Зима, мрачная и недобрая даже в этом солнечном краю, спускается на Серконос тихо и вкрадчиво. Подкрадывается, как убийца к жертве. И тебе известно, что жертва на этот раз — ты сам.
Ты звал этой зимы, искал её, и всё же она сумела приблизиться так незаметно — и в то же время ожидаемо, предсказуемо. Так же закономерно, как-то, что лучшие ученики однажды решают предать своих учителей. Так же последовательно, как раскаяние за содеянное постепенно оседает в их душах, словно соль на ладонях во время долгих морских путешествий — вот только её стереть проще, чем жгучее чувство вины.
Всё предрешено заранее, и давно пора бы понять, что жизнь — словно корабль, ладья, послушная любому указанию. Вот только правим ею не мы.
Корабли… Всё твоё существование связано с ними. Ты был зачат на краденом корабле в порочном, недобровольном союзе — и прощаешься со своей жизнью тоже на корабле. Горькая ирония, что сопровождает тебя до последних мгновений.
Но два этих судна: безымянное, чьё название уже давно истлело на дне океана вместе с досками его бортов, и наименованное пусть и анаграммой, но в твою честь в сентиментальном порыве — не единственные из сопровождавших твою жизнь мореходных громад. Этот список, ни разу не составленный на бумаге, однако, по сию минуту стоит у тебя перед глазами, словно ты не раз перечитал его, словно влекло тебя по портам и верфям в поисках этих трёх важных для тебя кораблей — хотя лишь один из них ты лицезрел лично. На нём, видно, и отбудешь в свой последний путь.
Первый корабль был наречён именем твоего нежданного врага, женщины, которой ты бы рад не пересекать дороги в иных обстоятельствах. Но ваши пути сошлись против твоей воли. Китобойный траулер "Далила" значил гораздо больше, чем могло казаться поначалу — иначе ты и не услышал бы этого имени в тот момент, когда ещё была возможность остановить его владелицу. Но ты тогда ещё не знал, что придётся тебе вынести из-за одного этого имени, за которое ты ухватился, словно за кончик нити в клубке, потеряв последнюю осмотрительность в глупом порыве оправдаться перед собственной совестью. Не предполагал, как много оно значит для той, кому ты доверял больше других, почти как себе самому — пусть и твердил тебе опыт и разум, что никого не следует пускать так далеко за черту доверия, но тогда казалось, что уж если так долго знаешь человека и так много для него значишь, то опасаться нечего…
Твоей вечной болью алеет на том корабле такой же тёмно-красный, как и у тебя, макинтош. Двое вас было — алых китобоев, на которых держалась вся ужасающая целый город банда. Двое потерянных людей, обретших друг в друге давно утраченное ощущение душевного тепла и уютной защиты от всех внешних невзгод — того, что зовётся семьёй. Тем больнее было для тебя это предательство, этот момент, когда от осознания произошедшего мёрзлая пустота собралась под рёбрами, когда ты ощутил, как всё твоё доверие, вся нерастраченная отеческая любовь, доставшаяся этой едва выросшей девочке, за чью судьбу ты взял ответ, стала вдруг не нужна. Расплавленным металлом, ломким стеклом она застыла в холоде морских глубин, которыми вдруг обернулась твоя душа.
Корабль второй носит то имя, что до сих пор, даже пятнадцать лет спустя, звучит из многих уст — равнодушно, с презрением, в благоговении… с острой болью и тоской. Это имя не забыто, хоть ты и отнял его обладательницу у этого мира. Отнял у тех, кто любил её, кто не сдался после этого, кто ждал и боролся за правду и добро, за то, что было ей дорого — когда, казалось, уже впору было опустить руки и сдаться. У тех, кто прокладывал свой путь и мечом, когда более не оставалось аргументов, кроме убедительного холода стали, и волной, когда требовалось пересечь немыслимые расстояния для достижения цели. Тех, кто и увековечил память о ней в этом гордом корабле, дав ему имя Императрицы. Не правда ли, до боли иронично, что суда "Джессамина" и "Далила" теперь ходят одними и теми же водами?
На этом корабле чернеет то серебро, что ты получил за смерть женщины, оказавшейся слишком важной для этой Империи — хоть и можно до бесконечности вести измышления о том, что без её гибели было не обойтись в тот момент. Ты помнишь, как потратил те деньги? Почти всё раздал своим осиротевшим китобоям, когда уходил от них, а на оставшиеся отправился на родину, к своему прошлому, от которого бежал всё это время, но к которому предпочёл вернуться, когда твоё настоящее стало совсем невыносимым. Думал, что так приобретаешь искупление? Вот только у кого — у самого себя? Ведь долг, в котором ты остался у двоих самых важных для твоей несчастной жертвы людей, ты всем серебром мира оплатить не смог бы…
А что же тот корабль, на котором ты находишься сейчас? Это судно проделало немалый путь — как и его владелица, как и ты сам. Но оно не сбивалось с курса ни в страшную бурю, ни в мёртвый штиль, когда шло среди ржавых остовов других кораблей по застывшим от ужаса водам Ренхевена в день, когда мир был на грани. Ты не видел этого, но сам ощущаешь, что этот усталый мореходный трудяга, в чьём названии зашифровано обращение к тебе, прошёл через многое, и вы оба уже одинаково близки к печальному исходу.
Утомлённо облокотившись о бортовое ограждение, ты стоишь на палубе корабля, который, по очередной иронии, лучше тебя сумел исполнить искупление твоих прежних поступков, доставив новую, молодую Императрицу к её цели в тяжкий для неё период жизни, когда любая помощь была бесценна. Ты вглядываешься в такие спокойные сегодня, прозрачные прибрежные воды твоего родного острова — и в них отражается высокое ночное небо, и кажется, будто морское дно, ставшее последней колыбелью для разбитых фрегатов и позабытых сокровищ, становится дном звёздным, бесконечным в своей мерцающей глубине.
Бросив последний взгляд на притихшую морскую гладь, похитившую у неба его ночные сокровища, ты на грани бессилия опускаешься в стоящее на палубе кресло, уже зная, что больше с него не поднимешься. Ты знал, что встреча с той, кто ждал тебя на этом третьем корабле, погубит тебя, однако снова покорился судьбе. Потому ли, что смирился с неизбежностью того, что вы снова пересечётесь, или оттого, что, несмотря на всё случившееся, всё равно этой встречи желал — уже не имеет значения.
Вечерние огни в карнакских окнах плывут перед замутняющимся взором и сливаются с мерцанием огоньков небесных, горизонт размывается, и кажется, будто судно движется — и уже не по воде, а над водой, уходя вверх, или вниз, на звёздное дно, в солёные глубины… в саму Бездну.
Твой путь был долог, но даже не думай, что это путешествие от корабля к кораблю хоть в один его миг было бессмысленно. Все мы совершаем ошибки, и, пусть не все из них можно исправить, но попытаться искупить — можно.
И даже сейчас у тебя ещё есть этот шанс.
Прощай, Дауд.