Рэл распахнул глаза посреди ночи с ужасающим осознанием того, что не может дышать. Голова стала тяжёлой, словно налилась расплавленным металлом, грудь горела. Он хватал ртом прохладный воздух, извиваясь на кровати, но не мог вдохнуть, и вскоре непроглядный мрак комнаты наполнился бледными пятнами, поплывшими перед глазами.

Позвать на помощь не удалось: из горла вырвался лишь противный громкий хрип, да и кто помог бы ему сейчас? От чего спасать?

Перевернувшись на бок, Габриэль заметил среди наполняющих темноту светлых клякс неясный чёрный силуэт, нависающий над кроватью. Сгусток мрака возвышался над ним властной тенью, и ему показалось, что он видит блеск глаз — два кровавых всполоха под высоким потолком. Стало невыносимо страшно перед неизвестностью.

Но Габриэль заставил себя дотянуться до кинжала. Дрожащими пальцами он коснулся рукояти, пытаясь подвинуть её ближе. Оружие то и дело ускользало, ножны ездили по гладкой лакированной поверхности тумбы, не даваясь в руку, и от нехватки воздуха всё тело напряглось так, что мышцы заныли от тяжести. Но всё же холодный эфес коснулся ладони, и Габриэль, судорожно обнажив клинок, бросил его в разверзнувшуюся перед ним пустоту.

Он не думал, что это поможет. Он вообще не был уверен, что видимая им тень в самом деле существовала, однако она взвилась, отпрянув к дальней стене, и Рэл сумел, наконец, вдохнуть. Воздух ошпарил лёгкие ледяной водой, принеся с собой ещё больше боли, грудь сдавило тугим обхватом, но времени прислушиваться к ощущениям не было. Габриэль понял, что это ночное создание реально и оно боится посеребрённой стали, поэтому спрыгнул с кровати и бросился к мечу, стоящему в ножнах у стола рядом с остальными вещами. Призрачная тень прекрасно поняла его намерения и кинулась наперерез. Габриэль видел, что она намного быстрее обычного человека.

Он почти успел. Тень скользнула змеёй по обнажённому торсу, и кожа закровоточила множеством мелких порезов, будто Габриэля окатило волной битого стекла. Он застонал, не устоял на ногах и рухнул всем весом на стол, смахивая всё, что на нём стояло. Рука, попытавшаяся найти опору в спинке стула, сразу же соскользнула, и Габриэль упал на пол. Такой грохот мог бы разбудить половину квартала, а уж Тэниэрисс, комната которого находилась на втором этаже, точно должен был проснуться. Но Рэл подумал об этом мимолётно, не особо рассчитывая, что эльф чем-то ему поможет.

На его удачу, ножны с мечом упали рядом, и Габриэль выхватил его, переворачиваясь на спину и делая широкое движение перед собой. Это отпугнуло тень, подобравшуюся, как оказалось, совсем близко. Она взметнулась к потолку, и полные жестокого огня маленькие глаза посмотрели сверху с безразличной холодной злобой. По этому взгляду Габриэль понял, что существо не остановится, пока не убьёт его. И ничто не сумеет ему помешать.

Рэл приподнялся, отполз к стене, и тень устремилась к нему чёрной стрелой. Он не понимал природы этого создания, не знал его возможностей, но почему-то не сомневался, что если оно его настигнет, то пронзит насквозь. В любом случае проверять не хотелось.

Меч вновь скользнул по воздуху и самым кончиком задел густое чёрное облако. Клинок не встретил сопротивления, ни в чём не испачкался, но силуэт на какое-то мгновение рассеялся и сразу же приобрёл новую форму. Оружие злило его.

В ярости призрак снова бросился на человека, но на этот раз стремясь зайти слева и оказаться за спиной. Габриэль успел собраться. Он вскочил на ноги и повернулся боком, пропуская тень мимо, меч точным прямым движением ударил в центр чёрной эссенции и вонзился в камень стены. Клинок задрожал, вопя, руку свело сильной вибрацией, но Габриэль не промахнулся. Призрак скользнул вдоль стены на пол, хаотично меняя форму, и затаился у стола, будто напуганная бездомная кошка.

— Когда приходится обагрять меч кровью — это нелегко, — неожиданно проговорил давно забытый голос. Габриэль сразу понял, что эти слова не принадлежали призраку, а потому быстро оглянулся, будто мог и впрямь найти кого-то в этой комнате. Но голос звучал сразу отовсюду. Он звучал в голове. — В этом нет ничего приятного. Когда по клинку скользит чужая кровь, а у ног лежит мёртвое тело, ты смотришь на него и пытаешься вспомнить: который уже? А вспомнить не можешь, потому что стольких убил, что давно сбился считать.

Старый железный меч, клинок которого давно покрылся глубокими царапинами, а лезвие затупилось, разорвал тёплую человеческую плоть, и кровь ярким потоком полилась вниз. Алые ручьи бежали по кровостоку к металлическому эфесу, и Габриэль зачарованно смотрел в эту насыщенную багровую бездну, ещё не понимая, что стоит сделать один неосторожный шаг — и он сорвётся в неё, навеки увязнув в этом липком болоте.

Широкая рука Фьотрейда подбадривающе похлопала по плечу, и Габриэль обернулся, но не увидел ни кузнеца, ни белоснежной брумской пустоши. Перед глазами была комната в доме Тэниэрисса и силуэт, сотканный из мрака.

Габриэль тряхнул головой, отгоняя наваждения. Он не успел заметить, как призрак оказался рядом, и не успел уклониться, когда он снова обвился петлёй вокруг шеи. Виски зажгло от удушения, но Рэл не позволил себе выронить меч.

Алые глаза тени замерли напротив, и она предупредила голосом Тавэла:

— В вечных бегах от самого себя ты и не заметишь, как скоро окажешься в объятиях Ситиса.

Габриэль понимал, что всё это — образы, возникшие в лишённом кислорода мозгу перед смертью. Он знал, что умрёт уже через несколько секунд, но его не пугала смерть. Его пугало существо, замершее напротив и душащее его с нечеловеческой силой. Присутствие этой тени вызывало неподавляемый приступ паники, пробуждая внутри дикий животный ужас, от которого тряслись руки и волосы покрывались сединой.

Много раз Габриэлю доводилось слышать, как хрипят у его ног те, кого он лично приговорил к смерти, но он никогда не задумывался, что однажды сам окажется на их месте и будет обречён слушать, как из глотки вырывается непрекращающийся мерзкий хрип. Наверное, именно поэтому он так тщательно выбирал чьи-то приятные голоса, которые звучали хором в голове. Потому что слышать, как ты умираешь, было невыносимо. У смерти тоже есть голос. И в мире не существует звуков отвратительнее этого.

Меч всё же лязгнул об пол, выскользнув из ослабшей руки, и хаотичные нити мрака перед глазами вдруг приобрели весьма узнаваемые черты чёрных волос Аркуэн. Она коснулась ледяной ладонью его щеки и мягко улыбнулась. Только в её глазах больше не было изумрудного сияния зрелой листвы лесов. В них была кровь.

— Мы не наказываем тех, кто нарушает правила, — успокаивающим шёпотом проговорила эльфийка. Её нежные пальцы скользнули ниже и замерли на шее. У Аркуэн была сильная хватка. — Их карает Ярость Ситиса, Габриэль.

Её голос разнёсся эхом по холодной комнате, и он ещё долго слышал своё имя, произнесённое ласково и насмешливо. Так взрослые объясняют очевидные вещи ребёнку.

Он понял.

«Габриэль», — тихо звала она и улыбалась, глядя в душу алыми глазами. Цепкие женские пальцы не отпускали горло, и сейчас внешность всегда красивой и страстной Аркуэн стала для него отталкивающей. Видеть её смеющееся лицо было противно.

Рэл поднял руку и сжал её запястье, но альтмерка душила его с такой силой, что противостоять ей обычный человек не мог. Её кожа была сухой и холодной, и Габриэлю тоже стало холодно. Тело билось в конвульсиях, мысли плыли расплавленным знойный воздухом, и он уже даже не понимал, жив ли ещё. Эльфийку со всех сторон окружала тьма — та тьма, которая ворвалась к нему ночью бесплотным призраком, а теперь выбрала образ Аркуэн и заполонила собой всю комнату, будто стремясь задавить человека тяжёлой беспросветной массой мрака.

«Габриэль», — доносился до него переставший быть узнаваемым голос, но за грохотом собственного сердца и предсмертными хрипами Рэл почти что его не слышал. Да и нужно ли было?

Рука всё ещё держала запястье теневой Аркуэн и дрожала от напряжения, пытаясь отвести её от сдавленного горла. Мышцы болели, сознание заволакивалось туманом, но Габриэль всё равно держал её руку, будто мог как-то справиться с этой чудовищной силой. Он знал, что не сможет. Ярость Ситиса удавалось пережить немногим.

Надо было всё-таки расспросить об этом Леонсию.

— Габриэль! — эхо, всё ещё пытающееся достучаться до его сознания, сейчас прозвучало очень реально, и этот глубокий встревоженный голос точно не принадлежал ни одному из Тёмных братьев. Это был голос Тэниэрисса.

Ниточка реальности, за которую его заставили ухватиться, удержала меркнущий разум, и Габриэль резко оттолкнул от себя Аркуэн, выпустив изнутри вырывающуюся пиромантическую энергию, от которой всё тело било непрекращающейся дрожью. Мощное стихийное заклинание пронзило сумрак яркой вспышкой пламени, и Габриэль вскрикнул от резкой разорвавшей тело боли. Собственная магия вышла из-под контроля и отозвалась пульсирующей болью в груди, выворачивая наизнанку, опустошая, вызывая приступы тошноты в гортани, замораживая кровь в жилах. Габриэлю не раз доводилось испытывать на себе подобное, но сейчас его магия оказалась такой разрушительной силы, что он перестал себя контролировать. Ноги не удержали бьющееся в агонии тело, пальцы рук сводило судорогой, и между ними ещё мелькали искры.

— Рэл! — Запертая изнутри дверь в комнату дрожала от попыток Тэниэрисса открыть её. Наверняка эльф видел ослепляющую вспышку заклинания и чувствовал, как стены его дома пронзила магия, но того, что настигло Габриэля этой ночью, он видеть не мог.

Найдя в себе силы приподнять голову, Габриэль увидел, как сумрак, ошпаренный огнём, снова стал безобразной материей тьмы, утратив какие-либо человеческие очертания. От его панического вопля заложило уши, из-за поднявшейся в комнате древней пыли грудь сдавило приступом кашля, но Габриэль успел заметить, как призрак Ярости Ситиса устремился к приоткрытому окну и сбежал, растворившись в ночной темноте города.

После этого наблюдать за миром вокруг сил уже не осталось.

Должно быть, Тениэриссу всё же удалось найти что-то плоское и прочное, чтобы поддеть дверной крючок и открыть запертую дверь, потому что он оказался рядом, приподняв тяжёлое тело Габриэля, и пытался привести его в чувства.

Габриэль был в сознании. Только как-то реагировать на слова альтмера не хотелось.

— Девять Богов, что случилось, Рэл? — встревоженно шептал Тэниэрисс, и его заботливые руки едва касались кровоточащих порезов на коже, залечивая их осторожной магией. — Ответь мне. Говори со мной.

Габриэль понимал, почему от него требуют говорить. Но он не мог заставить себя, в голосе совсем не осталось силы. Лицо Тэниэрисса было расплывчатым, смысл его слов постоянно ускользал, однако целительная магия приносила удивительное спокойствие и облегчение. Рэл поддался этому и всё же закрыл глаза.

Пустота гудела тревогой и страхом.

* * *

Тэниэрисс молился. Его мягкий голос наполнял комнату сосредоточенным строгим шёпотом, но Габриэль не мог разобрать слов. Позже он понял: служитель Аркея обращался к богам не на общем языке, а на альтмерисе — языке высших эльфов. И это было странно, ведь он вряд ли считал себя наследником альтмерской культуры, выбрав своей религией Имперское Девятибожие.

Но ещё позже Габриэль догадался, что отец Элисаэль говорит не с богами. Он обращался к женщине, которую несколько раз назвал странным именем: Анси.

С трудом приоткрыв глаза, Габриэль увидел альтмера стоящим у окна и смотрящим на звёзды. В Чейдинхоле всё ещё была ночь. Рэл судорожным взглядом обвёл погруженную во мрак комнату, но теневого призрака в ней уже не было. На столе одиноко коптила толстая высокая свеча.

— Кем она была? — хрипло спросил Габриэль, и Тэниэрисс, обернувшись, заговорил на общей речи:

— Моей возлюбленной и матерью Элисаэль. Будь она здесь, она помогла бы тебе. — Габриэль не совсем понял, что именно хотел сказать альтмер, но Тэниэрисс не дал ему времени на вопросы, и спросил первым: — Тебе уже лучше?

Рэл не был в этом уверен, но ответил положительно:

— Да. Я в порядке.

Он приподнялся и сел на кровати, осматривая покрытые множеством глубоких царапин руки. Какие-то Тэниэриссу удалось залечить полностью, но от некоторых остались кровавые следы. Габриэль потёр шею, и эльф обратил на это внимание.

— На твоей коже остались следы человеческих рук. Кто это был, Рэл? Что здесь произошло?

— Это был не человек, — объяснил Габриэль. Ему с трудом удавалось сохранять спокойствие, потому что любая тень, отбрасываемая деревом за окном, заставляла его вздрагивать. На всякий случай он нашёл взглядом свой меч. Оружие лежало на столе рядом с ножнами, и белая сталь сияла в свете высоких лун. Кинжал тоже был рядом. — И я опасаюсь, что оно вернётся за мной. Я не хочу подвергать тебя и Элисаэль опасности.

— В храме Элисаэль ничего не угрожает, а я в беспокойстве не нуждаюсь. Что бы это ни было, пусть возвращается. Я его встречу.

— И всё-таки лучше мне уйти. — Габриэль попытался подняться, но голова закружилась от слабости, и он не сумел устоять на ногах. Тэниэрисс вовремя оказался рядом и не позволил ему упасть.

— Нет, юноша, никуда вы в таком состоянии не уйдёте. После столь чудовищного физического и магического истощения нужно оставаться в покое.

— Но не здесь! — упрямо ответил Рэл. — Это твой дом, меня вообще не должно тут быть.

Тэниэрисс сохранял невозмутимое спокойствие и оставался серьёзным и строгим.

— И куда ты пойдёшь? На улице ночь. — Габриэль не придумал достойного ответа, и эльф усадил его обратно на кровать. — Я принесу горячего чаю из трав. А ты постарайся успокоиться и прийти в себя. Тебе нужен отдых.

С Тэниэриссом не получалось спорить — такое он оказывал на всех влияние.

Когда эльф направился к двери, Габриэль заметил, что он прихрамывает на правую ногу, но упрямо не показывает боли.

Сидеть в одиночестве оказалось невыносимо. Рэл каждую секунду ожидал появления Ярости Ситиса и не сводил взгляда с окна, за которое сбежала тень. Он сразу догадался, чем навлёк её на себя. Своей исповедью перед Элисаэль. Он рассказал ей много того, о чём рассказывать не следовало, и этим мог навлечь опасность на всё Тёмное Братство. Мог, если бы его слушателем не была юная влюблённая в него эльфийка.

От этой мысли сердце сжалось в пламенном трепете. Вспоминая вечер в храме, Габриэль не мог думать о плохом. Однако — думал. Если он подверг такой опасности самого себя, то где гарантия, что он не поставил под угрозу жизнь Элисаэль? Если высшие силы Тёмного Братства и вправду знают всё, в чём уже не приходилось сомневаться, то посчитают ли они угрозой её? Габриэлем овладело желание сорваться с места и побежать к ней в храм, чтобы убедиться, что она в порядке, но в то же время он понимал, что именно его присутствие может подвергнуть её опасности. Ярость Ситиса может последовать за ним.

Рэл сумел встать с кровати, не замечая опустошения в теле, и пошёл на кухню следом за Тэниэриссом. Альтмер уже разжёг жаровню и выбрал нужные травы из множества стоящих в шкафу плетёных баночек. Он заметил Габриэля, но никак не прокомментировал его появление, и Рэл решил спросить:

— Как нога?

— Через день и не вспомню, что болела, — безмятежного заверил альтмер, однако Габриэль не поверил. Потому что он и сам ответил бы так же. — Рэл, и всё-таки. Что это было?

Он хотел бы как-то ответить, но сам не знал ответа на этот вопрос. Упрямо отмалчиваться он тоже не мог, потому пришлось размышлять вслух:

— Может, какой-то дух. Или иллюзия, насланная сильным магом.

— Иллюзии не убивают людей и не боятся оружия.

Габриэль подумал, кивнул.

— Я подвёл кое-кого и навлёк на себя его гнев. А что за существо явилось убить меня, я не знаю.

— Оно вернётся?

— Не знаю, — повторил Габриэль. — Я не убил его. Только прогнал. Да и сомневаюсь, что эту сущность можно убить.

— Если бы я мог чем-то помочь…

— Не стоит, Тэниэрисс. Ты и так очень многое для меня делаешь.

Альтмер промолчал, продолжая заниматься приготовлением чая, а Габриэль почему-то задумался о предателе. Ведь если Ярость Ситиса пришла убить его только за то, что он предал секреты Тёмного Братства, поведав о них постороннему человеку, то и явиться предателю, убивающему братьев, она была обязана. И всё-таки предатель был жив и продолжал упорно приближаться к своей цели. Габриэль хотел бы поговорить об этом с Люсьеном, но как начать разговор так, чтобы Уведомитель ничего не заподозрил, он не знал.

Цели предателя также оставались неясны. Он стремился уничтожить всё Тёмное Братство, но для чего? Если мотивы Кэмлорнского Охотника были понятны, то что движет тем, кто убивает братьев сейчас?

Габриэль долгое время молчал, задумавшись об этом, и не заметил, что Тэниэрисс уже наполнил чашки и поставил их на стол. По дому разлетался успокаивающий цветочный аромат, мягко горела лампа, отбрасывая на стены оранжевые блики, и ночь за окном была до того тихой и звёздной, что, казалось, никакие тревоги не могли завладеть разумом и сердцем. Но Габриэлю неизменно казалось, что кроме них двоих в этих стенах есть что-то ещё.

Он не хотел выдавать своей паранойи и запоздало поблагодарил устроившегося напротив альтмера. Тэниэрисс относился к нему с необъяснимой заботой, с какой-то отеческой теплотой, и Габриэлю было уютно находиться рядом с ним, несмотря на то, что разумом он отчётливо понимал абсурдность своего присутствия в этом доме.

— Рэл, почему при встрече вы сказали, что вы из Бравила? Вы ведь из Брумы.

— Да я уже сам не знаю, откуда я, — искренне ответил Габриэль на столь неожиданный вопрос. — Я родился в Лейавине, а когда родители умерли, тётя забрала меня к себе в Бруму. Потом я много скитался по провинции и уже привык в ответ на подобные вопросы называть последний город, где останавливался.

Тэниэрисс посмотрел на него как-то странно, очень внимательно, будто такой ответ дал ему много важной информации для размышления или подтвердил какие-то догадки. Однако он не сказал ничего из того, о чём подумал в этот момент.

— Мне жаль ваших родителей.

— Спасибо.

— Давно они умерли?

— Восемь лет назад.

Эльф кивнул и рассказал:

— Для меня скоро наступит пятая зима без Анси. Я заставил себя принять это, а вот Элисаэль до сих пор очень тяжело переживает потерю.

Габриэль знал, и от этих мыслей его накрывало безгранично глубокой тоской. Он тоже давно смирился со смертью родителей, но вспоминать о них всё равно каждый раз было очень тяжело. А последнее время ему невольно приходилось очень часто вспоминать их.

Он зачем-то решил спросить:

— Как она погибла?

— Бросилась под копыта, спасая жизнь незнакомой несчастной девушки, которую Боги лишили и слуха, и голоса. Лошади помяли её грудную клетку, но смерть пришла к ней от удара головой. Падая, она наткнулась виском на острый камень.

— Какая ужасная смерть…

— Любая смерть ужасна.

Сейчас Габриэль подумал, что его жизнь сложилась бы совершенно иным образом, если бы он услышал эти слова от Тэниэрисса намного раньше. То, как альтмер произнёс это, заставило всё внутри содрогнуться.

— И любая смерть священна, — неожиданно добавил Тэниэрисс. — Как и жизнь. И мы не можем повлиять ни на то, ни на другое. Люди рождаются, люди умирают… Иногда в своём тщеславии мы осмеливаемся думать, что это как-то от нас зависит, что от нашей любви рождаются дети, а от нашего меча умирают разбойники на дороге, но нет, Рэл. Мы только инструменты в руках Богов и сами ничего решать не можем.

Голос Тэниэрисса пробуждал очень странные чувства. Габриэль оглядывался памятью на тот путь, который сумел пройти за свои двадцать лет, и с ужасом понимал очень многие вещи, о которых никогда раньше не задумывался.

Он посмотрел на Тэниэрисса прямо.

— А твой меч отнимал чью-то жизнь?

— И не раз. — Видя, что такой ответ Габриэля озадачил, Тэниэрисс решил рассказать: — Как и ты, раньше я очень много путешествовал. Я и теперь ежегодно прохожу Путём Паломника, но во времена своей юности я бывал в разных уголках Тамриэля и встречал много разных людей. Чтобы защитить себя и своих близких, мне приходилось убивать.

— И… как ты к этому относишься?

— Безрадостно. Но и винить себя я не должен. Тем людям суждено было погибнуть от моей руки.

Габриэль, уставший от бесконечной тревожной ночи и одурманенный горячим чаем и тихим разговором, спросил лишнее:

— Даже если это женщины и дети?

— А тебе доводилось убивать женщин и детей? — Рэл не сумел ответить. Слова застряли в горле. — Их души отыщут место в ином мире. Если это свершилось, то Боги хотели, чтобы ты через это прошёл. Чтобы корил себя за содеянное и чему-то научился.

 — Ты поэтому стал служителем Аркея? Потому что так проще смотреть на кровь на своих руках?

На резкий упрёк Тэниэрисс отреагировал удивительно спокойно:

— Отчасти. Уж очень много смертей мне довелось видеть.

— Но ты не только убивал. Ты ещё и дарил жизнь.

— Верно. И каждый раз, вспоминая свою супругу, я вспоминаю, как на рассвете она приходила ко мне, ложилась рядом и говорила, что хочет ещё одного ребёнка. А я отвечал, что у нас едва хватает денег, чтобы не голодала единственная дочь. И каждый раз я жалею об этом.

— Ты боялся, что не сумеешь подарить детям счастливое детство. А я каждый раз, находясь с женщиной, боялся самого факта, что она родит мне ребёнка. Ведь это значило бы, что мне придётся посвящать всего себя только ему и оставить ту жизнь, к которой я привык. Только вот называть это жизнью… единственное, чем я занимался, были убийства.

— Если чему-то и стоит посвятить свою жизнь, так это любимой женщине и детям. Иных смыслов я не вижу. Поверь мне, Габриэль.

— Раньше я об этом не задумывался, потому что не было такой женщины, рядом с которой хотелось бы остаться.

Тэниэрисс заинтересованно склонил голову и на его губах появилась лёгкая улыбка.

— А сейчас есть?

Рэл ничего не ответил, отвёл взгляд и сделал глоток уже негорячего чая. Напиток оказался горьковатым от трав, но неоспоримо вкусным. Альтмер по-своему расценил это молчание, но его улыбка стала озадаченной.

Какое-то время они сидели в тишине, пока чашки не опустели. Тогда Тэниэрисс поднялся, чтобы снять с жаровни стеклянный чайник и налить ещё, и Габриэль решил спросить:

— Почему ты выбрал имперских богов? У высших эльфов другая религия.

— У высших эльфов с островов, — уточнил Тэниэрисс. — Я же вырос здесь, в Сиродиле, среди имперской культуры. Я многое впитал от своих приёмных родителей, от учителей, рассказывающих мне о Девяти, от паломников, с которыми мне доводилось общаться. Я не отрицаю религию Саммерсета, но она отличается лишь тем, что альтмеры считают более важными одних богов, а имперцы — вторых. Некоторых и те, и другие чтят одинаково. — Габриэль предполагал такой ответ и не придумал, о чём ещё спросить, тогда Тэниэрисс продолжил: — Мать Элисаэль была с архипелага. Она не была так набожна, как я, никогда не заходила со мной в храмы, но любила слушать мои рассказы о богах. А я с пониманием относился, если она вдруг начинала молиться Зарксу или Магнусу. В нашем мире нужно быть веротерпимым, Габриэль.

— Я счастлив за Элисаэль, — с улыбкой сказал Габриэль. — У неё очень мудрые родители.

Тэниэрисс тихо засмеялся, и Габриэлю почему-то подумалось о том, какие же люди красивые, когда смеются. Он вспоминал улыбку отца, морщинки вокруг его прищуренных глаз, треснувшие обветренные губы и очень скучал по нему. А вот мать улыбалась редко. В детстве ему часто казалось, что она за что-то на него сердится. Сейчас он знал, что она просто никогда не была по-настоящему счастливой. И ему было её жаль. И отца, который любил её, но не мог ничем помочь.

Габриэль представил себя на его месте. Он не сумел бы видеть любимую женщину несчастной и знать, что он бессилен. Он бы не справился. Даже в тот раз, когда Элисаэль заплакала о своей матери, ему стало страшно, что он не сможет её успокоить.

— Твоя Анси была с тобой счастлива?

Альтмер развёл руками:

— Очень на это надеюсь. Я был счастлив с ней. Обладая лёгким характером и большим чистым сердцем, она смогла многому меня научить. Рядом с ней я становился лучше.

Габриэль усмехнулся, вспомнив, что он говорил Элисаэль то же самое. Может, это что-то значило.

А потом он подумал о том, что Лис росла в этой атмосфере любви, тепла и счастья, которой насквозь пропитался их дом. А вокруг него все всегда были несчастны. Мать. Дафна. Матье. Отец, который изо всех сил старался не нести домой свои проблемы и подарить сыну радостное беззаботное детство. Сейчас Габриэль представлял, как ему было непросто. Но будь он жив, Рэлу не пришлось бы в полубреде обсуждать такие вопросы с практически незнакомым мужчиной, надеясь опереться хоть на чей-то опыт.

Габриэлю от всего этого было горько и страшно. Его отец погиб, оставив после себя семью и жизни тех, кто оставался за стенами Брумы в тот страшный день битвы. Мать Элисаэль отдала жизнь за незнакомую девушку, успев воспитать прекрасную дочь. Он сегодня едва не умер, не сделав ничего, о чём можно было бы не жалеть. А следующей такой ночи он уже может не пережить.

— Та глухонемая, — вспомнил он. — Что с ней стало?

— Раньше она часто приходила на могилу Анси и оставляла цветы. Навещала Элисаэль в храме, и они хорошо понимали друг друга без всяких слов. Но я уже давно её не видел. Последний раз она приехала с мужем и ребёнком под сердцем. Наверное, ей пока не до этого.

Габриэлю не стало от этого легче. Он возненавидел себя ещё сильнее.

* * *

Светало. Тревога после пережитой ночи постепенно ушла, но Габриэль чувствовал себя измотанным и подавленным. Накопившаяся усталость давила тяжестью на плечи. За остаток ночи, несмотря на предложения Тэниэрисса, Рэл так и не вернулся в комнату и не попытался уснуть. Одна только мысль об этом накрывала его волной ужаса и заставляла невольно прикоснуться к шее, на которой не исчезал след от пальцев Аркуэн. Альтмер ничего не говорил по этому поводу, но всё понимал. Поэтому они разговаривали на кухне до самого восхода солнца, а когда над горами расползся розовый рассвет, Габриэль сказал:

— Мне нужно идти. Лэйнерил обещала ждать меня у восточных ворот.

Тэниэрисс решительно поднялся из-за стола.

— Тогда я провожу тебя.

— Лучше тебе не тревожить ногу по пустякам. Я вполне в состоянии дойти сам.

— Нет, юноша, вы и понятия не имеете, в каком вы сейчас состоянии, — снова строго отчитал его альтмер. — Я должен быть полным дураком, чтобы позволить вам уйти одному.

Габриэль не смог спорить.

Город только начинал просыпаться, и улицы ещё были тихи и спокойны. Вдвоём они вышли на храмовую площадь и свернули за кладбище, где было спокойно и безмятежно, где росли дикие цветы и пели утренние птицы. Наверное, здесь похоронена мама Элисаэль. У неё красивое мраморное надгробие, всегда чистое, не заросшее мхом, не потрескавшееся от времени. Подле него лежат принесённые цветы. Растут голубые колокольчики и паслён. Мать Габриэля похоронена в Лейавине, и он не навещал её могилу. Безымянную. Одинокую. Заброшенную. Стало совестливо перед мёртвыми.

Могилу отца он и вовсе собирался вскрыть. Интересно, нашёлся бы у Тэниэрисса ответ на это?

Когда они вышли за ворота, Лэйнерил уже ждала Габриэля, сидя на поваленном дереве и с аппетитным хрустом завтракая недозревшим кислым яблоком. К его удивлению, Люсьен тоже был здесь. Он проверял пальцем заточку кинжала, прислонившись к стволу осины, и на его лице застыло выражение недовольства. Кажется, с Лэй он уже успел познакомиться, и она раздражала его своим поведением.

Данмерка, увидев Рэла, вслух изумилась:

— Великие Магне-Ге… Стоило тебя на одну ночь оставить, а ты уже во что-то ввязался. — Она поднялась на ноги, выбросила огрызок в кусты и подошла ближе. — Что с тобой случилось?

Габриэль не стал отвечать, повернулся к Тэниэриссу и поблагодарил за всё, что он для него сделал. И только когда альтмер оставил их, вернувшись в город, Рэл отмахнулся:

— Я умею находить неприятности, вот и всё.

Лэйнерил не решилась расспрашивать, но вид Габриэля вызывал у неё заметное беспокойство. Люсьен же бросил на него загадочный взгляд, обещающий долгий разговор наедине, и ни слова не сказал о том, как он выглядит.

Да и Габриэль не дал ему на это времени, спросив:

— Что ты тут делаешь?

— Ты же знаешь, что я приглядываю за происходящим в графстве. — Потом он всё же не выдержал и воскликнул: — Но Ситис, где ты нашёл эту невыносимую серокожую? Я провёл с ней лишь пять минут, но уже семь раз собирался вскрыть ей глотку.

Лэй усмехнулась.

— Моя глотка абсолютно не против измерить длину твоего клинка.

Габриэль, совершенно не ожидающий от данмерки подобного, рассмеялся. Люсьена же это нисколько не возмутило, он лишь показал на неё, будто собирался уточнить, что именно это он и имел в виду. Похоже, это не первая подобная шутка за эти пять минут.

Лошади тоже уже были здесь, даже Гарпия. Передавая поводья хозяину, Люсьен попросил:

— Постарайся не вывалиться из седла. Я не хочу ещё и тебя оставить в этой крипте.

Данмерка заинтересованно уточнила:

— Крипта? Так за этой дверью захоронение?

— Ты не сказал ей? — удивился Люсьен.

— Не за чем ей столько обо мне знать. — Рэл взглянул на данмерку и безобидно улыбнулся. Но слова Люсьена уже и без того о многом ей сказали.

— И кто там лежит?

Габриэль не ответил, поднялся в седло и повернул на северную дорогу. Люсьен очень скоро догнал его, и сейчас, когда Теневая Грива оказалась рядом, Гарпия уже вела себя спокойнее. Не так норовисто, как обычно, но и не робела, как в прошлый раз.

— В горах есть монастырь, — объяснил Люсьен. — Оставим там лошадей, а на обратном пути попросимся на ночлег. Монахи нередко готовы приютить путников за символическую плату.

— Мне всё ещё кажется, что мы делаем это совершенно зря, — осторожно сказал Габриэль. — Я боюсь, что это ничего нам не даст.

— Понимаю, что тебе страшно делать это, — вдруг прямо сказал Люсьен. — Дамир был моим другом, мне тоже не по себе от мысли, что придётся потревожить его могилу. Но иных вариантов у нас попросту нет. Я уже не знаю, за что цепляться.

— Тогда будем надеяться, что это не станет напрасной тратой сил и времени.

Солнце медленно карабкалось вверх, возвышаясь над горами, а поздняя зелёная трава Хартленда постепенно встречалась всё реже, уступая место толстым бесцветным колючкам и стелющимся корням высоких деревьев. Но деревьев тоже становилось немного. Густые леса остались за спиной, и вдоль узкой дороги на север стали попадаться серые гранитные глыбы различных форм и размеров.

Веяло морозной свежестью. Воздух на подходе к горам был чист и прозрачен, он наполнял грудь силой, отрезвлял голову, и Габриэль снова невольно коснулся шеи, потирая её, и непроизвольно подумал о том, о чём редко кто-то задумывается. Он дышит. Раньше он никогда бы не подумал, что однажды начнёт ценить эту возможность дороже всего остального.

Люсьен вдруг придержал лошадь, оглянувшись. Лэйнерил на своём старом жеребце отставала от них, и он решил её дождаться. Но данмерка, назло ему, не спешила, и перевела коня на шаг. Даже несмотря на пройденный путь с Габриэлем, находиться в седле ей было непривычно. Рэл сразу понял, что она нечасто ездит верхом, но сейчас она всеми силами старалась этого не показывать и держалась уверенно и гордо. Может, Люсьен верил в это.

— Давай обгоняй, чтобы мы тебя видели, — строго велел он ей, когда она приблизилась достаточно для того, чтобы услышать. — Я не собираюсь потом возвращаться и искать тебя.

Проезжая мимо, Лэйнерил слегка наклонилась к нему и шепнула:

— Ты просто любишь быть сзади.

Люсьен шумно вздохнул. Габриэль напомнил:

— Говорю ведь, они всегда начинают первые.

— Клянусь, если она не прекратит, ночью в аббатстве я согрешу.

Рэл улыбнулся и пустил Гарпию следом за данмеркой. Чего он точно не ожидал, так это того, что между этими двумя возникнет столько напряжения.

Обещанный монастырь показался через несколько часов. Здесь, в горах, местами лежал тонкий слой снега и было намного холоднее, чем у Чейдинхола. Лэйнерил оказалась не готова к такому перепаду температур и ёжилась в седле, пытаясь унять неконтролируемую дрожь. Глядя на неё, Габриэль расстегнул свой плащ и укрыл им её плечи. Данмерка хотела начать возмущаться, но, встретив его измученный, не терпящий возражений взгляд, благоразумно решила промолчать.

Габриэлю было тяжело, и теперь опасения Люсьена о том, что он может вывалиться из седла, казались вполне обоснованными. Когда разговоры прекратились и путь стал монотонным, Рэл выпустил из рук поводья и начал клониться вниз к конской гриве. Сейчас, когда солнце высоко, он не заперт в четырёх стенах, а рядом те, кому он доверяет, возвращения Ярости Ситиса ожидать не приходилось. И Габриэль, почувствовав себя в безопасности, начал засыпать. Но он тут же вздрогнул, схватил ускользающие поводья и выпрямился в седле. И больше такого не допускал.

К счастью, монастырь уже был впереди, и дальнейший путь предстояло пройти пешком.

Недалеко от стен им встретились стадо горных коз и пастух. Ещё издалека на путников звонко залаяла молодая собака, и Люсьен громко поздоровался:

— Доброго дня, почтенный. Мы бы хотели оставить лошадей в ваших конюшнях. Дальше верхом не проехать.

— И вам лёгкой дороги, странники. Спросите брата Хьяра, он как раз должен быть в кельях.

Люсьен признательно кивнул старику и тронул кобылу пятками, ведя её к невысоким постройкам, виднеющимся за редким северным лесом. Когда он догнал Лэйнерил, она шёпотом спросила:

— Что это за место? Никогда не встречала храмы так далеко от города.

— Это Храм Мотылька Предка. Священное место древнего культа, где разводят шелкопрядов. Послушники, как тот пастух, ведут хозяйство и помогают слепым монахам.

— Все монахи слепые?

— Эти монахи читают Древние Свитки, — ответил за Люсьена Габриэль. — После чего навсегда лишаются зрения.

Лэйнерил затаённо вздохнула и не решилась продолжать расспросы. Похоже, не только Габриэль испытывал перед этим местом благоговейный трепет. В детстве он любил слушать истории Фьотрейда об этом таинственном ордене, хотя вряд ли в них хоть что-то было правдой. Кузнец собирал слухи и приукрашивал истории своими домыслами, чтобы ещё больше заинтересовать юного слушателя, но от его рассказов кровь стыла в жилах, потому что Габриэлю неизменно казалось, что они обсуждают что-то загадочное, почти что запретное, прикасаются к тому, о чём им знать не положено. Так что сказок о Мотыльке Предка он наслушался достаточно. Но Дафна однажды разбила все его бурные фантазии сухими фактами: сюда отправляли доживать свои дни слепых стариков, которые стали бесполезны властям, прочитав древний магический свиток. И в этом не было ничего таинственного и захватывающего. Это было грустно.

Когда они скрылись от глаз пастуха и ещё не въехали на территорию монастыря, Люсьен остановил лошадь и спешился. Он не хотел, чтобы у послушников возникли вопросы, и потому, сняв сумку, привычным ласковым движением хлопнул Теневую Гриву, призывая убежать подальше от людей. Лошадь, мелодично цокая копытами, направилась в лес на западе от дороги.

Брат Хьяр убирался в кельях, и появление путников вызвало у него доброе недоумение. Люди редко ходили этим путём, поэтому видеть новые лица для послушников всегда было в радость: живя отшельником в горах успеваешь соскучиться по общению с людьми из больших городов. Но Люсьен отказался от предложенного братом Хьяром отдыха, попросив присмотреть за двумя лошадьми и пообещав вернуться по темноте, чтобы переночевать. Плата, которую он предложил послушнику, пресекла любые вопросы.

Дальнейший путь в самом деле оказался непростым. Узкая горная тропа круто забирала вверх, петляя между деревьями и валунами, сильный ледяной ветер продувал до дрожи в теле, иногда с неба сыпал мелкий колючий снег, льдинками раня лицо, и Габриэль с беспокойством поглядывал на Лэй, но данмерка никак не выдавала своей усталости. А вот он сам, казалось, скоро свалится, потому что ноги путались и под сапогами то и дело неожиданно появлялись острые шаткие камни, заставляя спотыкаться.

Призрачная надежда вернуться в монастырь к вечеру стремительно таяла, потому что солнце уже давно миновало зенит, а они всё брели по неподатливым каменистым тропам, уходя дальше в горы. Скоро начнёт смеркаться, а никакого подобия склепа в округе видно не было.

Габриэль всё-таки первым не выдержал.

— Мы с самого рассвета на ногах. Ты не собираешься делать привал?

Люсьен оставался неумолим:

— Отдохнём, когда прибудем на место. В пещере можно укрыться от ветра и развести костёр.

Больше Габриэль не стал ни о чём говорить. Лэйнерил тоже молчала, кутаясь в его плащ.

Люсьен внезапно остановился. Осмотрелся, пытаясь узнать местность, и, пройдя ещё несколько шагов, свернул с тропы. Вскоре Рэл заметил, что между скал впереди чернеет узкая расщелина, перед которой вихрем вьётся снег. Проход зарос кустарником, колючей высокой травой, но обманываться не приходилось — это был проход в пещеру.

Приблизившись, он снял рукой свисающую с потолка паутину и шагнул в темноту заснеженной горной пещеры. Когда Лэйнерил осветила пространство вокруг тусклой магией, Габриэль почувствовал нарастающую тревогу. Сумрак, расползающийся по каменным стенам, вновь напомнил о пережитой ночи, и казалось, что там, во тьме, вот-вот сформируется этот призрачный силуэт.

Рэл бросил все свои моральные силы на то, чтобы не пугаться каждого отблеска на чёрном камне.

Здесь росли мхи. Они стелились вдоль стен и под ногами зелёным выцветшим полотном и блестели капельками влаги. Плоские насекомые, не боящиеся морозов, разбегались в разные стороны, когда магический свет Лэйнерил проплывал мимо. Это место ввергало в уныние. Габриэль смотрел на грубую горную породу, сквозь которую они шли, и не мог понять, зачем Дафне понадобилось всё это? Зачем нужно было уносить тело отца в грязную пещеру на севере и оставлять здесь, куда так трудно добраться?

За поворотом неожиданно появилось чистое сияние белых плит, пронзённых разноцветными полудрагоценными камнями, и Габриэль всё же вздрогнул. Это не укрылось от внимания Лашанса, но он промолчал и указал Лэйнерил на айлейдскую дверь.

— Действуй.

Габриэль был уверен, что данмерка и на это могла бы ему ответить что-то острое, но магия этого места настолько увлекла её, что она даже не услышала голоса Люсьена. Лэйнерил уверенным шагом приблизилась к двери и замерла, оказавшись такой маленькой перед величием цивилизации древних эльфов. Пещера, что привела их сюда, являлась только грубой внешней оболочкой, скрывающей истинное, и не было никаких сомнений, что за этой дверью таится нечто, чего их глаза ещё не видели.

Чародейка восторженно выдохнула:

— Это потрясающе…

Несомненно, она говорила о печати, преграждающей путь, но Габриэль не сразу понял это, потому что им овладела красота искусно выполненных узоров, украшающих белый камень, гладкость и многообразие самоцветов, блестящих в монтированных в стену панно. Это поистине захватывало дух.

— Как Дафна… как она нашла это место? — тихо спросил он, но Уведомитель и на этот раз не ответил. Он подошёл к данмерке, смерил её изучающим взглядом и спросил:

— Справишься?

Лэйнерил, словно вырванная из своих мыслей, недовольно предупредила:

— Это займёт больше времени, чем ты думаешь, и я попрошу не отвлекать меня и не торопить. Плетения этой печати — настоящее искусство, и я преклоняюсь перед тем магом, который смог это сделать. Но, думаю, мне удастся разобраться с этой загадкой.

— Хорошо. Главное — сделай это.

Уведомитель оставил её и куда-то скрылся, а Лэйнерил, положив руку на круглый гладкий камень в центре двери, прикрыла глаза. Габриэль наблюдал за ней, понимая, что волнуется слишком сильно. Сердце упрямо колотилось в груди, не находя покоя, а глаза начинали болеть от мерцающих в сумраке камней. Казалось, что эта огромная дверь высотой в три человеческих роста давит на него, стремясь стереть в прах. И тёмная пещера перед взором в самом деле поплыла.

— Сядь, — настойчиво потребовал Люсьен. — Тебе нужно поесть и набраться сил.

Его рука легко коснулась плеча, призывая очнуться от внезапно овладевшего телом оцепенения, и Габриэль, с трудом отведя взгляд от Лэйнерил, удивлённо обнаружил, что имперец уже развёл костёр в углу пещеры. Тонкая ароматная струйка дыма тянулась серым облаком к выходу, повиснув полупрозрачной взвесью в затхлом воздухе, а собранный второпях валежник выбрасывал вверх маленькие яркие искры, издавая тихие хлопки и монотонный треск.

Люсьен расслабленно устроился у костра и достал из сумки снедь. Над огнём грелся почерневший от копоти дорожный котелок.

Прекрасно видя, в каком состоянии находится Габриэль, он предпочёл сделать вид, что ничего не замечает. Люсьен понимал, что решение потревожить могилу отца, умершего столько лет назад, далось парню нелегко. И понимал, как жутко ему будет увидеть лицо покойника.

Но сидеть в тишине Габриэлю было невыносимо. И он сказал:

— Это ведь не Дафна устроила здесь всё.

— Не Дафна, — вдруг согласился Люсьен.

— Затерянная в горах айлейдская гробница, сильная магия, охраняющая вход… Ты знаешь, кто на самом деле всё это сделал?

Люсьен пошутил:

— Айлейды?

— В самом деле, Люсьен. Ты ведь должен что-то знать.

— Там под землёй — многие мили айлейдских захоронений. Целые залы с саркофагами, насколько я успел понять. Но путь туда закрыт. Можно попасть только в ту часть, где и находится нужная нам гробница.

— Хватит ходить вокруг да около, — вспылил Рэл. — Чья гробница? Не может же там лежать только он.

Люсьен вздохнул, не торопясь прожевал кусок мяса и всё-таки рассказал:

— У Дафны был друг из Университета. Это гробница его рода.

— Элиэр?

— Да. Ты о нём знаешь?

— Встретил это имя, когда рылся в письмах. Неважно. Кто он такой? Что с ним случилось?

— Умер, — спокойно отозвался Люсьен. — Я знаю его только по рассказам Дамира. Вроде славный бы парень, Дафна любила его без памяти. Но что там на самом деле у них произошло… лучше спроси свою тётку.

Рэл отрешённо проговорил:

— Не буду я ни о чём её спрашивать. К чему тревожить старые раны?.. Ей и так сейчас тяжело.

— Почему?

Габриэль оказался не готов к такому любопытству и столь прямому вопросу. Делиться своими глупыми переживаниями о Дафне с Люсьеном ему не хотелось, но он должен был ответить. И он сказал:

— Насколько я понял, у неё какие-то разногласия с Матье.

— Этого следовало ожидать.

Теперь спросил Габриэль:

— Почему?

— Потому что такие болезненные отношения никогда не приводят ни к чему хорошему. Они сблизились после смерти Дамира. Дафна была несчастна, искалечена и одинока, а Матье всегда был нелюдимым угрюмцем. И что из этого могло получиться?

— Когда я встретил их в Анвиле, Дафна была совсем к нему равнодушна. Он улыбался ей, был внимателен и мил, — зачем-то рассказал Рэл. — А когда он ушёл, она заплакала.

Люсьена это нисколько не удивило. Проблемы Дафны его не трогали, и он объяснил:

— Если отношения строятся только на том, что один человек пытается найти спасение в другом и держится за него, как утопающий за спасательный канат, то ничего из этого не выйдет, Габриэль. Канат либо порвётся, и утонут оба, либо вытащит утопающего и окажется лишь промокшим ненужным канатом.

Рэл глубоко задумался над этими словами. Сейчас ему показалось, что Люсьен говорил о нём, и от этой мысли стало ещё тоскливее. Он всегда думал, что умеет плавать. А оказалось, что уже ушёл на самое дно. Вчера ему бросили этот канат, он попытался за него держаться. И едва не опрокинул лодку. Отвращение и ненависть к себе с каждой минутой всё сильнее овладевали им.

— А ты был женат?

— Женат не был. — Люсьен отреагировал на такой личный вопрос очень спокойно. — Влюблялся до одури — это было. Но я абсолютно трезво отдаю себе отчёт в том, что мне нужно избегать привязанностей с таким родом деятельности. И уж тем более даже не задумываться о личной семье. К тому же опыт Дамира многое показал мне. Нам приходится выбирать, Габриэль. Совмещать не получится.

— Если приходится выбирать, то у тебя не возникало мыслей бросить всё ради той девушки?

— Бросить? — сейчас Люсьен изумился. — Нет. Я служу Ситису и Матери Ночи, в этом моя священная миссия и моё призвание. Мне не нужна семья. Тёмное Братство — моя семья.

Рэл кивнул, дав знать, что услышал его. Долгое время они сидели в тишине. Люсьен успел ещё раз сходить за ветками для костра, и, оставшись в одиночестве, Габриэль снова начал наблюдать за неподвижной Лэйнерил. Она едва дышала, погрузившись сознанием в сложности эльфийской магии и пытаясь подчинить её себе. Камни переливались лазурью и янтарём, и всюду мелькали вездесущие тени, стремясь подобраться ближе к костру.

Габриэлю казалось, что он сходит с ума.

Люсьен наблюдал за ним сквозь языки пламени, и тоже о чём-то думал. Иногда Рэл думал, что он обо всём догадывается, но даже вскользь упоминать о Ярости Ситиса не хотелось.

Апатичные мысли развеялись в одно мгновение, когда по подземелью пронёсся низкий рокочущий гул. Рэл вздрогнул, посмотрев на Лэйнерил, даже Люсьен оказался застигнут врасплох и вскочил на ноги, рефлекторно откинув край плаща и сжав ладонью рукоять оружия.

Данмерка попятилась. На неё сыпалась мелкая каменная крошка и белая пыль, но дверь открывалась перед ней, приведённая в движение каким-то механизмом, и это вызывало у Лэйнерил настоящий восторг. Она смотрела блестящими глазами на открывающийся проход и улыбалась, будто сама не верила, что у неё получилось.

Габриэль поспешил к ней. За дверью пролёг белокаменный коридор, озарённый сиянием металлических светильников, внутри которых хранились велкиндские камни, и здесь не нужны были заклинания или факелы, чтобы освещать дорогу, — магия метеоритного стекла не иссякала на протяжении тысячелетий.

Люсьен, приблизившись, с благосклонной улыбкой похвалил чародейку:

— А ты молодец.

Она самодовольно хмыкнула.

— И как ты меня отблагодаришь?

Люсьен наклонился к ней так близко, что от его дыхания кожа на женской шее покрылась мелкими мурашками, и пообещал:

— Я что-нибудь придумаю.

Рэл уже начинал привыкать к этому и, не обращая на них внимания, шагнул в ослепляющий белым светом коридор. Его трясло от волнения и холода, царящего в этих древних стенах, но в груди жгло нарастающим жаром, и под одеждой выступал холодный пот. Габриэль, давно отвыкший чего-либо бояться, признавал, что ему страшно.

Каблуки стучали по плитам, местами покрывшимся сеткой трещин, и эхо отзывалось ударами сердца, оглушая. Габриэль зачарованно смотрел по сторонам, и ему казалось, что айлейдские узоры, переплетающиеся на стенах дикими травами, тянули к нему цепкие корни и стремились обвиться вокруг шеи, как чёрный дым Ярости Ситиса.

— Направо, — коротко указал Люсьен, когда коридор разветвился. В этом месте потолок был испорчен пробившимися сквозь толщу камня древесными корнями, и Габриэлю с грустью подумалось о том, как однажды своды не выдержат и обрушатся, навсегда преградив путь к усыпальнице, где похоронен его отец.

Они вышли в небольшой светлый зал, где вдоль стен располагались массивные каменные саркофаги. Рэл замер в центре, не решаясь сделать ни шагу дальше. У дальней стены мерцал на пьедестале большой прозрачный кристалл, но в нём не чувствовалось враждебной энергии. Однако то, что магией здесь пропитана каждая частичка, улавливалось подсознанием мгновенно.

— Который? — сухо спросил Габриэль, и Люсьен сам направился к нужному саркофагу. Лэйнерил заинтересовалась магическим кристаллом.

— Ты готов?

Габриэль ничего не ответил, сделав вид, что не понимает вопроса. Ему не хотелось, чтобы Люсьен видел его слабость и пытался всячески опекать. Он не нуждался в том, чтобы Уведомитель переживал о его моральном состоянии. Потому, приблизившись, он первым налёг на тяжёлую крышку саркофага. Лэйнерил встревоженно обернулась на раздавшийся скрежет и подбежала к ним.

На сапоги сыпалась бледная пыль. Мужчины, сдвинув крышку так, чтобы за неё стало возможно ухватиться, взялись за края и опустили её на пол рядом с саркофагом. Стало ещё холоднее.

— Какого даэдра?.. — едва слышно вымолвила Лэйнерил, не отрывая встревоженного взгляда от саркофага. — Кто он тебе?

— Отец. — Рэл выпрямился и посмотрел на его тело. И замер над усохшим, но не тронутым разложением трупом.

Люсьен спросил вместо Габриэля:

— Лэй, в этой гробнице не гниют тела. Ты можешь объяснить?

— Боюсь, что нет, — отозвалась эльфийка. — Я не знаю такой магии, но точно могу сказать, что тот кристалл поддерживает здесь низкую температуру и создаёт неслышимую человеческому уху вибрацию, как-то влияющую на плоть. Должно быть, причина в этом.

Габриэль почти её не слушал. Он смотрел на бледное лицо, с ужасом понимая, насколько он, повзрослевший, похож на отца. Дамир был похоронен вместе со своим мечом, изящным изогнутым клинком альтмерской работы. Он сжимал пальцы на рукояти, покоящейся на груди, и Габриэлем овладевали странные чувства, когда он видел это знакомое оружие, образ которого давно потускнел в памяти.

На отце были чистые одежды. Габриэль не знал, куда именно его ранили, поэтому был вынужден спросить:

— И что… — голос вдруг просел, не сразу подчинившись. Рэл откашлялся. — И что искать?

Люсьен, бережно убрав руку мертвеца с груди, задрал белую рубаху, открывая разорванную незажившую рану на животе. Тонкая линия крови засохла по краям, превратившись в безобразный багровый рисунок, в точности повторяющий грани кинжала, которым убили Дамира. Люсьен был прав: оружие было необычным.

— Раскрывающийся клинок, — сразу же узнал Габриэль. — Это кинжал, лезвие которого может разветвляться на две или три части, как бы раскрываясь. Здесь клинок был тройным.

Люсьен слушал внимательно, но, кажется, не верил в правдоподобность такого предположения.

— Такие бывают?

— Они трудны в изготовлении, но… да, бывают. Я никогда не видел такого оружия, но видел чертёж одного морровиндского мастера, друга кузнеца, который меня учил. На востоке всегда стремились найти концепцию идеального оружия, и тройной клинок — один из результатов этих поисков. Ведь если пырнуть человека обычным кинжалом, то его шансы выжить довольно велики. А если кинжал раскроется после удара, разрезав внутренние органы, то тут надеяться на спасение уже не приходится.

— Идеальное оружие для убийцы, не поспоришь.

— Оно и было создано для убийц. Культ Мораг Тонг в Морровинде во все времена наводил ужас своими методами. — Впрочем, Рэл был уверен, что Люсьен и без него всё это прекрасно знает. И он продолжил: — Удар нанесли снизу, раскрыли клинок, но вот вытащили оружие уже под прямым углом. Может, отец дёрнулся, или убийца так и задумывал. Только рана очень уж аккуратная. Попробуй плашмя провести кинжал вверх — много ли получится?

— Клинок был четырёхгранным? — догадался Люсьен.

— Вероятнее всего.

Лэйнерил вдруг подошла ещё ближе, наклонилась к телу, изучая его, и добавила:

— Только там есть что-то ещё.

— О чём ты?

— В ране есть что-то. Я давно научилась видеть в трупах инородные предметы.

Габриэль сразу предупредил:

— Мы не станем его вскрывать.

Никто и не собирался на этом настаивать. Поэтому Люсьен обратился в данмерке:

— Ты можешь сказать, что там? Клинок сломался?

— К сожалению, не могу. Это что-то небольшое, но явно лишнее.

Габриэль почему-то был уверен в своей догадке, поэтому озвучил:

— Если мастер умеет делать раскрывающийся клинок, то он точно не допустит нелепых ошибок вроде перегревания металла. Такой клинок не сломается, если только так не было задумано.

— Объясни.

— Существуют кинжалы с отстреливающим концом клинка. Обычно его смазывают ядом и, когда кинжал входит в тело, конец приводится в движение небольшим рычажком на гарде. Остриё отсоединяется от основной части клинка и остаётся в теле, отравляя его. — Габриэль опустил отцовскую рубаху, закрывая рану, и вслух произнёс: — У него не было никаких шансов…

— Не было, — согласился Люсьен. — Ладно, уходим отсюда.

Прежде чем закрыть саркофаг, Габриэль положил руку отца на грудь, сомкнув пальцы на рукояти эльфийского меча, и вытащил из кармана стеклянный браслет. Украшение, звеня бусинами, змеёй обвило эфес.

Айлейдские залы довольно быстро остались позади, потому что находиться в них Габриэль больше ни минуты не мог. Он думал, что спокойно справится с этим, но нутро неудержимо выворачивало, а ноги подкашивались, и он уже из последних сил заставлял себя держаться. Люсьен с Лэйнерил не приставали с расспросами, но терпеть их сочувствующие взгляды, пронзающие спину, было невыносимо.

— Ты сможешь закрыть дверь? — спросил Люсьен чародейку, когда они вышли к костру.

— Нет нужды. Магическая печать сама сплетётся в прежний узел через какое-то время.

— Тогда не станем задерживаться. Нужно вернуться в монастырь, пока не стемнело. Перекуси чего-нибудь, и выдвигаемся.

На улице в самом деле было ещё светло, но вечерние сумерки обещали укрыть горы уже через пару часов. Поэтому на обратном пути шли быстро и молча, на разговоры никто не был настроен. Рэл шёл впереди, каждую секунду ненавидя себя за то, что так близко всё это воспринял. Из головы не уходил образ побледневшего мёртвого лица. Габриэль путался в вопросах, которые хотел задать Люсьену, Дафне, но сил злиться уже не было. Может, в других обстоятельствах, он бы вспылил, потому что не понимал происходящего. Сейчас же он был слишком подавлен.

К Храму Мотылька Предка они добрались уже в темноте, но послушники встретили их очень радушно и не поленились отвлечься от своих вечерних дел, чтобы позаботиться о путниках. Их отвели в отдалённый маленький домик, построенный специально для гостей, который был уже прогрет растопленной печкой, накормили скромным, но сытным ужином. Здесь располагалось несколько кроватей, и Лэйнерил, вымотанная столь непростым днём, уснула, едва прикрыв глаза.

Люсьен тихим голосом наконец спросил:

— Рэл, порядок?

— Полный.

— Прости, что заставил тебя. Я не должен был.

Габриэль не показал своего удивления, но слышать подобные слова от Люсьена было необычно. Раньше Уведомитель никогда не делал ему поблажек и уж тем более не извинялся за свою строгость.

— Всё нормально, — резко заверил его Рэл. — Мы искали, за что можно было бы ухватиться, и мы нашли это. Ты был прав: убийца не избавится от такого клинка. Значит, мы можем попробовать его найти.

— Но всё это — потом. Сейчас давай спать.

Габриэль не стал с этим спорить и задул свечу.

Справа от него, кутаясь в тонкое одеяло, тревожно спала Лэйнерил. Люсьен тоже довольно скоро тихо засопел. Но Габриэль продолжал смотреть в тёмный потолок, под которым мраком разверзлась пустота, и думать о том, что с ним случилось за последнее время. И вдруг понял: если бы Ярость Ситиса сейчас вернулась, он не стал бы ей сопротивляться.

В горах было тихо. Кричала северная сова в роще неподалёку, и скрипела отворившаяся ставенка на окне, покачиваясь от слабого ветра.

Глаза болели от сухости из-за беспрерывного вглядывания в темноту, но, закрывая их, Габриэль так и не мог заснуть. Даже не проваливался в полудрёму, не видел безумных кошмаров. Лежал, вслушиваясь в каждый шорох, и видел картины, которые подсовывало ему собственное воображение. И ничего приятного в них не было.

Поэтому он увидел, как небо начало светлеть. Вместе с ранним утром пришёл и холод: печка давно раздала всё тепло, и воздух в маленьком домике остыл, обволакивая прохладой.

Вскоре проснулась Лэйнерил. Какое-то время она лежала, не решаясь вставать, но потом всё-таки пересилила себя. Она обулась, закуталась в плащ Габриэля, который совершенно очевидно не собиралась ему возвращать, и вышла, тихо притворив за собой дверь.

А пару минут спустя поднялся Люсьен и вышел за ней следом.

Габриэль усмехнулся. Теперь, оставшись один, он решил больше не тратить времени, бессмысленно изучая линии дерева на потолке, а растопить печь. Эти двое сейчас наверняка согреются где-нибудь на сеновале, а вот ему окоченеть от утреннего мороза совершенно не хотелось. Благо, предусмотрительные послушники оставили в домике достаточно дров.

Когда огонь затрещал в кладке камней, Габриэль отыскал бумагу, взял обугленную головёшку, отломив её так, чтобы удобнее было держать в руке, и чёрные линии легко заскользили по чистому листу, с каждым новым движением всё больше приобретая черты необычного кинжала, который сейчас хранился где-то с отщёлкнутым остриём. Может, имеет смысл показать этот чертёж Фьотрейду. Вдруг, он знает мастера?