Шаги. Частые, торопливые шаги твоих изящных ножек. Я не поспевал за ними и прежде на наших прогулках — и мне кажется, будто я и теперь не успеваю за тобой, когда ты тащишь позади этот меч… Меня.
Я вслушиваюсь в эти шаги, в шуршание ткани твоего платья, а потом ты изо всех своих сил заносишь меня над собой — и мир вокруг сливается в тошнотворный калейдоскоп, а я слышу звук удара, и ещё удар, и ещё. Ты направляешь меня на врагов, и когда Транзистор кружится в воздухе, то мне на миг чудится, будто я ощущаю свист ветра в своём полёте. Хотя что я теперь-то могу чувствовать?
Но вот я выполняю свой долг в очередной стычке, и воцаряется тишина. И её разрывает твой тяжкий вздох — даже он теперь звучит для меня пронзительной, пробирающей до души музыкой — отголоском твоего голоса, которого у тебя больше нет.
(Когда ты говоришь, я слышу лишь тишину)
Твой голос был для тебя и даром, и проклятием, и ты знала это. Ты пела не для себя, не для этого города — не для меня даже, хоть и говорила, что посвящаешь музыку своего сердца мне. Ты пела, потому что не могла не петь. В этом была суть твоего существования.
Как больно, что это-то тебя и погубило…
Люди, в которых слишком много огня, таланта, чрезмерно много вот этого сокровенного дара, имеют непозволительно большую власть над обывателями. А натура человека такова, что он начинает видеть угрозу в том, что вызывает необъяснимое восхищение.
Ты так устала, Рэд, ты смертельно устала, и я вижу это во всём: в том, как каждый твой шаг становится подвигом, в том, как отчаянно ты сжимаешь рукоять Транзистора, так же хватко, как когда-то держала мою ладонь, и каждый раз я замираю, в ужасе ожидая, что он выскользнет из твоих ослабевших пальцев. А этого допустить нельзя.
Я замечаю в тебе эту усталость, слышу её в каждом выдохе, ощущаю в твоих касаниях, и мне хочется закричать: продержись ещё немного, девочка, потерпи, ты всё сможешь, — но… я уже не уверен, что знаю, зачем это нужно.Чтобы спасти этот город, осыпающийся в ничто под влиянием Процесса? Отомстить Камерата и остановить их? Можешь звать меня чёртовым эгоистом, но пусть всё хоть канет в небытие, если перед этим я ещё раз услышу твой голос и смогу ощутить твоё прикосновение не к холодному мечу, а к настоящему мне.
Но ты не такая, как я. Тебя ведёт этот внутренний огонь — тёплый, золотистый, совсем не такой, как мёртвое лазурное сияние Транзистора. И он приведёт тебя к цели, я точно знаю. И я обязан помочь тебе в этом.
Моя слабая Рэд, моя сильная Рэд… После битвы ты обессиленно опускаешься на землю, обхватываешь руками своё единственное оружие — нежные руки скользят по холодному бирюзовому пластику с золотыми прожилками, а не по живому телу, реагирующему на твоё тепло, — и не можешь удержать слёз и тоскливых беззвучных рыданий. Ты раньше не позволяла себе плакать при мне: может, думала, что меня будут раздражать женские слёзы. Держалась. Но теперь всё это, видно, слишком даже для тебя.
Ты так долго училась прятать эмоции, но сейчас не тот случай. Поплачь, Рэд. Хоть на миг сбрось с себя эту боль и горечь, смой её слезами. Тебе ещё многое нужно вынести.
Я подожду, и я не буду пытаться утешить тебя словами — они теперь стали так пусты, так никчёмны, но что ещё мне остаётся, кроме как говорить с тобой? О, как бы я хотел отдать свой голос взамен твоего…
Мои слова не помогут, и от них тебе не сделается легче. Но они поддерживают огонь внутри тебя, и пока это так, я не умолкну.
Не знаю, как долго мы с тобой идём по этому городу, вдруг ставшему таким чужим и враждебным, но с каждым мигом мне всё сильнее кажется, будто не я погиб тогда, а это ты умираешь у меня на руках и я ничего не в силах сделать, хоть и пытался тебя защитить. Если бы ты знала, какое это страшное чувство.
Отдышись, Рэд. Утри слёзы. Мы же хотим, чтобы над этим городом снова сияли те рассветы, которые мы с тобой так любили? И они станут лишь ярче, когда твой голос вновь пронесётся над этими улицами…
(Перестань горевать, начни жить)
Ты пройдёшь этот путь, ты справишься и доведёшь начатое до конца. Ты же моя Рэд.
А я… Я всё ещё жив.