Ты однажды вдохнёшь
Терпкий ладан октябрьской луны,
В сердце сдвинется нож,
Боль поднимется из глубины.
Неужели ты ждёшь воплощенья беды,
Духа сумрачной стали?
Чтобы снова дать мне напиться воды,
Этой пьяной хрустальной воды…
Мельница, ‘Воин вереска’
Дни стали серыми, тусклыми, неотличимыми друг от друга. Наполненными тоской и смертным ужасом. Болью. И воспоминаниями.
Она не помнит, не хочет помнить его таким, каким видела в последний раз. Холодным, с бледным восковым лицом и опущенными посеревшими веками, на которые ронял горькие слёзы дождь, когда его несли к месту погребения.
Нет. Это смуглое лицо с острым треугольным подбородком должно быть освещённым эмоциями, которые ему всегда так тяжело было скрывать от неё. Тонкие губы должны изгибаться в улыбке, а ещё целовать её скулы и шею, чтобы она смеялась, возмущаясь, что у него колючая щетина. А на дне карих глаз должен гореть тот тихий огонь, разгорающийся ярче, когда она рядом…
Но пламя угасло, сорванное безжалостным дуновением смерти. И это лицо застыло маской, а руки навсегда замерли на рукояти офицерского меча, которым он сражался в тот злосчастный день. Сражался, защищая её!..
***
У неё уже не осталось ни слёз, ни сил на рыдания. Вот уже месяц минул, а она будто так и осталась там, в восемнадцатом числе месяца земли, с ужасом наблюдать, как её лорд-защитник, её мужчина не задумываясь отдаёт свою жизнь за неё и их дочь.
В нём не было злого азарта сражения в тот миг, нет. Он бился расчётливо и привычно, не допуская даже возможности, что может проиграть. Потому что знал, что является ценой проигрыша. И ему проще было расплатиться самому, чем позволить такому произойти…
***
Императрица и раньше часто носила чёрное, но теперь этот цвет смотрится на ней особенно пронзительно, подчёркивая выделившиеся скулы, заострившийся подбородок и тёмные круги под заплаканными очами, которые, кажется, тоже утратили свой лазурный оттенок и стали тускло-серыми, как город за окном.
Она узнаёт, что за глаза её называют вороньей вдовой. Она не знает, как на это реагировать.
***
Стены Башни Дануолла, и раньше душившие её, кажутся теперь сводами гробницы. Уж лучше бы она и правда оказалась в склепе, но чтобы Корво остался жив…
Женщина вздрагивает от шевеления теней в углах, от каждого резкого звука. Не отпускает далеко от себя Эмили, так повзрослевшую за этот месяц, запуганную и несчастную. И не может перестать бояться — хотя, казалось бы, чего ей теперь терять?
Нет. Ещё осталась дочь — их дочь, с таким же, как у него, пламенем в тёмных омутах глаз. Её нужно вырастить и уберечь от подобного кошмара в будущем.
Только поэтому Джессамина Колдуин ещё дышит.
***
Днём она погружается в работу. Ещё обрублены не все щупальца заговора, запустившего смертельное колесо этих страшных событий. Есть ещё в этой стране люди, готовые поддержать её и помочь ей… в меру своих человеческих сил.
Что бы она делала без помощи капитана Джеффа Карноу? А адмирала Фарли Хэвлока? Только благодаря им удалось выяснить подробности того, что так долго затевал против короны бывший глава тайной службы, и принять меры против него и его сообщников.
Но всё это — при свете солнца. А ночью Императрица остаётся наедине со своими ожившими кошмарами.
***
Чума всё не отступает, хотя все силы Академии были брошены на борьбу. Даже ещё не закончившим обучение студентам дают шанс изучить и попытаться хотя бы ослабить крысиную заразу. Но всё без толку. Рано или поздно город погибнет от эпидемии, затем его судьбе последует весь Гристоль, а за ним — и остальные три острова.
Почему-то мысль об этом уже не взрезает ей душу острым ужасом.
***
Джессамина разучилась удивляться — а может, вообще чувствовать? Поэтому на странное видение, явившееся к ней в дрёме одной ночью, реагирует хладнокровно.
Черноглазый юноша, парящий в мрачной пустоте, изучает её бесстрастным взглядом, на лице его сложно прочесть хоть какое-то чувство.
— А вы сильнее, чем кажетесь, Ваше Величество, — произносит он наконец. — Не всякий бы выдержал. Вы же… пока только слегка надломились. Но трещина уже растёт…
— Статус обязывает держаться, — сухо ответствует Джессамина, не сводя с него глаз. — А ты… Ты же не являешься кому попало. Что тебе нужно?
Юный бог разводит руками:
— Вы сейчас — как сухое дерево, сломленное бурей. Я хочу забросить в разлом этого дерева уголёк сомнения и посмотреть, что с ним произойдёт. Говоря же менее пространно: у меня есть интересное предложение для вас, леди Колдуин.
Чужой начинает излагать, и Императрица ощущает, как теряет самообладание. Нет, то, что он предлагает, звучит невозможно, дико, ужасающе…
Но ей нужно это. Чего бы это ни стоило.
— Цена будет немыслимой, — вкрадчиво предупреждает божество.
— Плевать! — она отмахивается таким привычным жестом не своих рук и, заметив за собой этот болезненно знакомый взмах, теряется окончательно, всхлипывает и закрывает себе рот ладонью. — Я готова.
***
Солнечное утро задаёт восемнадцатому дню года неожиданно радостное начало. Императрицу мучает предвкушение чего-то, чему она не может найти описания.
Они знают друг друга двадцать лет, и четырнадцать из них находятся в крепкой связи, но каждый раз, когда он возвращается к ней после разлуки, её сердце несдержанно колотится — чтобы замереть на миг и перейти к умиротворённому размеренному ритму, как только она ощущает прикосновение его руки.
‘Когда ты рядом, моё сердце спокойно’.
Но на этот раз кровяной мотор почему-то не желает успокаиваться, выдавая частые тугие удары. Что-то не так. И она вскоре понимает, что именно.
Всё происходит слишком стремительно. Только что лорд-защитник, утомлённый путешествием, но с такой любовью глядящий на неё, с поклоном подавал ей письмо с горькими вестями — и вот уже вокруг мелькают тёмные силуэты, и один из них пытается вырвать Эмили из её рук.
Она не могла не броситься на защиту дочери, даже заметив уже краем глаза, что единственный, кто мог бы ей сейчас помочь, обездвижен невероятными силами неизвестных нападающих. Попытка была бесполезной, но она всё равно заслонила девочку — и была отброшена в сторону небрежным ударом тяжёлой руки в кожаной перчатке. А после…
‘Последним, что почувствовала… Императрица, был его клинок’.
Нет. Последними она ощутила самые желанные в этот и любой другой день объятия, если возможно так назвать это неловкое касание его трясущихся рук.
Какая горькая ирония: это первый раз, когда лорд-защитник так открыто прикасается к ней на публике. Правда, больше это не повторится…
С завершающим хриплым вздохом меркнет свет перед серо-голубыми глазами. И Императрица осознаёт всё.
И она покорно принимает такую цену за то, чего просила.
— Я решил сделать вам небольшой подарок, — звучит вдруг потусторонний голос. — Люди назвали бы ваше решение безумным, но волевым, самоотверженным. Я же назову его… интересным. За это вы заслужили ещё кое-что.
***
Корво Аттано непонимающе смотрит на изувеченное шестернями человеческое сердце, плоть которого отливает синевой под океанским освещением Бездны. Он поглядывает на выжидающего Чужого и несмело протягивает ладонь.
Коснувшись тёплой руки, Сердце содрогается, и льющийся из него такой родной голос исторгает на выдохе его имя.
Нежно.
Отчаянно.
И, кажется, слегка торжествующе.