Чимину повезло. Отёк быстро сошёл, и на следующий день он всё же смог репетировать. Правда, от него на репетиции требовалось мало: основные усилия были сконцентрированы вокруг их Кармен. Но, несмотря на всеобщие упорные старания, ничего не складывалось как надо.

Даже Юнги довела её игра — после того, как всем пришлось раз за разом заново начинать одну и ту же часть оперы. Спустя три напряжённых, мучительных повторения заключительной сцены, во время которой девушка неуклюже и напряжённо, как деревянная доска, лежала у Чимина на руках, притворяясь мёртвой, все решили закончить и провести с ней репетиции отдельно.

— Не питаю я насчёт неё больших надежд, — поделился сомнениями мсье Бергер. Он в новой постановке играл Эскамильо, прославленного тореадора. — Она — вовсе не Кармен. О, видел бы это Бизе.

Чимин вспоминал о нотах, что Призрак переписал в своём тёмном обиталище под театром, и молчал.

Должны же быть границы. Даже в опере должны существовать границы.

День премьеры приближался. Напряжение на репетициях становилось невыносимым, однако оно было Чимину только на руку. Теперь ему оставалось лишь блеснуть, заставить девчонку устыдиться своей игры, а собственное имя подтолкнуть выше. Люди тянулись к нему — к единственной устойчивой колонне, поддерживающей постановку.

Иногда Чимин замечал, как Адель смотрит волком, наблюдая за его тёплыми отношениями с директорами.

Чимин игнорировал её озлобленные взгляды.

Некоторые девушки и парни из кордебалета иногда шипели в его сторону «шваль».

Чимин и бровью не вёл.

Единственным, на кого он обращал внимание, был Призрак. Тот, казалось, всё обдумал, оправился от его недавней вспышки гнева и теперь покорно помогал Чимину с пением по ночам. Однако они заметно отдалились друг от друга. Возможно, Чимин в тот день задел Призрака за живое. Правда, его это не волновало.

Однако он забеспокоился, когда однажды утром взмыленный Намджун подлетел к нему с криком:

— Чимин! — и тут же потащил Чимина в свой офис. — Ты должен это увидеть!

Намджун говорил о письме — а скорее, записке, поскольку на ней не было ни марок, ни адреса. Оказалось, записку оставили у Намджуна на столе, подписав на ней красными чернилами его имя. Записка гласила следующее.

Мсье директор,

Вы с вашим коллегой, заведующие моим театром — компетентные люди, поэтому я обеспокоен вашим выбором Кармен и не могу не поинтересоваться, что же, во имя Бога, заставило вас взять на роль этого персонажа девушку, которой место в церковном хоре. Прошу, поторопитесь исправить эту оплошность, иначе публика останется крайне разочарована.

— привидение оперного театра.

— Что всё это значит? — воскликнул Намджун, промакивая вспотевший лоб платком. — Все и без того взвинчены, а тут прибавляется больше проблем.

— Должно быть, это подделка, — настаивал Сокджин. По-французски он говорил с сильным акцентом, но быстро совершенствовался. — Кто мог такое написать?

— В театре действительно живёт призрак, — заметил Юнги тихо.

Чимин удивлённо обернулся, но по виду пианиста нельзя было ничего понять.

— Это правда. И в театре его почитают на протяжении вот уже многих лет.

— Почему про него никто не рассказывал? — возмутился Намджун. Хоть его голос звучал приятно, но весь вид кричал о том, как он ошеломлён подобным предательством. — Это ведь крайне важная информация. О ней следовало сообщить!

Юнги поморщился:

— Ты бы мне не поверил. Ты ведь не верил в него даже после смерти Антуана.

Чимин гулко сглотнул. Он сел на свои руки, чтобы они не дрожали.

— Даже если он реален… Какой реакции он от нас ждёт?

Юнги прищурился, глядя на него, а Чимин повернулся к директорам:

— И кроме того: почему вы позвали меня?

— Потому что я тоже получил письмо, — объяснил Сокджин. — Письмо в разы короче этого. В нём говорилось: «единственный кандидат на роль Кармен — Пак Чимин».

У Чимина во рту тут же возник привкус крови.

— Я совершенно не подхожу, — тихо произнёс он.

Однако Сокджин пребывал в сомнениях.

— Взять тебя на роль Кармен — такой же риск, как позволить Адель её играть, — признался он. Чимин вжался в спинку кресла, ощущая на себе пристальный взгляд пианиста. Тот как будто чего-то ждал.

— Даже если вы возьмёте меня на роль, — зашептал он, — какой уважающий себя мужчина согласится играть Дона Хозе?

Комнату окутала давящая тишина. Намджун гулко сглотнул. Чимин прикрыл глаза в ожидании, когда же это закончится.

Он предпочёл бы сиять в катастрофически провалившейся постановке, чем потерять абсолютно всё, отчаянно рискнув.

— Мы вложили в Адель столько сил, — подал Намджун голос, — и запятнаем нашу честь, если теперь решим всё переиграть. Пришлось бы менять партитуру целиком. У оркестра нет времени её переучивать.

— Есть, — возразил Юнги. — Они профессионалы.

Намджун вздохнул:

— Спонсорам не понравится такой рискованный ход: взять Чимина на эту роль.

Снова наступила тишина. Чимин облегчённо выдохнул.

— У нас мало времени, — произнёс он. — Я пойду на сцену.

— Подожди! Чимин! — Юнги выскочил из двери сразу за ним.

Чимин, сунув руки в карманы, попытался изобразить дружелюбную улыбку:

— Да?

Пианист оглянулся вокруг, и только убедившись, что они одни, шёпотом задал вопрос:

— Почему он отправил эти письма?

Чимин не смог вдохнуть. Он стиснул кулаки в карманах так сильно, что ногти впились в ладони.

— Ты о ком?

— О нём, — настаивал Юнги. Он ждал, но Чимин не отвечал. И вскоре пианист вздохнул: — Ничего. Забудь, — он беспокойно зачесал своим волосы пальцами. — Увидимся на репетиции.

— Не думаю, что это было совпадением.

— О чём ты говоришь?

— О этом Чимине и Рене с Антуаном. Кому бы случившиеся с ними несчастья принесли больше выгоды, чем ему? Перед их исчезновением он был никем.

— Прекрати говорить безумства! Он был никем до прослушивания. Может, я бы тебе поверила, если бы он заставил прежнего директора уйти. Но он не мог ничего знать заранее.

— Его брат ушёл из театра прямо перед смертью Рене. Не кажется мне, что тут замешано одно лишь невезение.

— Рене был пьян. Полиция это подтвердила.

— А Антуан?

— Он упал…

— Он никогда не напивался, как Рене. Говорю тебе, этот Чимин тут как-то замешан.

— О тебе снова шепчутся, — сообщил Призрак, появившись в артистической комнате Чимина перед премьерой Кармен.

Тот, сжав челюсть, ничего не ответил. Он старательно застёгивал свой костюм — испанскую военную форму.

— Чимин, то, что о тебе говорят…

— Я знаю, что обо мне говорят, — оборвал Чимин. — Сплетники меня не волнуют. Зато волнует то, что обо мне говоришь ты. Думаешь, я спущу тебе с рук письма?

У Призрака хотя бы хватило чести напустить на себя виноватый вид.

— Ты заслуживаешь главной роли.

Чимин закатил глаза:

— Тебе прекрасно известно, что я не умею читать. Ты хотел помешать мне тебя остановить, да?

Молчание.

— Никогда не пытайся повторить, — произнёс Чимин те же слова, что Призрак сказал ему много месяцев назад. — Иначе я тебя не прощу.

Было совершенно излишне говорить, что премьера прошла плохо. Адель играла одеревенело и напряжённо. Чимину казалось, что он поёт стене. После её исполнения Хабанеры по залу поползли шепотки, да так много, что они донеслись даже до сцены. Чимин разглядел заблестевшие под ярким светом слёзы в глазах девушки.

Однако стоило ему запеть, как публика затихла. В груди расцвело тепло. Даже зрители не ожидали от него такого. Все смотрели на Чимина широко распахнутыми глазами.

В целом опера закончилась катастрофой. Второстепенные герои были просто неспособны восполнить то, чего ужасно не хватало Адель. Как только представление закончилось, все вздохнули с облегчением.

Когда настала очередь Чимина кланяться, люди в зрительном зале поднялись со своих мест, чтобы зааплодировать. Овации стоя. Ему.

Бергер подтолкнул Чимина вперёд, чтобы тот поклонился снова. Люди отреагировали восторженными криками.

Призрак бросил на сцену розу.

— Ты был неподражаем, — сказал он, когда Чимин вернулся в артистическую уборную. Сегодня он надел короткую маску, которая открывала его губы. — Самый прекрасный тенор Парижа.

Со смехом Чимин вырвал розу из рук Призрака и прижался к его губам. Бурные овации наполнили его чем-то жарким, ярким, и сейчас он отдавал это Призраку. Тот успел лишь удивлённо охнуть, и потом застыл, да так и стоял, пока Чимин не отстранился.

Призрак разомкнул губы. Чимин наблюдал, как он растерянно обвёл их языком.

— За что это?

Чимин пожал плечами:

— Благодарность, — коротко он пояснил, и тут же потянулся к Призраку, чтобы поцеловать снова.

На этот раз тот со свистом выдохнул; его руки приподнялись и отчаянно сжали талию Чимина — сильно, почти до боли. Призрак издал низкий звук, когда Чимин опять разорвал поцелуй, и спросил, не отводя изумлённого взгляда:

— Я прощён?

Чимин рассмеялся. Вся злость, что бушевала внутри, испарилась после представления без следа.

— Да, ты прощён.

Призрак улыбнулся с таким видом, будто забыл, как пользоваться ртом:

— Благодарю.

Его взгляд метнулся к губам Чимина. Тот молча встретил его на полпути, и жарко целовал до тех пор, пока Призрак не издал тихий, беспомощный звук, словно не мог дышать.

— Неужели тебя никогда не целовали? — спросил Чимин с беспокойством.

Призрак смущённо опустил глаза:

— Нет.

— Бедный мой, — проворковал Чимин, целуя уголок его рта. — Неужели никто не сумел растопить твоё сердце?

Призрака слишком ошеломляли новые ощущения — он не мог толком ответить, и поэтому лишь покачал головой.

Чимин помимо своей воли улыбнулся, гладя его по щеке:

— Давай спустимся.

После этих слов его провели такой дорогой, где Чимин никогда не ходил: вниз по ступеням, потом через туннель, за зеркало, и всё это под огоньки свечей, которые зажигались сами, стоило Призраку торопливо пройти мимо них, крепко держа ладонь Чимина в своей руке, обтянутой перчаткой.

Как только они добрались до комнаты, Чимин не позволил Призраку заколебаться: он сразу толкнул его в оказавшееся поблизости красное кресло. Тот упал без своей утончённости, без собранности, которой всегда придерживался. Призрак кусал свои губы докрасна от предвкушения. Хоть маска и скрывала большую часть лица, Чимин всё же видел, как румянец от щёк ползёт ниже, к шее.

Его так и не отпускала эйфория, когда он запутался пальцами у Призрака в волосах, стоя между его разведённых ног.

— Теперь лучше?

— Конечно, — сбивчиво отозвался тот.

Чимин прикусил губу, чтобы сдержать улыбку. Наверное, с его стороны это было чересчур жестоко. Призрак так легко поддавался его рукам. Он позволил Чимину откинуть свою голову назад, спутать волосы, дразняще потянуть за воротник рубашки.

— Какой красивый, — ласково промурлыкал Чимин, опускаясь Призраку на колени. Тот сразу схватился руками за его талию сквозь тонкую пятнистую ткань костюма. — Да, хорошо. Держись за меня.

У Призрака сияли глаза, когда Чимин наклонился, чтобы снова его поцеловать, только теперь он целовал медленнее, тщательно пробовал губы, которые так редко видел. Призрак терялся в нерешительности, пытался отвечать, но Чимин, зная, что его никогда раньше не целовали, не обращал внимания на неопытность и ошибки. Губы были мягкими и юными, сильно отличались от старых скряг, с которыми Чимин ездил раньше домой. А стоило ему оставить легчайший поцелуй на родинке на его нижней губе, и тут же Призрак издал тихий, сломленный стон.

Он так легко подчинялся ловким рукам. Чимина эта податливость опьяняла. Шею Призрака покрывала та же идеальная бронзовая кожа. Чимин медленно её целовал, упиваясь сбившимся дыханием.

На мгновение он отстранился, наслаждаясь гордостью, что наполнила его при виде разбитого Призрака под собой:

— Можно мне расстегнуть на тебе пуговицы, ангел?

Призрак сглотнул и молча кивнул.

— Так не пойдёт, — заметил Чимин. Он оставил на чужих губах короткий поцелуй, пока пальцы возились с пуговицами на воротнике и груди Призрака. — Я хочу слышать твой голос. Хочу слышать музыку ночи.

По телу Призрака пробежала дрожь, когда Чимин распахнул его белую рубашку, открывая грудь. И тут кожа оказалась идеальной, а изгиб выступающих ключиц поднимался к плечам.

— Чимин.

— Ммм?

Краска смущения ползла по Призраку до самой груди. Чимин проследил её путь пальцами. Руки на его талии сжались почти до боли.

— Поцелуй меня. Снова.

Чимин смотрел на него, внимательно изучал необыкновенно невинное выражение лица. Глаза у Призрака были такие тёмные, а лицо такое красное, что он не удержался и хихикнул.

— Конечно, ангел.

Теперь они целовались плавно, нежно — пока Чимин не заставил Призрака открыть рот и смело проник внутрь языком. Призрак тут же громко застонал. И все тихие звуки, что он издавал, стали громче. Чимин усмехнулся. Чужая гладкая грудь под его руками горела огнём, и он не удержался — провёл по ней ещё чуть ниже, дошёл до сосков и ущипнул оба сразу.

Призрак ахнул. Из него вырвался низкий стон. От звука этого глубокого, протяжного голоса внутри Чимина цвело тепло. Он поймал рот Призрака своим и ласково прикоснулся губами.

— Хорошо? — спросил Чимин, повернув голову Призрака вбок, чтобы настойчивыми поцелуями перейти сначала на щёку, а потом спуститься и к шее.

— Д-да, — ответил тот сбивчиво, и замолчал, как только Чимин втянул в рот кожу у его ключиц.

— Хочешь, оставлю след, ангел? — спросил Чимин.

Призрак, отказавшись от голоса, в ответ лишь кивнул. Реакция была очаровательной. Чимин даже не понял, почему она так его тронула. Он оставил ещё один поцелуй на щеке Призрака, и после вернулся к метке на шее.

Но времени не хватило. Кожа успела едва покраснеть, когда кто-то прокричал:

— Чимин! Пак Чимин!

Чимин резко вскинулся:

— Кто это? — зашипел он Призраку, который ошарашенно моргал, приходя в себя. — Отвечай.

— Чимин! — снова позвали. Приближались шаги.

— Это Юнги, — сказал Призрак. Взгляд за маской помрачнел. — Почему он здесь?

— Чимин, выйди ко мне!

— Откуда ты знаком с Мин Юнги? — Руки у Чимина тряслись. Он слез с коленей Призрака. — Ты не собирался мне рассказывать? Как он нас нашёл?

— Он… Мы с ним знакомы, — объяснял Призрак с красным лицом и спутанными волосами. Картина кардинально отличалась от той, что была несколькии минутами ранее.

Чимин стиснул кулаки. В этот момент Юнги позвал его снова.

— Я убью его.

— Нет! — вскрикнул Призрак, схватив его руки. — Нет, Чимин. Прошу. Не надо. Я ему доверяю.

— Он может испортить всё.

— Не испортит! — Призрак подтянул его ладони к своему лицу и поцеловал костяшки пальцев. — Прошу, поверь мне. Он ничего не сделает. Я ему верю.

Чимина трясло от гнева и из-за чего-то ещё, чего-то горького. Он отдёрнул руки:

— Ладно. Но если он меня предаст, тогда даже ты не сумеешь его защитить.

Призрак опустил голову:

— Хорошо.

Ещё мгновение Чимин сверлил его недовольным взглядом, прежде чем отправиться на голос Юнги. Он пригладил волосы, вытер лицо, поймав собственное отражение в одном из множества зеркал, и после этого вышел к лестнице. Там его ждал Юнги со свечой в руке.

— Чимин.

— Юнги, — Чимин несколько секунд на него молча смотрел. — Почему ты здесь?

— Чонгук.

Он стоял к нему спиной, когда Чимин приблизился. Погода была довольно тёплая, поэтому Чонгук был одет лишь в лёгкую куртку, сквозь которую виднелись очертания его мускулистых плеч. Чимин никак не мог понять, стал ли Чонгук выше, набрал ли в весе. Он повзрослел всего на год, но так сильно изменился. Совсем вырос.

У Чимина в горле встал ком, из-за которого едва получилось произнести:

— Чонгукки.

Тот резко обернулся, испугавшись неожиданно прозвучавшего голоса. Чимин улыбнулся. В лёгких засело нечто спелое, сладкое и болезненное, отчего становилось нехорошо.

— Чиминни-хён, — Чонгук отозвался так очаровательно. Нахлынула ностальгия; Чимин чуть не бросился к нему бежать. Чонгук очень вырос, из-за чего он мысленно гадал, были бы их объятия такими же, какими и прежде.

— Ты здесь, — Чимин подступил ближе, чтобы взять руки Чонгука в свои. — Ты только посмотри, как же ты вырос.

Чонгук улыбнулся. Тёплый свет фонарей освещал его румяные щёки.

— Я пришёл послушать, как ты поёшь.

Чимин ахнул:

— Но ты ведь, должно быть, ужасно занят!

Чонгук покачал головой и опустил взгляд, но на его лице была улыбка.

— Много месяцев я слышал про Чарлота Паскаля, но даже не мог подумать, что это ты, хён. Ты прекрасно поёшь.

— Перестань уже. Лучше расскажи, как твои дела. Я так по тебе скучал. Мне очень жаль, что я не приходил повидаться, Чонгук.

Чонгук наконец поднял на него взгляд, а Чимина неожиданно сразило осознанием, что наконец он стал взрослым в его глазах.

— И я по тебе скучал, хён. У меня тоже не было времени прийти. А дела… хорошо. Сначала было нелегко, но теперь всё хорошо. Я многому научился.

— Это чудесно! — Чимин радостно похлопал его по плечам. — Я скоро к тебе загляну. Мне ведь нужно посмотреть, каким потрясающим танцором ты стал.

Улыбка Чонгука дрогнула, на лице проступила печаль.

— На самом деле, хён… не думаю, что у тебя получится увидеть.

У Чимина после этих слов заколотилось сердце, а руки, лежащие у Чонгука на плечах, задрожали.

— Почему?

— Меня… позвали в Россию, — смущённо отозвался Чонгук. — Там открываются новые школы, и… меня пригласили. И я согласился.

Во рту у Чимина возник привкус крови. Он не мог ничего сказать — мог только смотреть, пока Чонгук повторял, уже чуть увереннее и печальнее:

— Я поеду, хён.

— Это… это чудесно! — воскликнул Чимин с неестественной до боли радостью. Чонгук вздрогнул. — Когда ты уезжаешь?

— Поэтому я и здесь, — ответил тот. — Сегодня. Я хотел прийти раньше, но мы тоже выступали, у меня не было времени…

— Ничего страшного, — перебил его Чимин, выдавив из себя улыбку. — Так ты… ты пришёл попрощаться?

Прикусив губу, Чонгук кивнул. В груди у Чимина что-то переломилось надвое, как свеча много ночей назад, когда его разгневал Морис. Рёбра трещали. Но гнева не было. Подступала только тошнота, и она засела так глубоко внутри, что казалось, его вывернет всей кровью, что есть в теле.

— Да, — тихо сказал Чонгук. — Я пришёл… попрощаться. И увидеть тебя в последний раз. Кто бы мог подумать, что ты станешь ведущим певцом! Хён, ты потрясающий!

Хён.

У Чимина щипало глаза.

— Ты можешь ненадолго остаться? Я уверен, остальные…

— Не могу, — сдавленно ответил Чонгук. — Не могу остаться. Прости. Мой поезд отправляется через час. Я только… хотел тебя увидеть. И рассказать.

Чимин сглотнул что-то — что причиняло больше боли, чем битое стекло.

— Я могу пойти с тобой, — предложил он. — Позволь хёну провести тебя до поезда.

— Нас едет целая группа, — мягко отказал Чонгук, глядя на него своими большими, круглыми, виноватыми глазами. — Я не могу привести тебя. Прости.

— Вот как, — отозвался Чимин. Он убрал руки. — Понятно.

— Я хотел сказать тебе раньше, но не мог… Я же не умею писать. А как сообщить по-другому, не знал. Прости, хён.

— Ты мне ничем не обязан, — напомнил Чимин. Он взял Чонгука за руки и крепко их сжал. — Я всё понимаю и я рад за тебя, Чонгукки. Правда. Ты заслуживаешь звания лучшего танцора в мире.

Тот смущённо фыркнул:

— А я думаю, что ты — лучший певец Парижа.

— Не говори глупостей. — Чимин торопился, ведь их время утекало сквозь пальцы. Хотелось сказать Чонгуку многое, только он не мог подобрать слов, не мог вспомнить ничего, случившегося с момента их разлуки, потому что скоро Чонгук уедет навсегда. — Ты… не знаешь, будешь ли возвращаться?

Чонгук опустил взгляд и пожал плечами. Чимин всё понял. Он пообещал:

— Я приеду навестить тебя в России. Правда.

Чонгук снова фыркнул, забавно сморщив нос:

— Это будет неловко.

— Отлично!

Они замолчали. Чимин с трудом дышал. Несколько мгновений он просто смотрел на Чонгука, такого повзрослевшего, совсем изменившегося. Его волосы отросли, нос казался чуть меньше, но когда Чонгук заметил, как его разглядывают, то сразу привычно поморщился, смутившись и показав передние зубы.

— Ты так вырос, — прошептал Чимин.

Выражение лица Чонгука смягчилось.

— Да.

Чимин просто больше не мог. Он сделал шаг вперёд и обхватил Чонгука руками. Тот ответил столь же крепкими объятиями. Его руки оказались сильнее, чем Чимину запомнилось, а тот даже не смог положить ему на плечо подбородок, как делал раньше, потому что не дотянулся. Чонгук и правда вырос.

— Береги себя, Чонгукки, — прошептал Чимин ему в плечо. — Следи за своим здоровьем. Будь сильным. Однажды я тебя навещу, обещаю. И… ты тоже можешь возвращаться, когда захочешь. Ничто не будет перебором, Чонгукки. Ничто.

Чимин приподнялся на носочках и обхватил руками лицо Чонгука — его повзрослевшего мальчика.

Руки дрожали, когда он заправлял прядь волос Чонгуку за ухо:

— Но ничего страшного, если ты про меня забудешь.

Чонгук стоял с таким видом, будто был готов расплакаться.

— Чимин…

— Живи своей жизнью, Чонгукки, — сказал ему Чимин, не обращая внимания на боль от сказанных слов. Будто ножом себя изнутри покромсал. — Ты ничего не должен ни мне, ни этому театру.

Глаза у Чонгука блестели от слёз. Он уткнулся лицом Чимину в плечо, как делал, когда был меньше и намного младше. Чимин поцеловал его в красное от вечерней стужи ухо:

— Тебе нужно идти, если не хочешь опоздать на поезд.

— Я люблю тебя, хён, — прошептал ему в плечо Чонгук. Звучали его слова ужасно печально. Чимин уже почувствовал грядущую разлуку.

— Я тоже люблю тебя, мой милый Чонгукки, — сказал он, взъерошив ему волосы. — Но тебе нельзя опаздывать. Иди! Впереди тебя ждёт целый мир, который предстоит покорить!

Чонгук громко всхлипнул, вытирая глаза. Он отступил от Чимина, кивнул ему, решительно нахмурился. Чимина же не отпускало чувство, будто вечность застегнула у него на ноге тяжёлые кандалы.

— Прощай, Чимин, — сказал Чонгук так тихо, что они едва достигли ушей Чимина — ночь практически украла их.

— Прощай, Чонгук, — ответил Чимин. — А теперь прекращай сентиментальности! Иди!

Чонгук с улыбкой отступил на шаг:

— Иду!

— Иди быстрее! — крикнул ему вслед Чимин. — Ну же!

— Прощай, хён! — повторил Чонгук, когда отошёл ещё дальше. — Прощай, Чарлот Паскаль!

— Негодник! — завопил Чимин.

Чонгук в ответ захихикал, а после окончательно повернулся спиной и зашагал к железнодорожному вокзалу, чтобы сесть на поезд, который увезёт его далеко, на другой конец мира.

Чимин смотрел в темноту, ждал, когда же Чонгук вернётся, хотя прекрасно знал, что ждать бесполезно.

Глубоко внутри он понимал, что они вряд ли когда-нибудь увидятся, и совсем неважно, дал Чимин обещание или нет.

Он развернулся и сплюнул кровь на тротуар.

— Кем Чимину приходился этот мальчик, Чонгук?

— Думаю, они были братьями.

— Не по крови, не говори глупостей. Они были сиротами. В оперный театр они пришли как слуги, мне кажется… но потом выяснилось, что они хорошо танцуют.

— Да, Чонгука приняли в парижский театр балета! Он очень талантлив!

— По-моему, таких братьев связывают узы глубже кровных.

У Чимина тряслись руки.

В логове Призрака пахло застарелым дымом свечей, нотной бумагой и свежей водой. И у Чимина тряслись руки. Они провели здесь больше часа после того, как Чонгук исчез во тьме.

«Меня пригласили в Россию, — снова звучали ласковые, пронзительные и болезненные слова в воспоминаниях Чимина. — Там открываются новые школы, и… меня пригласили. И я согласился. Я поеду, хён».

У Чимина тряслись руки.

Глаза горели, он не мог дышать, потому что горло перекрывал жгучий ядовитый ком. Он пытался спрятать лицо в ладонях, но они тряслись, чёрт побери, почему они не прекращали дрожать? Почему руки так ужасно дрожали?

Он сжимал их в кулаки, но это не помогало. Чимин схватил первое, до чего сумел дотянулся — до стопки нот — и со злостью швырнул её на пол. Но бумага не помогла успокоиться. Она парила в воздухе, летела, куда сама хотела, а не падала в воду, куда Чимин её бросал.

— Чимин? — окликнул сзади Призрак. Его голос был окрашен оттенком, которого Чимин никогда прежде не слышал, и ему это не нравилось. Руки дрожали ещё сильнее, всё лицо отчего-то горело — горело чем-то жестоким, болезненным. Он не знал, как это прекратить.

«Я поеду, хён», — сказал Чонгук, глядя своими большими добрыми глазами, с улыбкой и с его родинкой под губой, и ещё одной родинкой на кончике носа, которую Чимин никогда не видел, пока Чонгук не перерос его, пока не прекратил забираться ему в кровать по ночам, когда дрожал от холода, пока не прекратил плакать, уткнувшись ему в плечо, потому что ему было сложно, дьявольски сложно. «Я поеду, хён», — произнёс он, запятнав это нежное, чистое слово, знакомое им обоим, горькой тоской и сожалением. И как же у Чимина дрожали руки. «Я пришёл попрощаться. И увидеть тебя в последний раз».

Чимин опять потянулся что-то схватить — этим чем-то оказался стакан с прекрасными узорами, которые бы чудесно смотрелись в приглушённом золотистом свете свечей, если бы его рука не тряслась так, будто он страдал от горячки.

«Я не могу остаться. Прости. Мой поезд отправляется через час. Я только… хотел тебя увидеть. И рассказать».

Чимин швырнул стакан на пол, и смотрел, как он рассыпается.

«Прощай, Чимин-хён».

У него тряслись руки.

Он опасно покачивался. Лицо пылало, грудь вздымалась от тяжёлых вздохов, которыми лёгкие пытались глотать воздух. Чимин прислонился к ближайшему столу, схватил соусницу, бросил и её. Металлу удар не навредил, но по подземелью разнёсся жуткий звук — звук, который Чимину самому хотелось бы уметь издавать.

«Я могу пойти с тобой», — предложил он Чонгуку.

И тот ответил со своей очаровательной искренностью перед осязаемой разлукой: «Нас едет целая группа. Я не могу привести тебя. Прости».

Чимин швырнул об пол подсвечник и закричал.

«Прощай, Чимин».

«Я думаю, что ты — лучший певец Парижа».

— Он оставил меня! — закричал Чимин, упав на колени. Осколки стекла прорезали льняную ткань штанов, но он и внимания не обратил. — Он ушёл!

— Чимин…

— Он оставил меня!

Чимин рвал, метал, швырял всё, до чего дотягивался, на пол, но горький жар внутри не унимался. Призрак пытался перехватить его руки, однако он так яростно отталкивал его, что Призрак упал. Чимин смотрел, как он жалко растянулся на полу, однако как только возникла мысль помочь, он тут же вспомнил про Чонгука, про милого Чонгукки — про мальчика, которого он украл у проклятой ведьмы, ведь живя на гроши в оперном театре, можно хотя бы есть вечером хлеб с сыром.

— Он ушёл! — надрывался Чимин. Он схватил ещё один стакан, но руки так ужасно тряслись, что он уронил стакан прежде, чем собирался. — Чонгук! Мой Чонгукки!

Пока он кричал, Чонгук ехал на поезде в Москву. Наверняка уже позабыл про своего жалкого хёна, оставшегося в оперном театре.

Чимин кричал и плакал. Обрушил крепко сжатый кулак на зеркало. По стеклу расползлась паутина трещин, и Чимин ударил опять, с отвращением глядя на демона с красным лицом, который смотрел на него из отражения. Бастард, сирота, проклятый ребёнок. Он снова ударил стекло, и продолжал, бил снова и снова, пока оно не упало осколками к его ногам. Он прижал голову к деревянной панели и снова вскрикнул.

«Прощай, Чиминни-хён».

— Почему?! — стенал Чимин, но стена была каменной, а его крошечное уродливое тело не могло её даже поцарапать. — Почему он меня оставил?

— Чимин, — кто-то потянул его назад за талию, а Чимин опять закричал, впечатав ладонь в стену.

На коже выступила ржавая кровь, он брызгал слюной, но Чимину было всё равно. Проклятые руки тряслись, а Чонгука не было. Чонгука не было и он не собирался возвращаться, и Чимин не мог отправиться вслед за ним.

— Далеко, в России, — кричал Чимин. Наконец голос сломался. — Он меня оставил!

— Чимин, — Призрак снова попытался воззвать к нему, коснувшись тёплыми голыми руками за плечи, пытаясь оттащить его от стены. Чимин оттолкнул от себя чужие руки. Он снова и снова бил кулаком, пока не показалось, что камень ударился о кость.

— Почему он меня оставил? — причитал Чимин сломленно и безобразно. Но остановиться не мог. — Ублюдок!

— Успокойся, Чимин, — Призрак всё пытался его успокоить, только от его слов Чимина наоборот тошнило. — Прошу, успокойся. Ты себя покалечишь.

— Проклятье! — выругался Чимин, пнув валяющиеся на полу осколки. Несколько улетело в воду, другие зазвенели по лестнице. — К дьяволу всё!

— Чимин!

— Он был моим! — завопил Чимин, как только развернулся к Призраку. — Он был моим Чонгуком! Он меня любил. А я был его Чиминни-хёном! Так почему он ушёл?

— Ты знаешь, почему он ушёл, Чимин.

Чимин знал. Он знал, что всё это — его вина, что именно он подтолкнул Чонгука к такому решению. И в глубине души он хотел, чтобы Чонгук выделился среди остальных, стал лучшим. Но всё же было больно. Он никогда и представить себе не мог, что придётся столь многим пожертвовать. Не осознавал, что может потерять Чонгука навсегда.

Чимин пытался закричать снова, но крик в горле сорвался во всхлип. Запал погас, ноги подогнулись и он упал на разбитое стекло, раскиданную по полу бумагу и разбросанные вещи, с трудом пытаясь дышать сквозь покрывающие лицо слюни, сопли и слёзы.

— Он ушёл.

— Чимин, — позвал Призрак. Голос его звучал невероятно ласково. Он пытался поднять Чимина на ноги, но ничего не удалось, поэтому Призрак сам опустился рядом. — Чимин, послушай меня.

— Он ушёл! — хотел Чимин кричать, однако бесполезный голос только шептал. Какой же он жалкий. — В целом мире лишь им одним я дорожил, а теперь… его нет.

Наверное, Чимина обняли: он почувствовал, словно его попытались обхватить. Но ничего вокруг он даже не замечал. Его трясло, он пинал стену, однако только ранил ноги. Он сломлено всхлипывал под обжигающую боль.

— Он даже не хотел, чтобы я проводил его на вокзал!

— Чимин, — позвал Призрак. Он притянул Чимина к своей груди и крепко прижал. — Чимин.

— Верни его! — завопил тот, дёргаясь в его руках. — Ты же Призрак оперы. Верни его! Верни его мне!

— Я не могу. — Сожаление так густо пронизывало голос Призрака, что Чимин всхлипнул, чувствуя во рту привкус крови. — Я не могу, Чимин. Прости.

Чимин разбито завыл, с трудом дыша. Несколько раз он безуспешно пытался что-то сказать, но вместо слов звучал лишь тихий плач.

Если заберёшь от нас мальчишку, я прокляну вас обоих.

Чимин закричал сквозь сжатые зубы, но Призрак крепко удерживал его руками, которые сжимали, как тиски, и держал до тех пор, пока жжение внутри не остыло в камень. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Чимина захлестнуло желанием никогда больше не двигаться.

Чонгук ушёл.

Возможно, именно это имела в виду старая шваль, когда указала на него своим кривым пальцем и призвала на его голову гнев своего кошмарного Бога.

«Ты никогда не полюбишь, пока живёшь, Пак Чимин, — кричала ведьма, когда плевалась кровью и дымом и наотмашь била его по лицу. — Тебе надеяться больше не на что. Заклинаю тебя словом, чтобы сердце твоё опустело и оставалось пустым до самого дня твоей смерти! Да сгниёшь же ты!»

Чимин опустил голову на плечо обнимающего его Призрака и расплакался.

Чонгук уехал. Дитя, наделённое даром песни столь прекрасной, что даже птицы замирали, желая его послушать. Единственный, кем Чимин дорожил.

Неужели так Чонгук себя чувствовал, когда он его украл? Когда пообещал, что впереди будет лучшая жизнь, что они получат еду, кров и тёплое одеяло? Что они обретут дом.

Неужели так он себя чувствовал?

Неужели у него дрожали руки, пылало лицо, кости, тяжёлые как камень, с силой тянули к земле? И неужели вместе с дыханием приходил привкус крови?

Должно быть, так и было.

— Он ушёл, — прошептал Чимин, судорожно вдыхая воздух. — Чонгук ушёл.

Что-то фарфоровое ударилось о каменный пол, и в следующий миг Призрак уткнулся своим открытым лицом в изгиб его шеи и обнял.

— Мне жаль, — тепло выдохнул он напоминание обо всём, что Чимин потерял. — Мне очень жаль, Чимин.

Что он собирался этим сказать? Успокоить? Чимину хотелось воспротивиться, возразить, крикнуть что-то в ответ, но его лицо искривилось, прежде чем он сумел произнести хоть слово, и из горла вырвались какие-то жалкие, горестные звуки.

Чонгук был единственным в мире человеком, которого Чимин любил. Хотя хотел бы ненавидеть. Его Чонгукки.

А теперь Чонгука нет.

— Он был здесь только из-за меня, — прошептал Чимин.

— Я знаю.

— Откуда? — огрызнулся он, но сил обернуться не было.

Призрак сильнее вжался лицом в его шею.

— Я был здесь, когда вы пришли в театр, — ответил он, — И видел тебя. А он ни на секунду не отпускал твою руку. Тебя собирались выгнать, но я заставил всех передумать.

Чимин слабо рассмеялся:

— Ты же сам тогда был ребёнком.

— Да, — Призрак неожиданно шумно выдохнул. — Но мне хотелось обладать тем, что было у вас двоих.

— Это невозможно. — Чимин несколько секунд икал, пытаясь дышать. — У нас… никогда не было ничего. Я разрушил ему жизнь.

— Неправда.

— Мы жили вместе с Путешественниками, — рассказал он, крепко зажмурив глаза. Казалось, не держи его Призрак так крепко, Чимин бы сейчас разбился на кусочки, как хрупкое стекло. — Чонгук… умел петь. Так прекрасно, что даже птицы замирали, желая его послушать. Я никогда… никогда не слышал такого голоса. Даже сейчас. Люди… давали ему золото, чтобы он спел любимую песню умершей жены. Он был прекрасен, как ангел, — Чимин поморщился, сдерживая новую волну жгучих слёз. — А эта чёртова ведьма! — вскричал он. В голос вернулся яд. — Она видела, как я смотрел на оперный театр, когда мы приехали в Париж, и сказала, что проклянёт его пение, если я украду Чонгука. И я всё равно его забрал.

— Почему?

Чимин икнул.

— Я поступил эгоистично. Чонгука любили, но меня ненавидели, потому что я ничего не мог. Меня пытались оставить в какой-то деревне на заводи, но я снова нашёл повозку. За всю свою жизнь я переживал только за Чонгука, — Чимин прикусил губу, чтобы сдержать очередной всхлип. — И я забрал у него всё.

— Он тебя никогда не презирал, — заметил Призрак.

— Он и не знал, — ответил Чимин. А потом признался, уже тише: — И очень жаль, что не знал.

У него тряслись руки. Он вскинул их в воздух.

— Лучше бы меня тогда бросили.

Призрак долго молчал.

Чимин же впервые жалел.

Жалел, что стал Доном Жозе. Жалел, что встретил Призрака. Жалел, что последовал в ту ночь за Антуаном. Жалел, что подтолкнул Чонгука к танцам. Жалел, что пришёл сюда. Жалел, что давным-давно кинулся бежать по снегу за повозкой.

Чимин ждал, когда же проклятие начнёт действовать, когда же опустеет его сердце, когда оно прекратит болеть.

Боль не проходила. Боль по Чонгуку никогда не пройдёт.

— Мою мать прокляли, когда она носила меня, — неуверенно заговорил Призрак. Как будто раньше ему никогда не приходилось произносить эти слова. — Думаю, я был сыном любовной связи на стороне, потому что меня прокляли ещё в утробе, сказав, что любой, кто увидит моё лицо, погибнет — даже моя собственная мать.

Чимин ошеломлённо распахнул глаза. Хватка Призрака сжалась сильнее.

— Мать и акушерка умерли в ночь моего рождения, — продолжил он ужасно спокойно. — Так мне рассказали. А потом я попал в гнусную компанию из артистов и торговцев.

Чимин не мог дышать, но вовсе не от крепкой хватки Призрака вокруг своей груди.

— Мин Юнги спас меня, когда меня привезли в Париж, — рассказывал Призрак. — Он привёл меня сюда, вниз, и оставил тут жить.

Призрак сжал его в своих руках ещё сильнее, почти до боли, а потом полностью расслабился. Его руки обессиленно легли вокруг Чимина.

— Меня зовут… меня зовут Тэхён, — слабо прошептал Призрак. — Я не хочу больше притворяться. Прости, Чимин.

Тэхён.

Откровение не потрясло до глубины души, но всё же Чимин поморщился, ощущая подступающую в который раз волну слёз. Кого ему было винить? Тэхёна — Призрака — за то, что благодаря ему они с Чонгуком здесь остались? Проклявшую его ведьму? Мать — за то, что его родила? Разве не лежит часть вины и на ней?

Разве Чимин виноват в том, что просто родился?

Он с трудом дышал. Отражение рассыпалось по полу в осколках зеркала: тут покрасневший глаз, там искусанные до крови губы, ещё чья-то бровь и веко, точно ему не принадлежащие.

— Тэхён, — прохрипел он.

Призрак позади напрягся.

— Да.

Чимин хотел что-то сказать, но вместо слов наклонился вперёд. Болело горло, болели глаза, из которых полилось ещё больше слёз.

— Ты можешь отпустить себя, — приглушённо и ласково произнёс Тэхён, прижавшись сзади к обнажённому плечу. — Плакать не стыдно. Ни передо мной, ни из-за него.

Чимин крепко зажмурил глаза и целиком отдался горю, осев на пол. Его держал лишь взгляд Тэхёна, а он плакал до тех пор, пока слёзы, казалось, не обратились в кровь.

Чимин ожидал проснуться в одиночестве. Он сразу понял, что спит не в своей кровати — руки и ноги не дотягивались до краёв, ему не задувало холодом. Даже наоборот, было тепло. Он прищурился, глядя на потолок, залитый золотистым светом. Уснул в пристанище Призрака.

В пристанище Тэхёна.

Если честно, Чимин не предполагал, что останется тут: он думал, что посреди ночи его отнесут в собственную кровать. Однако получилось по-другому.

И он находился здесь не один. С роскошной кровати, где Чимин лежал, он слышал шорох бумаги.

Болели глаза и болело горло, но следовало позаботиться, чтобы всё восстановилось, ведь на сегодня было запланировано очередное выступление. Дон Хозе не мог отсутствовать.

Чимин медленно сел. Как он и думал, он всё ещё находился под оперным театром. Сквозь дверной проём виднелась передняя часть помещения, где начиналась кромка воды. И кажется, здесь прибрались. Чимин приподнялся на руках и вздрогнул, когда кожу от движения обожгло болью. Ах да, руки. Они были перевязаны, но ночью он их серьёзно покалечил.

Тёплые звуки рояля проникли в комнату — кто-то играл. Мелодия не была похожа на песню из Кармен — она звучала медленнее и романтичнее, чем любая из композиций этой оперы.

Чимин, морщась, выбрался из кровати. На нём остался костюм. Призрак оказался более благородным человеком, чем он предполагал.

Тэхён.

Призрака звали Тэхён.

Как только Чимин завернул за угол, он увидел сидящего за роялем человека — без маски. Даже с большого расстояния он смог разглядеть его профиль: тёмные брови, нос, изгиб губ. Красивый, должно быть.

— Что ты делаешь? — хрипло поинтересовался он.

Напуганный Тэхён тут же закрыл лицо рукой и второй вслепую потянулся за маской.

— Я…

У него никак не получалось её нашарить.

— Подожди, я сейчас её тебе передам, — предупредил Чимин, после чего подошёл ближе.

Маска лежала на столе рядом с роялем — Тэхён явно отложил её туда, как только решил сесть за музыку. Он послушно ждал, согнувшись и закрыв лицо. Чимин взял маску, которая оказалась неожиданно тяжёлой.

— Вот, — он протянул маску и отвернулся. — Надевай. Я не буду смотреть.

— Спасибо, — с этим тихим словом Тэхён забрал маску из его рук.

Чимину пришлось смотреть на воду лишь несколько секунд, прежде чем Тэхён закончил.

— Ты хорошо отдохнул? — спросил тот. Он как-то сжался, сидел с видом более неуверенным, чем обычно. Чимин же старательно пытался этого не замечать.

— Да, — ответил он. Потом подождал, пытаясь понять, какое у Призрака выражение лица, и после добавил: — Спасибо.

Теперь глаза за маской не прищурились — они опустились вниз.

— Пожалуйста.

Оглядев комнату, Чимин заметил, что Тэхён действительно убрался после вчерашнего: осколков от разбитого зеркала на земле больше не было, а на стене, где оно прежде висело, теперь остался пустой камень. Чимин кашлянул:

— Прости за то, что вчера устроил.

— Ты был не в себе, — заметил Тэхён. — Не нужно извиняться.

Чимин в ответ лишь молча кивнул. Он не собирался добавлять себе лишней работы. Если Тэхёну отчаянно хотелось оправдать его поведение, то пусть будет так.

— Мне нужно идти, — тихо сказал он. — Меня будут искать.

— Сегодня репетировать будут только с Адель, — отозвался Тэхён. — Я слушал, что говорили. О её выступлении отозвались… дурно, если выразиться мягко.

Он передал Чимину газету, хотя знал, что Чимин не умеет читать. Тэхён наклонился и указал на одну из статей:

— Исполнение Хабанеры не оправдало ожиданий, — зачитал он заголовок, и после озвучил несколько предложений ниже. — Хотя голос у неё был чудный, ему не хватало силы. Если бы не Дон Хозе, я бы ушёл из театра сразу после первого акта.

Чимин поневоле усмехнулся:

— Я с самого начала знал, что эта девчонка — бесполезна.

Призрак закатил глаза и отбросил газету:

— Как бы там ни было, у тебя сегодня выходной, мсье Пак. Отдыхай, сколько твоей душе угодно.

Чимин впервые заколебался. Разлука с Чонгуком сама по себе была тяжёлой, но ещё неуютнее становилось от того, что Призрак видел его срыв. А теперь Чимин знал его имя. Теперь друг у друга остались только они, и больше никого.

К сожалению, теперь они оба принадлежали друг другу одинаково.

— Что ты играл? — спросил Чимин, как только решил, что останется с Тэхёном здесь.

Тот если и удивился, то не подал виду.

— Одну небольшую партию, — сказал он чуть застенчиво. — О любви.

— Ты её сам написал?

Кивнув, Тэхён повернулся к клавишам:

— В маске я не смогу тебе спеть.

Чимин сглотнул пересохшим горлом:

— Ты и не обязан.

— Я сыграю, — уверенно заявил Тэхён. — Ещё я приготовил чай для твоего горла. И тебе нужно поесть.

Что угодно подойдёт, лишь бы избавиться от нахлынувшей неловкости. Теперь они знали друг о друге чересчур много . Чимин пил сладкий медовый чай, а Тэхён опять заиграл ту самую неторопливую, чарующую мелодию. Песня была невероятно красивой. Чимин даже сомневался, что её написали для оперы, хотя чётко слышал, вместо каких нот должны звучать слова.

— Очень красиво, — заметил Чимин, когда мелодия закончилась. Тэхён в ответ только пожал плечами. — Ты пишешь оперу?

— Пока нет. Но может, когда-нибудь напишу.

Без ложного притворства и анонимности, обеспеченной образом Призрака, Тэхён казался намного меньше и застенчивее. Чимин его хорошо понимал. Безопаснее чувствуешь себя, скрываясь за тайнами, за ложью, за притворством тем, кем не являешься на самом деле.

— А какие слова? — спросил Чимин, отставив в сторону чашку. Хотя под маской не было видно румянца, всё же ему показалось, что Призрак смутился.

Тот принялся неловко читать их с бумаги:

— Так раздели любовь и жизнь со мною. Позовешь, вслед за тобой пойду. Будь со мною утром, днём и ночью. Разреши мне быть с тобою рядом, разделить позволь судьбу свою. Люби меня — вот всё, о чём молю.

Закончив, он смущённо кашлянул в кулак. Чимин не сдержал улыбки.

— Сыграй снова, — попросил он. — Пожалуйста.

Тэхён кивнул так быстро, что маска затряслась.

Пока он играл, Чимин подошёл ближе. Слова поразили его своей сентиментальностью.

Услышав начало финальной части песни, он тихо запел, стоя у Тэхёна за спиной. Тот этого не ожидал: бегающие по клавишам пальцы на мгновение сбились, рояль издал неприятный звук, но Тэхён решительно продолжал играть. Чимин сжал губы и провёл рукой по его волосам.

— Разреши мне быть с тобою рядом, разделить позволь судьбу свою, — мурлыкал он под музыку, обняв руками голову Призрака.

Тот снова отвлёкся, отчего песня стала чуть медленнее. Чимин опустил губы к чужим волосам. Внутри опять появилось то сильное, горькое чувство, что мучило ночью. Он стиснул зубы и вдохнул запах роз, который всегда следовал за Тэхёном шлейфом.

— Люби меня, — прошептал Чимин тихо настолько, что слова едва не затерялись в аккордах, — вот всё, о чём молю.

Второе выступление не затмило предыдущее. На самом деле, в этот день и Чимин вряд ли приблизился своей игрой на сцене к достойному уровню: его мучила боль от воспоминаний с прошлого вечера, когда он наблюдал за исчезающим во тьме Чонгуком.

Даже празднество после выступления не радовало. Вместо того, чтобы вернуться к Тэхёну, он поднялся на крышу оперного театра, где долго сидел под прохладным ветром.

Как только Чонгук уехал, тут же наступило ощущение, будто он никак не может взять контроль над ситуацией. Призрак стал Тэхёном. Оперная постановка обернулась катастрофой. Чимин в отчаянии зарылся лицом в ладони, горько вопрошая: «что же произошло, почему мудрость о том, что никто не может быть проклят дважды, вдруг перестала быть правдивой?»

После того, как он побывал в кровати Тэхёна, в его собственной тесной койке в общей спальне оказалось сложно уснуть.