Донна Смерть склонилась над колыбелью. Какой милый малыш, какие ямочки на щеках, какой очаровательный завиток на лбу! А пузыри как пускает! Персик, а не ребенок! Как же сладко будет сорвать этот плод…
Но тут сморщенная, как изюм, нянька сбила клюкой черного скорпиона с края люльки на землю и раздавила. Донна Смерть покривилась, но отошла в тень лимонного дерева. Джованни Мальезе все так же увлеченно надувал пузыри.
Донна Смерть вдыхала ночной ветер с моря, поглядывая, как он ерошит вихры юного, стройного и гибкого, как лоза, Джованни Мальезе. Она предвкушала, как зароется пальцами в эти угольно-черные кудри пополам с морской пеной. Где-то внизу, в блестках лунного света, ревело море, с пеной у ртов кидаясь на скалы. Джованни Мальезе посмотрел с обрыва, поежился и пошел домой, а друзьям потом соврал, что все-таки прыгнул, и даже показал камень с дыркой, «амулет фей», что якобы лежал на дне в окружении диковинных кораллов. Донна Смерть со вздохом отправилась на риф, ждать ловцов каракатиц.
Донна Смерть заработалась в бедняцких кварталах (что поделаешь – холера!), но успевала забегать в гости и в дома почтенных горожан на холме, среди цитрусовых садов. Увы, в один из домов ее не пускали, сколько ни караулила она калитку в беленой стене. Джованни Мальезе всегда заставлял служанку мыть фрукты и овощи и хорошенько прожаривать мясо и не пил сырую воду.
Как обрадовалась донна Смерть, когда капореджиме Джованни Мальезе купил машину – черный, как пантера, лимузин с откидным верхом. Еще бы, ведь она помогала ему выбить деньги из должников семьи Ланца. Туманными утрами или дождливыми днями голосовала она на поворотах горных дорог на Таормину, Катанию или Мессину, но лишь напрасно наглоталась кислых выхлопных газов. Капореджиме Джованни Мальезе не превышал скорость и соблюдал правила дорожного движения куда честнее, чем гражданские и уголовные законы.
Вместе с тремя солдиеро из семьи Додичи из соседнего городка и автоматическими пистолетами донна Смерть ждала консильери Джованни Мальезе за углом траттории, где он любил обедать. Сейчас он выйдет из тени, снежно-белая рубашка, черный как смоль фрак, и она подарит ему чудесный алый цветок в петлицу… Но Джованни Мальезе задержался в уборной, и цветы достались солдиеро семьи Ланца. Двум из них закрыла она глаза в тот день, пока колокол церкви отзванивал два часа, облизнула с их губ кислый порох, а консильери Джованни Мальезе вышел через черный вход и даже не взглянул на нее.
Донна Смерть сидела под белым навесом траттории, в самой густой тени, и пила свежий лимонад. Солнце пекло, обжигало ее сквозь черные сицилийские кружева платья.
- Ах, сестренка, я им поиграю, ладно? – прошелестела с соседнего стула низенькая, щуплая фигура в белом. – Я ведь старше тебя и сильнее, я справлюсь. Не переживай, потом отдам его тебе.
Узловатая рука коснулась бокала донны Смерти, и из лимонада исчез холод, цвет и вкус. Когда Донна Смерть поставила стакан с теплой водой на стол, ее родственница уже ушла к главным воротам ослепительно-белой церкви – белая тень средь белых стен.
Дон Джованни Мальезе выходил с воскресной мессы и не удивился, увидев перед вратами девочку с протянутой ладонью. Он почтенный и состоятельный горожанин, почему бы и не дать монетку сироте на глазах у других прихожан? Да не кинуть под ноги – в ладошку сложить целых две медных чентезимо, склониться к головке в белом платке. Ах, золотые часы выпали из кармана фрака! Но не дальше, чем цепочка позволила. Попрошайка приняла монеты и еще успела легонько тюкнуть пальцем (почему таким бледным и кривым?) по часам и со словами «спасибо, дедушка» подняла на него лицо в белом платке.
Дон Джованни Мальезе чуть не вскрикнул и ощутил, как пропустило удар его сердце: на него смотрели глаза-бельма на темном лице, морщинистом как изюм, как грецкий орех, как диковинный коралл…
Миг – и нет никого перед ним. Только стучат часы в руке, ровно, неумолимо, не то что сердце, которое так и норовит сбиться с такта.
С тех пор дон Джованни Мальезе не ел мяса вечером, не кутил больше ночи напролет в Катании, проветривал комнаты и даже делал зарядку по утрам. Но часы в доме на холме стучали все так же размеренно, стрелки неслись, и в зеркале начал он замечать морщины, словно сквозь его достопочтенную физиономию проступало то лицо из послеполуденного кошмара. В угольно-черной шевелюре заблестели белые нити.
Дряблый старик смотрел в потолок. На его губах застыл кислый дух старости и горечь лекарств, кожа посерела в хилом свете, случайно пробравшемся в комнату сквозь тяжелые шторы. Донна Смерть отерла губы черным кружевным платком и отошла от его постели, уступая место безутешным наследникам. Что за радость – объедки за сестрой подбирать? Донна Старость что угодно перемелет в труху, и человека, и камень, и даже память…
Гостья поморщилась, словно лимон укусила. Тухлый, прошлогодний лимон. Она не помнила, чем ей так нравился этот человек.
💛