часы не мчались галопом, а тянулись, словно патока, густо и неторопливо, даже вальяжно, напоминая его самого, привыкшего наслаждаться удовольствиями жизни без спешки. Но когда Тарталья оказывался предоставлен сам себе, часы словно сходили с ума в попытке наверстать те мгновения, что они вдвоём смаковали непростительно долго.

Вот и теперь, меньше суток спустя после самой долгой их встречи, он не понимает, как целый день, такой странный и насыщенный, успел промчаться мимо. Всё произошло слишком быстро. Сначала появился слух, что Адепты наконец-то приняли решение и выдвинулись в Ли Юэ. Затем началась подготовка города к штурму, пока Цисин ведут переговоры. Силы Фатуи тоже стянулись к гавани — на случай открытого столкновения. Всего за несколько часов город превратился в пороховую бочку, которой достаточно случайной искры, чтобы всё взлетело на воздух.

Тарталья сумел отследить, что незадолго до этого Люмин побывала в Нефритовом дворце. Неважно, поручили ей охранять тело Архонта или же она сама решила добраться до него первым, когда узнала, где оно спрятано, но Чайльд не сомневался, что Нин Гуан сообщила путешественнице именно это. Оставалось самое простое: проследить, куда направится гостья из иного мира.

Он понял, что путь Люмин лежит к Золотой палате, когда искательница приключений была ещё на полпути, и ему не составило труда добраться туда раньше. А дальше… началось самое интересное. Тарталья давно хотел опробовать Глаз Порчи в бою — и вот наконец ему представилась такая возможность. Он мог бы заболтать путешественницу, убедить её отступиться — но зачем, когда можно наконец дать волю переполняющей его силе в этом поединке?

Он был уверен, что близок к своей цели, и не знал, что его ждали два сюрприза. Первым были способности Люмин: в критический момент ей подчинились и Анемо, и Гео, одновременно и будто бы без малейшего затруднения. Чайльд слегка опешил от этого: как, ведь у неё нет Глаза Порчи? Что за сила дала ей такие умения?

Второй сюрприз оказался не менее интригующим: тело дракона, сокрытое в Золотой палате, не принадлежало Мораксу. В нём не было никакой элементальной силы, кроме остаточных посмертных эманаций. Всё это время Тарталья гонялся за пустышкой.

Видно, слишком он увлёкся своей влюблённостью и потерял хватку. А теперь не осталось времени церемониться, и Чайльд решает: если живой и невредимый Архонт до сих пор прячется где-то поблизости, нужно его выкурить. И для этого отлично подойдёт козырь, который Фатуи прятали в рукаве на действительно серьёзный случай.

Призыв древнего бога отнимает у Тартальи последние силы, которых и так немало ушло на трансформацию. Он едва успевает приземлиться где-то возле Золотой палаты под начинающимся ливнем и, задыхаясь, думает, как он вообще собрался в таком состоянии добывать сердце Архонта, даже если тот и объявится. Если только им займётся вездесущая Синьора, но тогда вся слава снова достанется ей!

Даже злость не помогает удержаться в сознании, и Чайльд отключается на какое-то время. В этом состоянии он не видит снов, только глубокую тьму, которая смыкается вокруг него, словно глубокие океанские воды, навсегда поглощающие утлое судёнышко. Он не успевает подумать, что будет, если эта взбунтовавшаяся сила всё-таки его убьёт.

Спустя какое-то время Тарталья всё же приходит в себя от разряда Электро, прошившего его тело — слабого, но достаточного для пробуждения. Видимо, это последствие долгого воздействия Глаза Порчи. С неба всё ещё льёт, но гораздо слабее, и облака постепенно расступаются. Неужели он всё пропустил?

С упрямым рыком он поднимается на ноги и ковыляет к городу — тот ещё на месте, и звуков битвы не слышно. Встал ли Моракс на защиту своих людей? Добралась ли до него Синьора? И почему так безумно болит всё тело? Старшие Предвестники не предупреждали о таком эффекте после перевоплощения — может, не хотели запугивать, а может, сочли Чайльда более сильным, чем он оказался на деле. Второй вариант гораздо обиднее, и он отгоняет от себя эти мысли. Плевать, что с ним происходит сейчас, но зато как силён он был в битве! В конце концов, в этом весь он: всё, что пытается его убить, делает его сильнее и помогает чувствовать себя живым. Всему, что пытается утянуть его ко дну, лучше не мешать ему взлететь. Не зря сражения приносят ему такое удовольствие.

Но Тарталья все равно не выносит проигрышей, поэтому упорно делает шаг за шагом. Тянущая боль постепенно отпускает, и в город он входит уже не таким жалким, хотя сил всё ещё мало. Удивительно, но Ли Юэ пострадал куда меньше, чем ожидалось: все здания целы, лишь большинство бумажных окон выдрано ураганом да местами покосились крыши и накренились деревья. У некоторых зданий уже возятся местные жители — видимо, пытаются оценить нанесённый стихией ущерб. К счастью, не слышно горестных возгласов, а значит, можно надеяться, что никто не погиб. В лужах под ногами смешались побуревшие морские водоросли и прозрачные от воды лепестки глазурных лилий — Чайльд торопливо ступает по ним, пока идёт по главной улице.

У дверей банка — где же ещё искать Синьору, единственную, кто может объяснить произошедшее? — нет ни Влада, ни Нади, да Чайльд и не помнит, кто из них должен сейчас дежурить. Он распахивает двери и на миг запинается от удивления: кого-кого, а Чжун Ли он здесь увидеть не ожидал. Зато одной тревожной мыслью меньше: любовник не пострадал от буйства стихии.

Синьора тоже здесь и улыбается так сладко, что у Тартальи, готового получать заслуженную трёпку, сводит зубы.

— Ах, вот и ты, — говорит она чересчур радушно. — Право, не ожидала, Чайльд, что ты справишься так виртуозно.

— Справлюсь с чем, милая Синьора? — растерянно переспрашивает он и пытается передразнить её улыбку, но получается лишь нервный оскал.

— С тем, что тебе всегда удавалось лучше всего: организацией хаоса.

Он непонимающе глядит на Предвестницу, затем на Чжун Ли — но тот даже не смотрит на него в ответ. Всё ещё играем в святую непорочность, милый? Что ж, пусть будет так.

— Но разве я не должен был сделать всё тайно…

Смех Синьоры скрежещет льдом вскрытой весенней реки. Тарталья давно его не слышал и не уверен, что хотел.

— Тайны, милый мой Чайльд, — в её устах это прозвище покрывается льдистой коркой презрения, — это по моей части. От тебя требовалось совсем другое. Не волнуйся, господина Чжун Ли твоя rabota тоже вполне устроила.

Смотреть в лицо Синьоре не хочется, да и не нужно: и так ясно, что там можно увидеть. Ему даже не до смущения: роман с гробовщиком не был таким уж секретным, — гораздо больше Чайльда бесит, что он снова оказался пешкой в каких-то играх восьмой Предвестницы.

— Может, объяснишь мне наконец, что происходит, — цедит он, — и при чём здесь господин Чжун Ли?

Насмешливые искорки в глазах Синьоры и не думают таять, но она наконец берёт себя в руки и становится чуть серьёзнее.

— У нас с ним всего лишь была договорённость, которая тебя не касается. Я не стала забивать твою милую головку такой ерундой.

Традиционно принято считать воплощением страсти и ярости стихию Пиро, но Чайльд готов с этим поспорить, особенно сейчас, когда внутри него вскипает нечто куда страшнее огненного возмездия.

— Договорённость, которая меня не касается? И ты зовёшь это взаимодействием между Предвестниками? Взаимодействие подразумевает хоть какой-то обмен информацией!

Тарталья, видимо, слишком вымотался за этот безумный день и позволяет себе взбеситься настолько, насколько хватает сил. Но высказать всё, что думает, он не успевает: раздаётся резкий хлопок двери и появляется Люмин. Она тоже выглядит усталой и какой-то взъерошенной, и от неё незримыми волнами расплываются остатки элементальной силы. Такого не было, когда они схлестнулись в Золотой палате, даже в момент призыва двух подвластных ей стихий. Так это она усмирила Архонта Вихрей? А эти чуждые силы — помощь от Адептов? Или самого Моракса?

Пока путешественница из иного мира и Предвестница обмениваются любезностями, Чайльд поворачивается к Чжун Ли, который всё ещё явно избегает смотреть на него.

— Она так и будет надо мной потешаться, объясни хоть ты.

Ответом ему служит лишь долгий взгляд закатно-золотых глаз — первый за сегодня. Это совсем не тот Чжун Ли, который вёл философские беседы на балконе вчера ночью и, казалось, наслаждался тем недолгим временем, что им довелось провести вместе. Нет, теперь он смотрит горделиво и снисходительно — и, кажется, даже выглядит выше, чем прежде, хотя Тарталья и так слегка уступает ему в росте.

— Потом, Чайльд, — наконец отрывисто бросает гробовщик с таким видом, будто каждое слово обходится ему в миллион моры.

Чайльд не выносит такого отношения к себе, и эта загадочность начинает действовать на нервы, но не скандалить же при всех, к тому же не до конца осознавая, что происходит. В последующей беседе с Синьорой, Люмин и Паймон он участвует неохотно, по привычке, едва улавливая суть слов, и снова смотрит на молчащего Чжун Ли только после слов Синьоры, которые звучат подобно оглушительному звону гонга в полной тишине.

— Ты помнишь про наше соглашение, Моракс. Будь так добр… Сердце, пожалуйста.

Мир как будто замирает, так что можно разглядеть даже мельчайшие частички пыли, застывшие в воздухе. Наконец всё становится на свои места, но Тарталье такая правда и даром не нужна, пусть она и ответила разом на все его вопросы, скопившиеся за их недолгий роман. Он так хотел бы не верить своим ушам и посчитать всё это бредовым сном в отключке после использования Глаза Порчи, но…

Чайльд не смотрит на золотистое Сердце, соткавшееся из воздуха над ладонью в массивной перчатке — нет, он не может отвести взгляда от непроницаемого лица того, для кого на самом деле оказался пешкой. Чжун Ли — или каким из имён его теперь следует называть? — что-то отвечает Предвестнице, но Аякс не слышит. Это кто-то чужой похитил любимый бархатистый голос, который совсем недавно был столь мягок и ласков, а ныне уподобился жёстким древним скалам.

Но в Бездну сентиментальность, тут впору оплакивать и свою репутацию. Судя по выражению лиц Люмин и Паймон, он хотя бы не единственный недогадливый идиот здесь, но, в отличие от него, путешественница почти не общалась с Чжун Ли — откуда ей было заподозрить подвох? А вот спать с Архонтом и не знать об этом...

Синьора выглядит довольной, как обожравшаяся сметаны кошка. Тарталье хочется орать от злости и обиды, но проклятое перевоплощение высосало из него все силы, поэтому он только шипит первое, что приходит в голову:

— Ты меня использовал!

Он, наверное, смотрится сейчас крайне нелепо: взбешённый и потрёпанный, со всклокоченными волосами, зачёсанными назад после перевоплощения, весь в ссадинах и с подбитым глазом, жалкий в своей беспомощной злобе. Но ему уже плевать.

— Что ж, меня здесь больше ничего не держит, — закатывает глаза Синьора, явно не намеренная выслушивать всё, что будет дальше. — Увидимся в Заполярном Дворце, Чайльд.

Если он вообще рискнёт вернуться туда после такого позора.

За Предвестницей захлопывается дверь, и какое-то время Чжун Ли — Моракс — будто никого не слышит и всё ещё отрешённо глядит на свою пустую ладонь. Затем он словно приходит в себя от сна и ловит взгляды ничего не понимающих Люмин и Паймон. Путешественница задаёт ему вопрос, и Архонт говорит с ней, будто в комнате больше никого нет. Чайльд вместе с ней слушает историю о божестве, от усталости инсценировавшем собственную смерть, и в какой-то момент теряет остатки терпения. В Бездну этот слезливый рассказ — он и ждал чего-то подобного. В эту игру с игнорированием можно играть и вдвоём.

Несмотря на свежий воздух, на улице Тарталье становится дурно, и он прислоняется к стене банка, надеясь, что это головокружение не дойдёт до второго за день обморока. Проклятое желание похвастать силой Глаза Порчи! Впрочем, всё равно бы не получилось с ним совладать: слишком велико было искушение. Так что приходится терпеть последствия — и других своих опрометчивых решений тоже.

Видимо, он всё-таки отключается и приходит в себя уже сидящим у перил возле двери, а рядом стоит тот, кого сейчас меньше всего хочется видеть. Чайльд морщится, когда ему подают руку.

— Всё-таки снизошёл до меня?

— Я не хотел говорить с тобой при всех. — Ладонь в чёрной перчатке всё так же крепка — теперь хотя бы ясно, откуда столько силы в этом теле.

— Правильно, вдруг кто заподозрит, что у тебя что-то было со смертным человечишкой!

— Чайльд…

Чжун Ли вздыхает устало и укоризненно, и Тарталья чувствует слабый укол стыда — но только на долю мгновения. Нет, с ним такое больше не сработает, и та неповторимая интонация, с которой звучит в этих устах его прозвище, не сможет на него повлиять.

Силы постепенно возвращаются, и Чайльд отстраняется, как только поднимается на ноги. Он ненавидит, когда его игнорируют, так что готов воспользоваться уделённым ему вниманием в полной мере.

— Что ж, говори, раз теперь нас никто не слышит, — он складывает руки на груди и всем своим видом выражает смертельную обиду.

Он бы никогда не подумал, что Чжун Ли может выглядеть виноватым — но тот явно старается.

— Ты имеешь полное право злиться на меня.

— Да, Бездна тебя побери, имею! — вскипает Чайльд, не давая ему возможности оправдаться. — Надо было мне слушать Царицу, когда она предупреждала о твоей хитрости. Ты выставил меня шутом перед всеми, включая Фатуи. Понравилось представление? И тебе ещё хватило наглости…

Тарталья замолкает на полуслове, чувствуя, как на языке сворачивается горечь осознания. Его часто называют самовлюблённым, и теперь он начинает понимать почему. Он думал, что ценен одним своим существованием, и не видел дальше собственного носа — хотя, что иронично, именно сейчас его мысли были заняты не только им самим.

Он кивает в ответ своим мыслям, поджав губы, и тихо подводит итог:

— Тебе просто был удобен влюблённый дурачок, готовый исполнить любую твою прихоть.

— Я думал, тебя устраивают такие условия, — отзывается Чжун Ли, который больше не прячет взгляд, но теперь уже Чайльду невмоготу на него смотреть. 

— Условия чего? Очередного из твоих любимых контрактов? Отношения нельзя загнать в рамки договора!

— Можно. Просто ты подписал его не читая — выражаясь фигурально.

Тарталья пристыжённо замолкает, глядя себе под ноги. И правда, чего он ждал? С самого начала унижался и стелился ради ещё одного взгляда, ещё одной встречи, ещё одного дозволения прикоснуться к желанному телу — а теперь требует каких-то прав. Между ними действительно был неозвученный контракт, условия которого Чайльд назначил собственными действиями, сам того не понимая.

Как он сказал однажды сам себе, его любовь сулит проблемы только ему самому. Тогда Тарталья считал, что готов к этому — но кто же знал, каким окажется масштаб. Его в этих отношениях и не любили никогда, просто молодой Предвестник оказался достаточно наивен, чтобы поверить в такую возможность. Наверное, все переживают подобное в юности, но для него всё это ощущается стократ хуже теперь, когда уже известно, кто играл его чувствами.

— Ты мог вообще не отвечать на ухаживания, если тебе нужны были только мои деньги, — презрительно цедит Предвестник после долгой паузы. — Зачем спал со мной? И зачем было всё это: "Я ничего не знаю о любви, научи меня, Чайльд"?

Чжун Ли пожимает плечами и отвечает так буднично, будто они говорят о чём-то куда более обыденном, чем отношения человека и божества:

— Мне было любопытно. Я не говорил, что любовь мне не знакома, но не был уверен, что она значит для смертных то же, что для меня. Мне никогда не удавалось понять людей, и я решил, что каждый подобный опыт приближает меня к пониманию человеческой сути.

— "Каждый"? — потрясённо выдыхает Чайльд. — Так я не первый смертный на твоём счету?

Тарталья задыхается от возмущения. Он, видимо, слишком избалован за свою жизнь избытком внимания, так что для него немыслимо выяснить, что он лишь один из множества, тем более для того, кто сумел стать ему важнее всех. Велика ли честь оказаться ещё одной страницей в учебнике по человечности для Архонта? Хотя можно взглянуть на это иначе: то, что существо с шестью тысячами лет за плечами заинтересовалось тем, кто едва начал третий десяток своей мимолётной жизни, звучит более достойно. Но нет, это уже напоминает попытку выторговать незаслуженные почести, а Чайльд так устал коленопреклонённо выпрашивать поблажек — неважно, у судьбы или у кого-то конкретного.

Смотреть в лицо Чжун Ли больно, но Тарталья заставляет себя сделать это. Он не знает, хочет ли увидеть там раскаяние или полное равнодушие, но больше не может выносить эту гробовую тишину. Архонт — если его ещё можно так называть — выглядит на удивление взволнованным, встревоженным даже, и впервые будто не может найти слов. Выяснять отношения оказалось куда сложнее, чем пересказывать из раза в раз пыльные древние истории, не правда ли, Моракс? В конце концов взгляд золотистых глаз останавливается на Чайльде, широкие плечи поникают, и весь силуэт Чжун Ли, до того привычно напряжённый, словно натянутая струна, вдруг смягчается, словно растерянность бога пошатнула его уверенность в своей непоколебимости.

— Мне жаль, Чайльд, — произносит он наконец.

Тарталья отводит взгляд в попытке скрыть смятение, но решает полностью отыграть роль оскорблённого и униженного:

— Ты говоришь это только потому, что человек так сказал бы? Может, ты не знал, но человечность заключается не в отсутствии сил Архонта. Ты ничего не знаешь о людях и не умеешь чувствовать, как мы!

Возможно, это слишком жестокие слова, но доля правды в них есть, а Чайльд устал быть удобным и покладистым, не получая взамен почти ничего. Только сейчас он видит, что им действительно воспользовались — да как филигранно! — и это осознание горьким осадком царапает горло. Что ж, впредь он будет умнее. И, видимо, куда циничнее. Он мельком вспоминает старую легенду из тех, что так нравятся его родителям: о древнем царе, который обрёл дар превращать в золото всё, к чему прикоснётся. Возможно, звучит слишком поэтично для такой неприятной ситуации, но Тарталья сейчас чувствует себя именно таким — обращённым в золотого истукана, холодным, обесчувственным. Привлекательным, как и прежде, но абсолютно пустым внутри.

— Можешь не прощать меня, — говорит Чжун Ли непривычно тихо, — но знай, что мне правда было хорошо с тобой.

Чайльд со свистом втягивает воздух сквозь зубы и сверлит взглядом злополучную серьгу — его подарок, наивный символ его чувств — а затем хватается за кисть, сминая пальцами шёлковые нити. Он тянет на себя слабо, чтобы не причинить боли, а только заставить Чжун Ли наклониться ближе. Их лица так близко, что они обжигают друг друга дыханием, но Чайльд старается не глядеть в янтарные глаза — лишь на строгие, будто из камня высеченные губы. Он знает, что склонен к излишней драматичности, но этого от него ждут, а ему нравится оправдывать ожидания, даже когда внутри всё переворачивается.

Этот поцелуй похож на их первый — и в то же время совсем иной. Тогда Аякс захлёбывался в своей восторженной влюблённости, а теперь выражает в прикосновениях всю обиду и горечь. Он целует жёстко и зло, кусаясь и небрежно вторгаясь языком между губ. Ему важно запечатлеть этот поцелуй в памяти их обоих, выжечь его раскалённым клеймом, чтобы получившийся шрам ныл ещё долгие годы.

— Вспоминай меня, — шепчет он в искусанные губы, — как последнего человека, с кем был Моракс, и первого, с кем был Чжун Ли.

Пожалуй, такой негласный титул тешит самолюбие чересчур амбициозного юноши из Снежной сильнее всех возможных. Не получится быть единственным для того, кто живет тысячелетиями, но Чайльд надеется хотя бы стать самой яркой звездой в плеяде тех, кому довелось побывать в странных отношениях с Гео Архонтом. А для этого осталось сделать самое сложное.

Тарталья разрывает поцелуй и позволяет себе смотреть в лицо любовника ещё несколько долгих мгновений. Может, это и не первое тело Архонта, но оно много значит для Предвестника, и можно снова изучить и запомнить каждую черту, окунуться напоследок в жидкий янтарь этих глаз, так экзотично подведённых красным, провести пальцами по щеке и шее и вновь вызвать в памяти все приятные моменты, что связывают его с этим мужчиной. Губы Аякса сами собой растягиваются в ласковой улыбке, и Чжун Ли тоже улыбается в ответ — едва заметно, но этого достаточно.

Чайльд мысленно отсчитывает себе последние секунды безмятежного счастья, а затем нежно шепчет Мораксу, прежде чем с силой оттолкнуть его:

— Видеть тебя больше не желаю. Никогда.