Жила-была серая-серая мышка, такая серая, что сливалась и с запыленной травой, и с окутанным тучами небом. Такая серая, что никто и не знал о ней, а если и узнавал, то через мгновение начисто забывал, будто она — серая-серая пылинка в сером-сером воздухе.
И бродила эта мышка по серому-серому полю своего серого-серого мира, и давно смирилась она со своей серостью.
Но однажды серые-серые тучи были разорваны тяжелой Господьей волей, и над пыльным и вялым папоротником, под которым была ее черная-черная норка, показалось что-то странное.
Серая-серая мышка подняла безразличный ко всему взгляд вверх. И на смену привычному серому безразличию пришло нечто иное.
Покров серых-серых туч был порван, и мышка не знала, зачем. Наверное, Господь желал передать что-то серой-серой земле. И он передал.
В уродливой дымчатой ране, меж ее уродливого лохматого края блестело нечто теплое-теплое и золотое-золотое, как совсем еще чистая монетка, выпавшая из кармана одного из блудных представителей рода человеческого у самой норки серой-серой мышки, точно под пыльным и вялым папоротником.
Из уродливой раны серых-серых туч над серым-серым миром блестело солнышко, и серая-серая мышка замерла, растерянная и до ужаса завороженная его ласковым теплом и золотистыми искорками его лучей на своей серой-серой шерсти.
Серая-серая мышка не привыкла к теплу. Серая-серая мышка едва ли знала его. Серая-серая мышка не понимала, как ей жить дальше в сером-сером мире, ощутив на себе ласку золотого солнышка. А солнышко и не знало о смятении серой-серой мышки, как и не знало о ней самой, потому что мышка была такая серая, что сливалась и с запыленной травой, и со всем серым-серым миром. И солнышко блестело и дарило всему серому-серому миру сквозь эту уродливую лохматую рану серого-серого неба все тепло, всю благодать, что у него была.
Шло время, и уродливый лохматый край небесной раны, след Господнего желанья, не срастался, но сглаживался, оставаясь туманно-белым шрамом среди серых-серых туч. И серая-серая мышка грелась в золотистых лучах солнышка, и серая-серая мышка не знала, как ей продолжать жить на серой-серой земле своей серой-серой жизнью. А Господь ей ответов не давал, как и не давал их никому на протяжении всей чахлой и мрачной жизни серого-серого мира. Лишь подарил золотое-золотое солнышко, слишком прекрасное и слишком неуместное на уродливой и пыльной земле. И был таков.
А в золотых и теплых лучах солнышка жизнь серой-серой мышки, перегревшись, обуглилась, и стала черной-черной. Как густая тьма в конце ее черной-черной норки, которую она зовет домом, как руины ее покоя.