Подержанный Фиат Пунто приходилось парковать довольно далеко от дома, за углом многоэтажки. Машину успели украсить белыми каплями птицы, в дворниках застряли сухие связки прошлогодних кленовых «самолетиков», сбитых ночным ветром. Небо хмурилось, явно собираясь к полудню пролиться нешуточной грозой.

Частные ясли, где работала Виола, находились в четверти часа езды от дома, быстрее было выехать на серую трассу, в обход хитросплетений старинных улочек с неудобными ограничениями и чуть ли не ежедневно меняющимися запретами. Наизусть знать ZTL-зоны^[1] и не глядя в календарь, помнить, на какой из площадей развернул белые купола один из многочисленных рыночков, могли лишь коренные жители. Туристы же хватали штраф за штрафом: незнание закона не освобождает от ответственности. Виола не относилась ни к одной из групп и предпочитала не соваться туда, если можно объехать.

Ясли представляли собой ярко-лиловое строение в три этажа у самой границы тенистого скверика. Аккуратно нарисованные мраморные плитки на углах смотрелись совсем настоящими, над входом поднимала в благословении руку Дева Мария с младенцем. Эту фреску начальство заказало недавно, и на фоне прошлогодней краски она все еще смотрелась чересчур ярко и кричаще, словно наклейка. Виола поздоровалась с другими работницами, кивнула повару — единственному мужчине в коллективе. Ветреное утро пока что баловало прохладой, немного жаль было уходить в помещение. И еще неизвестно, позволит ли погода выйти с детьми во двор.

Для многих коллег и родителей ясельных Виола была иммигранткой. И останется ею навсегда, проживи она тут и десять, и двадцать лет. Хоть для двух-трехлетних малышей, с которыми она работала, ее лексикона было достаточно, Виола все же старалась дать им больше необходимого. Вместе с ними разучивала песни, трудные слова, придумывала новые игры, а дома после работы читала статьи и смотрела классические итальянские фильмы, стараясь впитать чужую культуру.

Войдя в класс, Виола улыбнулась, увидев малышку Камелию — отец всегда привозил ее первой, к самому открытию ясель. Темнокожая девочка сонно терла глаза, сидя на мягком пенковом коврике в углу. Ножки поднятых уборщицей стульев топорщились блестящими красными зарослями. Виола посадила сонную Камелию себе на бедро, а свободной рукой стала расставлять стулья вокруг столов. Запертые в прозрачных коробках игрушки, казалось, нетерпеливо прижимались носами к стенкам, в сетке скучали цветные мячи. Двадцать детей вот-вот прибегут в комнату и снова все раскидают, возвращая классу жилой, теплый вид. Кроме Камелии — дочери приезжих из Кении — в группу ходил китаец Джанни, двое албанцев и даже одна украинка.

— Мы будем сегодня рисовать лошадок?

— Конечно, милая.

Виола старалась говорить чисто. Пусть маэстра^[2] не урожденная итальянка, но на детей это не должно повлиять ни в коей мере.

У Виолы была помощница, выполнявшая почти те же обязанности, но за меньшую плату. Часто такие работницы проходили дополнительные курсы, сами становились маэстрами. Росанна не стала — ее и так все устраивало. Иногда Виоле казалось: единственное, что держит эту женщину на работе — желание почесать языком. Порой приходилось резко обращать внимание Росанны на ее обязанности, отрывая от очередной беседы с коллегой. Помощница обиженно надувала губы. Виола понимала, отчего та сменила уже четыре садика: Италия — это страна, где сарафанное радио работает бесперебойно. Росанна не была злой и в общем-то старалась, просто нуждалась в твердой руке. Под началом Виолы она работала уже полгода — рекордный срок. Сплетни о ее прошлых проколах постепенно затихали.

Виола долго к этому шла. Зарабатывала уважение начальства, других воспитательниц. Но главной целью было завоевать авторитет у детей. Еще в самом начале практики, впервые попав в детский сад, она восхитилась одной из преподавательниц, чей класс вел себя необыкновенно тихо. Та маэстра наказывала непослушных детей, сажая их на стул в отдельной комнатке с маленьким окошком у потолка. Виола со стыдом вспоминала, как пробовала практиковать такое и в своей первой группе, однако быстро поняла: наказаниями нельзя завоевать авторитет. Можно лишь поселить в сердцах страх.

Виола смотрела, как дети бегут к ней, коверкая ее имя, переваливаясь на едва окрепших ножках — и радовалась. Она всецело принадлежала им, и это приносило ни с чем не сравнимое удовольствие.

Через некоторое время Камелия попросилась на пол и стала помогать Виоле раскладывать карандаши и бумагу. В классе появились трое девочек, затем еще пятеро крикливых мальчишек… День начался.

Марко всегда орал громче всех. Даже с учетом помощницы, когда пытаешься уследить за двадцатью бегающими и играющими детьми, любая случайность превращается в проблему. А случайности вокруг Марко возникали постоянно. Синяки, падения, обиды, разрушенные кукольные домики. Его перевели из другой группы, потому что тамошняя маэстра, у которой Марко оказался самым старшим, не справлялась со столь буйным темпераментом. Виола присматривалась к мальчишке уже неделю и успела заметить, как сосредоточенно он строит мосты и дороги из конструктора — словно настоящий инженер, отмеряя пальцами расстояние и высоту. Это единственное занятие, что могло удержать его в сидячем положении на десять-пятнадцать минут. Потом мотор вновь включался, и Марко несся выплескивать накопившуюся энергию.

Детских автомобилей, на которых дети носились по двору, отталкиваясь ногами, не хватало на всех. Но Виола строго следила, чтобы Марко всегда доставалась одна из нагретых солнцем пластиковых машинок. После бешеных гонок по траве и покрытым тартаном дорожкам он мирно и быстро засыпал. Да, некоторым детям было обидно, что приходится долго ждать своей очереди покататься, однако в прошлой группе Марко не спал вовсе и мешал спать другим.

— Вы знаете, что у Марко нестандартное техническое мышление?

Эту фразу Виола выучила и повторяла всю дорогу до работы, а потом в сончас. Казалось, стоит начать говорить, как она тут же запутается в слогах, но на удивление, все вышло гладко. Отец Марко — усталый синьор лет сорока в спортивном костюме, но с алым шарфом на шее, придающем образу благообразности, смотрел на Виолу с недоумением. Мужчина явно привык слышать от воспитательниц сплошные жалобы. Он нашел глазами сына, прыгающего по цветным плиткам пола, измотанное выражение на лице медленно сменилось улыбкой.

— Марко любит строить, проектировать. Дома у него есть такие игрушки?

— Конструкторы? — спросил мужчина. — Да валяются где-то… Надо будет достать.

— Папа! — наконец заметил их Марко и бросился к отцу.

Иногда родителю нужен кто-то, кто поможет взглянуть на свое чадо совсем другими глазами. А каждому ребенку нужен взрослый, что поверит в него. В такие моменты Виола чувствовала, как усталость отступает, а за спиной словно вырастают крылья.

***

Домофон затрещал, потом еще раз. Давид ненавидел этот звук, похожий на стрекот гигантской цикады, поэтому поспешил нажать кнопку, открывая дверь внизу. Через минуту в квартиру шагнул грузный пожилой мужчина в очках, кивнул Давиду и прошел на кухню. Поставил у холодильника ящик овощей и вышел. Резко запахло сельдереем и нагретыми солнцем помидорами. Давид знал, что гора еды вырастет, равняясь со столешницей, за неделю съесть удастся едва ли и половину. Впрочем, говорить об этом Джакомо бесполезно — если он чего-то не хочет слышать, то не слышит. Мама давно с этим смирилась и просто по-тихому раздавала лишнее: Рашель, что жила на чердаке, Россанне — своей помощнице в саду, и Паоле. О последнем нужно было строго молчать, чтобы не узнали ни дети Фаллани, ни, упаси Боже, Рикардо. Муж Паолы посчитал бы это упреком и нагрузил бы на себя дополнительную халтуру, хотя грузить и так некуда: Рикардо работал в мелкой архитектурной конторе почти без выходных, чтобы обеспечить необходимым свою большую шумную семью.

Давид стоял, прислонившись к дверному косяку в коридоре, и смотрел на то, как пакеты из супера заполняют кухню. Ужасно не повезло, что учителям именно сегодня приспичило тащить их в музей и распустить классы раньше…

— Когда Виола вернется? — спросил Джакомо, поставив последний пакет.

— Как обычно, — ответил Давид.

— Хорошо, — слегка улыбнулся Джакомо. — Передай им обеим от меня поцелуй.

Давид молча кивнул и проводил глазами высокую, чуть сутулую фигуру, послушал удаляющиеся по лестнице шаги. Потом пошел разбирать еду — кое-что необходимо было растолкать по морозилке и полкам в холодильнике, а сладости запереть наверх, в шкафчик, пока не пришла Ноа.

Давид ненавидел эту фразу, которую Джакомо произносил всякий раз, прощаясь. «Dai un bacio a tutt’e due»^[3]. Давид понимал, что это ничего особенного не значит. Но никогда не передавал.

Он чуть не подпрыгнул, когда сзади раздался голос Мартино.

— Здорово. Ты сделал презентацию по науке^[4]?

— Нет еще, — вздохнул Давид.

Мартино потоптался на месте, взял из ящика яблоко, обтер о футболку и впился в него зубами.

— Ты вообще как? — спросил он, прожевав, — к нему?

— Нормально, — ровно ответил Давид. — Он много помогает маме. Нам, — поправился он.

— Это так странно, — вздохнул Мартино и сел на стул у окна, где обычно курила мама. — Он ровесник моего дедушки, а Ноа всего пять с половиной.

Мартино видел Джакомо и раньше и, конечно, знал кое-что из услышанных сплетен и обрывков бесед Паолы с мамой. Но впервые спрашивал Давида вот так прямо.

Тот постарался скрыть напряжение в голосе:

— Он играет с Ноа в мяч и бегает лучше меня. В жизни всякое бывает, — добавил он, надеясь, что других вопросов не последует.

Мартино понятливо замолчал и продолжил грызть яблоко. Не прошло и десяти минут, как в кухню ворвались две цветастых молнии с растрепанными кудрями:

— Мы хотим в парк!

Вслед за ними вошла мама, махнула мальчикам и ушла в ванную.

— Идите, — пожал плечом Давид, запихал ящик с овощами под стол и выпрямился. — Только чтоб я вас видел. Дорогу переходите аккуратно и из круга ни ногой!

— Да, да, — не дослушав, Ноа и Нико убежали, внизу хлопнула дверь.

Давид взял из пакета булку и сел напротив друга, пошире раскрыл окно, чтобы видеть маленькую детскую площадку, с которой доносились голоса детей. Хорошо, что машины тут ездили редко и, в основном, с дальней стороны круга.

— Прикинь, Заро испортил мне новую футболку. Мама перепутала, когда раскладывала вещи после стирки, и сунула мою прелесть к нему. Я, между прочим, на нее месяц деньги копил.

— Он что, не видит, что это чужое?

— Да он вообще ничерта не видит, кроме своего монитора, — отмахнулся Мартино. — И папины майки берет вместо своих. И так же заливает их песто^[5]. Папа ругается, я ругаюсь, ему похрен. — Мартино помолчал, проказливо сощурился. — Надо подложить Заро на полку какое-нибудь платье Ноа и посмотреть, что будет.

Давид улыбнулся. Мартино довольно кивнул и улыбнулся в ответ, поправил занавеску на окне, чтобы свет не бил в глаза. Тучи над городом рассеялись, вновь проглянуло яркое апрельское солнце.

***

— Мама, я кушать хочу.

— А? Что?

В ушах еще звучал гул ярко описанного в книге водопада, Виола поспешно выключила телефон, осознав, что засиделась. Вот всегда так: стоило наткнуться на интересный роман, как все отходило на второй план, включая еду и сон. Пока не прочитана последняя страница, Виола не могла успокоиться. А дети, конечно, вмешивались в процесс на самом интересном.

— Лазанья на столе, возьми кусок, — сказала Виола, доставая для Ноа тарелку.

— Не хочу! — надула губы девочка. — У тебя лазанья невкусная! Вот у Паолы…

— Извини, что я не повар, — развела руками Виола. — Могу нарезать салат и бутерброды. Будешь?

— No! Vado a Paola!^[6]

— Не вздумай, — вскочила Виола, — Рикардо только что пришел с работы, дай людям поужинать спокойно!

Ноа вздернула подбородок, вышла из кухни, изо всех сил шарахнув дверью о косяк. Виола ощутила поднимающееся раздражение. Чтобы не сорваться, нужно было срочно переключиться. Она сунула в карман спортивной кофты сигареты и надела уличные тапочки.

— Давид, я пройдусь! — крикнула она в глубину дома и, дождавшись ответного мычания, вышла из квартиры.

«Мама, я кушать хочу». Два детских голоса слились в ее памяти в один, сердце на миг сдавила полузабытая острая тоска.

***

Год жизни в Таллине с его средневековыми сказочными улицами, казалось, залечил рану. Виола и Сергей работали, где получалось. Виола вспоминала о матери и сестрах почти без боли, даже скучала по ощущению большой семьи. Расстояние и время искажают прошлое, порой добавляя к нему яркие точки, словно смотришь назад через калейдоскоп. Легко забыть, что все эти бусинки и блестки существуют лишь внутри корпуса нехитрой игрушки.

После Таллина семья Клименко переезжала с места на место, нигде не задерживаясь подолгу. А мать восстановила документы прадеда-еврея и уехала с двумя оставшимися дочерями в Израиль, в Киеве остались тетка и старенькая бабушка. Теперь родня оказалась разбросана по миру, и эта мысль не давала Виоле покоя. Семьи не должны разлучаться, ведь случись что — кто придет на помощь? Долгосрочной работы ни в Украине, ни в Эстонии не было. Жить на птичьих правах, пусть и в красивом городе, и вечно перебиваться с хлеба на воду — плохая идея, если у тебя на руках ребенок. Давиду было пять, когда Виола решила последовать за матерью.

Виоле было страшно не вписаться в абсолютно чуждое общество, она и в родном-то никогда не ощущала себя на месте. Однако среди шумных загорелых израильтян оказалось неожиданно уютно. Хотелось скорее выучить язык, чтобы понимать, о чем они говорят, найти круг общения. Оторваться от одиночества, которое преследовало ее с рождения. Семья матери жила в том же северном, шумящем пальмами и морем городе. Они даже обрадовались приезду «подкидыша», пригласили на чай. Виола успела, пусть и немного, повидать мир, и осознала, как пугающе хрупка человеческая жизнь. Случись что с ней — будет кому позаботиться о Давиде.

С работой и в Израиле оказалось непросто, но хотя бы с документами все на этот раз было в полном порядке. Виола прилежно училась в ульпане ^[7], брала с собой Давида. Вкалывала на уборках в больших торговых центрах, получая серую зарплату, а Сергей работал охранником, чаще по ночам.

Когда Виола узнала, что он завел себе новую любовницу, то почти не удивилась. Несколько месяцев тяжелой иммигрантской жизни заставили ее резко повзрослеть. Виола чувствовала себя неуверенно, но в ней откуда-то появилась несвойственная ранее решительность. Больше так продолжаться не могло. Нельзя, чтобы сын видел всю эту мерзость, рос во вранье и постоянном напряжении, метался между родителями.

— Я подаю на развод, — твердо заявила она Сергею, когда поздней ночью он вернулся в их маленькую съемную квартирку у приморской трассы. — Мы от тебя уходим.

Отчетливо пахло чужими женскими духами. Виола безуспешно пыталась поймать взгляд мужчины, с которым прожила семь с лишним лет, крепко стискивала ладонь сына. Маленькая туго набитая сумка уже ждала у выхода.

— Да валите, — пожал плечом Сергей.

Так и не взглянув на жену, сбросил кроссовки и пошел в комнату. Загудел телевизор. Виола справилась со спазмом в горле, схватила сумку и вышла.

— Конечно, оставайтесь, — кивала мама, поглядывая на внука, который уже почти спал на диване рядом с Кариной, смотрящей какой-то сериал. — Только чеки распиши мне.

— Что? — утерла мокрое лицо Виола. — Какие чеки, мам?

— Чеки из банка, — терпеливо пояснила мать. — На полгода вперед. За проживание, еду. Мне же нужно будет вас как-то содержать. Скажем, тысячу за квартиру, еще пятьсот шекелей — остальное. Свет, газ подсчитаем.

Мамина белая рука с карандашом быстро сновала по рекламной листовке, выписывая цифры.

— Но… У меня на счету сейчас нет столько, — ошеломленно сказала Виола. — И работы пока нет.

Рука замерла, не замкнув последний ноль.

Виола всегда была довольно стеснительна. Но сейчас рыдала навзрыд, идя по улице с сумкой на плече, и совершенно не думала о том, кто и как может на нее посмотреть, что подумать. Цеплялась за теплую твердую ладошку в своей руке. Мимо проносились машины, обдавая горячим, так и не остывшим за ночь воздухом. Море плескалось где-то во тьме, невидимое за ярким светом дороги. Виола захлебывалась солью. Добредя до какого-то дома с высоким бетонным поребриком, села на него.

Взросление — это трудный процесс, он идет рывками. Кто-то внезапно берет и швыряет в огонь твою нежную лягушачью шкурку, и остается только корчиться, пережидая острую боль. Все, что не убивает, делает сильнее, но больно бывает так, что кажется: лучше бы убило.

Усталый от долгой прогулки Давид забрался на руки, прижался к плечу.

— Мама, я кушать хочу.

***

Прохладный после грозы воздух забирался под тонкую кофту, Виола ускорила шаг. Знакомое окно горело голубым: Давид опять принес ноутбук на кухню. Сколько раз она просила его не делать этого…

Зайдя в дом, Виола вымыла руки, захлопнула и унесла с кухни забытый компьютер, положила у Давида в спальне.

— Да, я знаю, scusa^[8], — сказал он, не оборачиваясь, продолжая строчить что-то в тетради.

— Ноа ела? — спросила Виола.

— Ага. Лазанью, кажется.

Ноа сидела на балконе, спустив босые ноги через прутья. Синьоре Риччи сейчас, наверное, представлялся весьма раздражающий вид на грязные детские пятки. При этой мысли Виола усмехнулась. Дочка сосредоточенно поворачивала рычаг, перетаскивая привязанную к канатам корзинку на свою сторону. Где-то на балконе Фаллани ей помогал невидимый в темноте Нико.

— Папа приходил, — посмотрев на мать, сказала Ноа. — Он не подождал нас.

— Наверное, просто не мог в этот раз, — спокойно ответила Виола. — Мы ему позвоним и ты скажешь, что соскучилась.

В дверь постучали. Виола пригладила волосы и открыла. Улыбающаяся Паола протянула ей поднос булочек с маком.

— Бери скорее, пока горячие!

Виола поспешно подхватила подарок.

— Что это такое? Уже ночь, Паола!

— Ну и? — широко улыбнулась подруга, — выдалась свободная минутка, вот, испекла.

Фаллани любили выпечку с изюмом или джемом. Виола помнила бабушкин рулет с маком из раннего детства и когда-то рассказывала о нем Паоле. А мак в Италии продавался далеко не в каждом магазине.

— Спасибо, подружка, — Виола крепко обняла Паолу, та с готовностью прижала ее к себе теплыми, пахнущими ванилином руками.

— Ешьте, — она указала на булочки, — а то остынут.

— Я хотела похудеть к лету, а тут такое, — рассмеялась Виола.

— Моя бабка говорила «лучше быть толстым и счастливым, чем голодным и злым», — подмигнула подруга. — А ты от своих сигарет и так тощаешь!

— Затем и курю, — подмигнула в ответ Виола.