Щеки разъяренной женщины напоминали перезрелые гранаты — даже блеск тугой кожуры и неровные багровые пятна были такие же. Осталось дождаться, пока эта глянцевая корка треснет на перекошенном лице, брызнет едким соком. Громкость крика на несколько порядков перекрывала лучшие достижения синьоры Риччи. Хотя, возможно, так казалось оттого, что женщина орала прямо Виоле в лицо. Возмущалась, что в шкафчике у ее сына высохла не до конца запертая кем-то из воспитателей пачка влажных салфеток. Скорее всего, это был промах Росанны, Виола не помнила, чтобы сама пользовалась этой пачкой, но какая разница?

Среди ругательств и бессвязного воя едва угадывался смысл, впрочем, Виола и не особо пыталась вникнуть. Хорошо, что понимание любого дополнительного языка, кроме родного, можно просто выключить.

Звук обтекал тугим потоком, Виола боролась с желанием скосить глаза, чтобы увидеть, как вибрирует воздух. Но отводить взгляд было не лучшей идеей: оппонентка приняла бы это за слабость и разошлась пуще. Хотя она и так уже начала размахивать руками, еще немного — и придется уворачиваться от острых наманикюренных ногтей. Тут в игру вступили двое помощниц директрисы ясель и она сама. Всем миром они оттаскивали вопящую мадам от Виолы, которая, подняв бровь, наблюдала за этим спектаклем, гадая, чем он кончится.

— Viola, Viola, andiamo, dai, carina mia, non dare retta a questa pazza… O Madonna, che vergogna^[6], — директриса ласково обнимала Виолу за плечи, подталкивая в сторону кухни.

Нарушительницу спокойствия вытолкали за пределы ограждения, теперь она переругивалась с другими работниками. Виола глубоко вдохнула, окончательно успокаиваясь. Вошла в кухню, не понимая, зачем ее сюда привели. Повар с обеспокоенным лицом протянул ей кружку с нарисованным грибочком.

— Что это?

— Вода с сахаром, — с готовностью ответил повар, — средство от шока.

— Да нет у меня никакого шока, — фыркнула Виола, но, кажется, тем самым еще более убедила их в обратном.

Повар и директриса с таким страхом смотрели на то, как она пьет, словно боялись, что в следующее мгновение Виола рухнет на пол замертво. Она подавила еще один смешок. Ну конечно, для сдержанных, вежливых северян подобное происшествие сродни террористическому акту, им невдомек, как после такого можно остаться спокойным. Виола смотрела на них и думала: вот кому не помешало бы выпить воды с сахаром или чего покрепче. А она и не такое видала, только знать им об этом незачем.

***

Большую часть постоянной Петькиной клиентуры составляли госслужащие и работники городских учреждений: например, дворники. Зарплату им платили вполне неплохую, а соцпакет — так вообще на зависть. Люди встречались разные — некоторых было жаль, другие вызывали гадливость, прежде всего, своим отношением к работницам. Возможно, в обычной жизни они и смотрелись пристойно, но, переступив порог борделя, расслаблялись, обнажая гнилое нутро.

Когда Виола еще была простой «девочкой», с ней рядом работала Галит. Девушка имела небольшое отставание в развитии и плохо говорила, однако выполняла свои обязанности старательно и послушно. У каждой проститутки есть своя специализация, лимиты и табу. Галит было чуждо понятие каких-либо границ вообще: она делала все. Потом ее перевели на другую точку ближе к центру города.

Спустя какое-то время, уже будучи главной по квартире, Виола услышала разговор о Галит. Одна из девочек, пришедшая с ее точки, рассказывала, что тамошняя пкида, Яфа, имеет убогонькую в хвост и в гриву, создав целую базу специфических клиентов, которых посылает к Галит и совершенно не заботится о том, что такими темпами девушка очень скоро окажется в больнице. Мало того, Яфа берет с этих клиентов дополнительный процент «за вредность», который уходит к ней в карман в обход дурочки.

Виола еще никогда не ощущала такой ярости и сорвалась туда, едва кончилась смена. Яфа  встретила ее в штыки, мат стоял до небес, они чуть не подрались. Девочки смотрели на свару двух «главных» с ужасом и недоумением. Когда узнает Петька, то ему это не понравится и кто знает, как и кого он решит наказать… А главное — из-за чего сыр-бор? Какая разница, что делается за соседней дверью? Галит, хоть и глупая, но осознает куда и зачем ходит на работу, с чего подставляться из-за нее? Она сама не поймет, не оценит и не отблагодарит.

Петька довольно скоро приехал разнимать своих работниц. Полная, похожая больше на счетовода из адвокатсткой конторы, чем на мамку в борделе, Яфа, не сомневалась в том, что хозяин не станет винить ее из-за ерунды. Она работала на него много лет, а кто такая эта Ирина-Виола? Очередная подстилка-однодневка.

Сама Виола заявила «или я, или она», в полной уверенности, что Петька выставит Яфу за дверь, но… тот ограничился выговором. Хотя Галит перевели под начало Виолы, это немного утешало.

За время работы в борделе Виола заматерела, покрылась защитной броней. То, из-за чего раньше она ударялась в панику и слезы, теперь могло вызвать разве что легкое раздражение. Виола открыла в себе качества, о которых и не мечтала: умение улаживать непростые вопросы, стойко выдерживать нападки и требовать того, что ей нужно. Сердце по-прежнему болело, ежедневно погружаясь в квинтэссенцию человеческого порока, а мысли о будущем страшили, но, несмотря на это, Виола все больше походила на ту женщину из зеркала. Становилась сильнее. Становилась другой. Лишь с сыном она могла расслабиться, позволить себе доверчиво раскрыться, дарить Давиду всю свою любовь и нежность. Убедиться в том, что они еще остались внутри, не смылись потоками грязи.

— Мама… А папа скоро приедет?

— Скоро, маток шели^[3]. Просто он много работает, но завтра непременно к тебе приедет.

Виола поцеловала сына перед сном, выключила ночник с плывущими рыбками. Вышла на широкий балкон Петькиной квартиры, закурила и достала мобильник.

— Слушай сюда. Завтра ты приедешь к своему сыну. И будешь с ним играть, улыбаться и слушать все, что он тебе говорит. Не перебивай меня, урод… Ты приедешь, сразу после работы. И если я хоть на секунду заподозрю, что Давид расстроился… ты понял меня?!

Сергей явился на полчаса позже обещанного, Виола встретила его у подъезда.

— Ты приехал к своему единственному сыну. Впервые за пять месяцев. И даже шоколадки не привез?

Сергей развел руками. Виола покачала головой, сунула ему пакет.

— Вот. Скажешь, от тебя.

***

У Давида болели руки. Вчера они с Мартино нашли длинную лестницу, что в плоском Турине было большой удачей. Бетонные ступени опоясывали офисное здание, внизу у самого берега По^[4] пустой пятачок отмечали темные полоски тормозных путей таких же любителей экстрима.

Велосипеды Давида и Мартино не подходили для трюков и амортизаторы там были совсем слабые, но разве это может остановить двух придурков, которым захотелось погонять по ступенькам? Так что, руки болели. Выводить буквы было трудно, а учитель истории, как назло, дал в классе длиннющую самостоятельную работу с полными ответами. Давид планировал отдохнуть от писанины хотя бы на математике и шел на урок с удовольствием. Оказалось, радовался он зря.

Профессоресса заболела, вместо нее прислали замену. Учитель сразу наткнулся взглядом на Эспозито, заставил того снять капюшон. Но это полбеды. Потом он обратил внимание, что Але ничего не пишет и поинтересовался, уж не всезнающего ли профессора математики видит в своем классе. Потребовал прочесть задачу и решить ее. Давид мысленно торжествовал победу над приставучим учителем, которому Эспозито, конечно сейчас надерет зад…

Но Але внезапно спасовал перед совсем несложным уравнением. Собственно, не дошел до его составления. Не смог толком даже прочесть условие, повторял слова по нескольку раз, будто пытаясь вникнуть в смысл. Одноклассники хихикали в кулаки, учитель смотрел на попытки Алато продраться сквозь строки со снисходительной улыбкой, явно воспринимая происходящее как шутку. А Давиду было так страшно, что он перестал чувствовать свои ноющие запястья вовсе.

У Алессандро покраснели скулы: верный признак скорого срыва.

— Хватит, дружок, — усмехнулся учитель. — Здесь все ясно. Продолжай ты, — он кивнул на Мэгги, сидящую за спиной Алессандро.

Давид выдохнул: пытка кончилась. Алато вскочил и вылетел из класса. Давид снова испугался, но математик не стал скандалить, проводил Эспозито глазами, вздохнул и сделал пометку в журнале.

— Он всегда так, — прыснул кто-то из девочек. — Не обращайте внимания.

Давид едва дождался звонка.

— Ты в порядке? — шепнул он, прислонившись к стене в тени глубокой оконной ниши рядом с Алато.

Тот неопределённо мотнул головой, в воздухе поплыл запах сигарет.

— Пить хочу.

— У меня есть, закрытая, — боясь, что Але передумает, Давид лихорадочно рылся в рюкзаке, нашарив, протянул ему бутылку.

И не важно, что воды больше нет — день нежаркий, можно и из-под крана глотнуть, в конце концов… Давид смотрел, как друг жадно пьет и боялся спугнуть момент.

— Возьми мой номер на всякий случай, — выпалил он и закусил губы, готовясь получить отказ.

Алессандро поставил опустевшую бутылку на подоконник.

— Бери мой.

Удивленный и обрадованный Давид записал номер, сразу проверил и второй раз удивился, когда в кармане Эспозито зажужжало. Этот жест ясно говорил о том, что Алато понимает: ему нужна помощь. Но не примет ее, если дать напрямую и, конечно никогда, никогда не попросит.

***

Воспитательницы в детских садах знают, что происходит в семьях воспитанников. Опыт учит замечать случайно оброненные слова старших и считывать поведение малышей, которые еще не говорят. У детей, которым родные посвящают все свои силы, проблем бывает не меньше, чем у тех, чьи родители держат лицо попроще.

Аннет не участвовала в общих занятиях с красками и лепкой, не переступала порог песочницы. Прикосновение к влажной ткани могло заставить ее заплакать. Виола знала таких детей: в раннем детстве заботливые родители отнимают недостаточно чистые, по их мнению, вещи, которые малыш тянет в рот, поминутно вытирают руки ползающему ребенку в паническом страхе болезней. Нельзя собирать осенние листья (они же на земле!), камни (вдруг тут собаки ходили), трогать еду руками. Страх перед грязью распространяется и на вполне невинные вещи, ширится, растет. Может протянуться в жизнь уже взрослого человека.

Виола сажала Аннет рядом, сама лепила для нее красивую игрушку из пластилина. От такого подарка девочка отказаться не могла. Осторожно брала пластилинового зверя на ладонь, рассматривала. Все вокруг тоже держали в руках слонов, птичек или обезьян, значит, и ей надо! К тому же у Аннет игрушка была самая красивая, другие дети клянчили у нее подержать, тогда пальцы девочки сжимались плотнее, а Виола мысленно ставила себе плюс.

В сад завезли новый вид материала для лепки — яркую массу пенопластовых шариков, и Виола скатала из нее два колобка, один положила на ладонь Аннет.

— Пощупай, как приятно мять его в руках, — и Виола с большим удовольствием смяла в ладони собственный.

Она следила, чтобы девочке доставался максимум новых тактильных ощущений: провести пальцами по длинной шерсти плюшевого льва, потрогать шершавую, теплую от солнца стену с лишайником, собрать лежащие в траве орехи и каштаны.

Мать девочки была рада успехам: родители осознали свою ошибку и очень переживали, что ее трудно будет исправить. Летом, когда вся семья выезжала на море, Аннет категорически отказывалась даже встать ногами на песок. А теперь уже лепила на уроке вместе со всеми, не только из пластилина, но и глины, оставляющей мокрые следы на руках. Пусть и не с таким рвением, как иные, но все же лепила.

Сегодня Ноа забрал отец и повез за город, в передвижной парк аттракционов. Виола уже получила первое фото счастливой, перемазанной в мороженом мордашки дочери. Виола оставила машину на парковке, зашла в табаккерию^[1] купить госмарку для оформления ПМЖ на следующий год и сигарет, а потом заглянуть в булочную. Обычно после обеда хлеба там уже не оставалось, но вдруг повезет?

— Вог Вертэ^[2], две пачки.

— Извините, синьора, закончились, — развела руками пожилая продавщица.

Виола глянула на часы в телефоне. Ближайшая табаккерия за два квартала, а супермаркет вот-вот закроется, а если выехать в другой сквозь послеобеденные пробки — она доберется до дома минимум через час.

— Хорошо, тогда Винстон.

Если нет ее любимых, сойдут любые, лишь бы в них был никотин.

Виола пробовала бросать множество раз, но неизменно срывалась. Даже будучи беременной Ноа, не могла обойтись без нескольких затяжек в день. Как-то сын сделал ей настоящий выговор за то, что она подвергает опасности жизнь будущего ребенка. Приводил страшную статистику, которую Виола прекрасно знала сама, умолял ее, злился… Он не понимал, и Виола радовалась этому. Курила и плакала.

Прийти домой, заварить себе кофе, спуститься и сесть на пластиковый стул напротив качалки Виетти. Наконец-то вытянуть ноги и подымить, бездумно глядя на колышущиеся кроны деревьев сквера. Сбросить с себя усталость и переключиться на собственных детей, на домашние дела.

В это время Давида не бывало дома: в теплые субботние вечера он уходил гулять с Мартино или компанией других школьных приятелей. Виола решила собрать раскиданные по непривычно тихому дому вещи детей, чтобы запустить стирку. Вешая на руку майки, штаны и футболки, думала о том, что очень скоро Давид и Ноа упорхнут, оставив за собой такую вот тишину. Это только кажется, что дети медленно растут: не успеешь оглянуться, как уже получают паспорт, пробуют крылья на все более дальние перелеты…

Она открыла дверь в их спальню и тут же захлопнула, зажав рот рукой, чтобы не засмеяться в голос. В уверенности, что комната пуста, она не постучалась, как делала обычно. Давид пытался опустить экран ноутбука и одновременно прикрыться, но не преуспел ни в том, ни в другом.

Виола продолжила рейд по квартире, улыбаясь. Внутри все таяло от нежности. Дома тема секса не замалчивалась: Виоле с лихвой хватило молчания ее собственных родителей. Еще год назад она провела с Давидом беседу. Честно сказала, что как матери и сыну, им неудобно обсуждать такое, но придется потерпеть. Предупредила: прежде любой практики нужно озаботиться теорией. А также пообещала следить, чтобы у Давида всегда было достаточно денег на карманные расходы, а спрашивать, куда именно они потрачены, она не станет.

Давид, наверное, сейчас сгорал со стыда, а ее безмерно умиляла эта потная подростковая невинность. Пусть же ничто не нарушит ее, не посмеет поставить эту невинность на одни весы с нуждой. За это Виола готова была отдать свою жизнь.

***

— Не буду спать!

— Конечно, будешь, Ноа. Уже поздно. Марш в кровать!

— Кушать хочу! — Ноа топнула ногой.

— Ты только пятнадцать минут назад съела хлопья.

— Хочу макароны с мясом!

— Мясо ты доела в обед, и вообще, какие макароны, десять вечера! — Виола почувствовала, что начинает злиться всерьез. — И зубы мы уже почистили!

— Ну и что! — Ноа развернулась и ушла в комнату, изо всех сил хлобыстнув дверью.

Виола последовала за ней.

— Ноа, не хлопай дверьми, я много раз просила.

— Это не твоя дверь! — завизжала Ноа.

— А чья же? — сдерживаясь из последних сил, спросила Виола.

— Папина! — подбоченилась Ноа, гневно глядя на мать.

— Ноа, сейчас же в кровать, — в голосе Виолы зазвенел металл. — Я считаю до трех…

— Sei cattiva[4]! — взвизгнула Ноа, — лучше бы у меня была другая мама!

Виола прошагала ко входной двери и резко распахнула ее.

— Давай. Ищи другую…

Неожиданно из детской выскочил Давид и подхватил сестру на руки, прижал к себе.

— Мама, стой! — крикнул он, — лучше я поговорю с ней!

Виола растерянно смотрела, как он уносит вырывающуюся Ноа в детскую. Внутри вихрилось и болело. Кто знает твои собственные триггеры лучше родного ребенка?

Она села на диван, нервно закурила, прислушиваясь к происходящему в комнате. Слышался голос Давида — успокаивающий, негромкий. Она сама обычно так же уговаривала и утешала детей… Сын говорил о том, что о таком нельзя даже думать, что Ноа никто и никогда не станет любить так, как мама, которая заботится о них обоих… Виола усмехалась, пальцы подрагивали, пепел сыпался на плитку. Что все эти слова для разозленного пятилетнего ребенка? С таким же успехом можно объяснять ему высшую математику. Впрочем, Ноа больше не кричала, не спорила. Виола словно наяву видела, как она сидит, набычившись, и смотрит на брата, который опустился на колени, заглядывая ей в лицо.

Когда вторая сигарета кончилась, Давид вышел из комнаты.

— Я уложил ее.

— Хорошо, — спокойным тоном сказала Виола, потушив бычок в тарелке на столе. — Но впредь, пожалуйста, — она подняла глаза на сына, — никогда больше не обесценивай моих слов при ребенке. Никогда. Иначе они вообще перестанут для нее значить что-либо. Хочешь высказать свое мнение — высказывай, но после, наедине. Понял?

— Да, — напряженно ответил Давид. — Ты бы дала ей выйти на улицу?

— Конечно, нет, — слегка поморщилась Виола.

— Мне так не показалось.

Виола внимательно посмотрела на сына.

— Я хоть раз дала тебе повод для подобных сомнений?

— Нет, — помедлив, признал он и опустил глаза. — Но как ты хочешь, чтобы я молчал на такое?!

— Хамуди^[5], тебе пятнадцать, — раздула ноздри Виола и встала. — И ты будешь уважать мою просьбу, потому что иначе придется взять на себя ответственность за все последующие истерики Ноа, ты готов к этому?! Нет, не готов.

Она умолкла, ожидая его слов. Давид кивнул, не поднимая глаз, и ушел в комнату. Виола собрала со столика посуду, отнесла в раковину на кухне. Наскоро ополоснулась в душе и легла в постель. За стенкой было тихо. Виола смотрела в лунное окно и улыбалась.

Ее детство совсем не походило на их детство. Семья никогда не ощущалась единым целым, лишь кучкой случайных людей, которых держит вместе не взаимная привязанность или чувство долга, а обстоятельства. Родители не раз произносили фразу «как паспорт получите — так и на свои хлеба». Виоле было страшно невольно передать эту философию дальше, но сегодняшнее происшествие показало ей: страх напрасен. Виола гордилась своими детьми.

***

В последнее время она беспокоилась за сына. Порой он возвращался с улицы совсем поздно и стал гораздо меньше посвящать ее в то, с кем гуляет и как проводит время. Конечно, Давид уже взрослый и ему необходимо личное пространство. И он всегда отвечает на ее звонки или сразу перезванивает. Виола старалась не злоупотреблять этим, в уверенности, что сын достаточно рассудителен и не впутается в проблемы. Но все равно волновалась.

Дом Фаллани окутывали ароматы, от которых набежала бы слюна даже у совершенно сытого человека. Запахи смешивались, расползались из открытых в теплую ночь окон, плыли по полу. В спальнях слышался отголосок печеного миндаля и карамели от приготовленных днем кексов, в салоне преобладал тягучий плавленый сыр, а в кухне царили яркая острая зелень и рыба.

Малышу Анджело исполнялся год, в преддверии праздника Паола готовилась к наплыву голодных родственников. Анджело гремел пластиковыми банками под кухонным столом, не подозревая, что является причиной всеобщего переполоха, Виола сидела рядом и чистила креветок, напротив Мартино лениво строгал овощи. Паола крутила ручку машинки для пасты и развешивала готовые полоски над столом: свекровь бы застыдила, подай она к столу покупные паппарделле[7]. Паола отлично разбиралась в десятках видов пасты и соусов. Виоле иной раз было неловко, что несмотря на кое-какие подчерпнутые от подруги знания, для самой Виолы все макароны по-прежнему назывались макаронами и казались совершенно одинаковыми на вкус.

— Почему Заро не может этим заняться? — сморщился Мартино, пытаясь стряхнуть с рук прилипшие листики.

— Ты же знаешь, у него аллергия на свежий базилик.

— Ну так готовила бы без базилика!

— Семейное ризотто без базилика?! — ужаснулась Паола. — Режь черенки короче, дорогой.

Мартино тяжко вздохнул и воткнул лезвие в доску.

— Не порть доску, сколько раз повторять?!

Мальчик закатил глаза, брякнул нож на стол и пошел к двери.

— Ты еще не закончил!

— Я в туалет, — хмуро бросил он, обтирая овощной сок о шорты.

— Расслабься, — улыбнулась Виола взмокшей и усталой подруге. — Все будет хорошо. Давай я нарежу зелень.

— Нет уж, пусть он сам! — решительно мотнула головой Паола. — Ты и так половину работы сделала.

— Глупости, — отмахнулась Виола и пошла мыть руки. — Все равно мне нечем заняться, пока не придет Давид и не настроит компьютер. Там снова что-то не то.

Мартино вернулся на кухню, следом за ним в двери заглянул Розарио:

— Мама, Ноа с Нико заснули на диване.

— Пускай спят, — Паола вытерла лоб рукой, оставив на нем полоску муки. — Отнеси отцу ужин, он в духовке.

— Я потом возьму ее домой, — кивнула Виола, — или Давид заберет, когда вернется.

Она глянула на часы и ужаснулась тому, как быстро пролетело время.

— Уже так поздно, — поймала ее обеспокоенный взгляд Паола. — Где он там гуляет, далеко?

Мартино шлепнул на стол толстый стебель сельдерея и с размаху рубанул ножом.

— С ума сошел? — шикнула на него мать.

— Не знаю, я сейчас позвоню ему, — нахмурилась Виола. — Выйду покурить.

Она привычно похлопала себя по карману, проверяя зажигалку, и вдруг встретилась с мрачным взглядом Мартино.

— Что? — спросила она.

Он мотнул головой, поджал губы и тут же зашипел, отбросил нож, зажимая другой рукой окровавленный палец.

— Клятая форель, ты издеваешься[8]?! — воскликнула Паола.

Такое ругательство Виолу обычно смешило, однако подруга редко бранилась, тем более, при детях: это означало, что она уже сама не своя от усталости. Виола, не слушая возражений, усадила Паолу на стул, потянула руку Мартино к раковине, под струю воды, вынула из ящика пластырь, но он оказался слишком маленьким. Кровь капала на пол, Анджело заинтересованно потянулся к ярким пятнам, Виола подхватила его на бедро.

— Пойдем, у меня дома есть бинт.

— У нас тоже есть, — уперся Мартино.

— Оставь маму, — шепнула Виола, — дай ей вздохнуть. Пойдем.

Во дворе дышалось не в пример легче, Виола подумала, что совершила ошибку, надо было вытащить на воздух Паолу, а не наоборот. Но кое-что еще не давало ей покоя.

Обработав и перевязав мальчику руку, Виола подала бодро ползающему по ковру Анджело его любимый пульт от телевизора. И снова вернулась к Мартино.

— Скажи, — осторожно начала она, — почему вы с Давидом не ходите гулять вместе?

— Мы ходим, — отвел глаза Мартино.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не ладишь с теми мальчиками?

— Угу, — после секундного колебания ответил он.

Виола молчала, ожидая продолжения. Мартино покусывал губу, глядя в угол.

— Мне просто… Мне не нравится то, что они делают, — выдохнул он и быстро глянул на Виолу. — Они иногда… то есть, некоторые… Ну, говорят, они воруют мелочь из магазинов, и… курят.

Виола подняла брови.

— Не то, — поморщился мальчик, — не табак. Но Давид — нет, — испуганно вскинул голову Мартино, — он просто, он…

— Хорошо, хорошо, успокойся, — дрогнувшим голосом сказала Виола. — Заберешь малыша?

— Да, конечно, — растерянно кивнул мальчик, — Анджело, иди сюда.

Виола накинула на плечи серый палантин и выскочила во двор.

— Давид, — она облегченно выдохнула, когда он взял трубку. — Где ты? Уже одиннадцать!

— Я недалеко. Через полчаса вернусь. Или час.

— В полночь?! Давид, иди домой.

— Ну мама…

— Я сказала, сейчас! Ты и так задержался!

В трубке слышался смех и гомон мальчишеских голосов.

— Завтра выходной, — раздраженно заметил Давид.

— И что? Где вы вообще находитесь?

— Да сказал же — недалеко… В парке. Я скоро приду, мам, — и он сбросил звонок.

На повторный вызов он не ответил. Виола быстро переобулась, сунула в карман ключи и сбежала по ступенькам.

Трамвайные пути масляно блестели в свете фонарей, покосившийся зеленый человечек на светофоре навечно застыл в мгновении падения. Сильно пахло отцветающими акациями, чьи лепестки белели в выбоинах тротуара. Джардини Реали — большой парк, ночью путь до остановки с монументом казался очень долгим. Под ногами хрустел мелкий гравий, громче, чем хотелось бы. В пустоте аллей голоса разносились далеко. Виола остановилась в круге фонарного света и вынула телефон, глядя туда, где под деревьями на траве расположилась компания.

— Мама, ну зачем?!

— Пойдем домой, Давид. Одна я не уйду!

Голоса притихли, слышалось возмущенное сопение Давида в трубке. Виола чувствовала на себе любопытные взгляды.

— Я не уйду без тебя, — повторила она.

От глубокой тени под деревьями отделилась фигура сына. Он медленно прошел по открытому газону и остановился перед ней, все еще прижимая к уху телефон. Впервые в жизни Виола видела в глазах Давида чувство, которому совсем недолго оставалось до ненависти. Она резко повернулась и пошла по аллее, слушая его шаги за плечом. До дома они шли молча, и хорошо: от сдерживаемых всхлипов так болело в груди, что любое слово могло оказаться детонатором.

Когда впереди зашелестели ветви сквера Ларго Монтебелло, Виола уже сумела взять себя в руки и спланировать дальнейший разговор. Давид разулся и, не глядя, прошел мимо Виолы.

— Хамуди… Пожалуйста.

Он раздул ноздри, но все же опустил руку, уже протянувшуюся запереть за собой дверь спальни. Виола присела на край дивана, сцепила пальцы.

— Понимаешь, я переживаю. Мне страшно за тебя. Когда ты не приходишь домой вовремя… и я не знаю, где ты, с кем… — она старалась говорить лишь о себе и своих чувствах, чтобы не давить, и подбирала слова медленно, но Давид все еще слушал, это вселяло надежду. — Мы сейчас сидели у Паолы, она спросила, где ты, а я почувствовала себя ужасной матерью, я не знала, что ей ответить. Я доверяю тебе, мы много об этом говорили, но… Прости меня, я так… Мне и правда стало очень страшно сегодня.

Давид поднял взгляд, вздохнул, подошел к ней, сел рядом на диван.

— Мама, там мой… друг, — словно с усилием, сказал он. — И я за него боюсь.

Когда Давиду исполнилось десять, он вышел погулять на детскую площадку вместе с одноклассницей. Виола отпустила его, потому что с ними шел и отец девочки. Виола совсем недавно разрешила сыну самостоятельно выходить на улицу. Маленький и хрупкий, он выглядел второклашкой, а Израильские соцслужбы могли бурно отреагировать на то, что ребенок младше девяти находится на улице без взрослого.

Там же на площадке гуляла другая девочка с собакой на поводке. В какой-то момент псина сорвалась и бросилась на Давида, который качался на качелях. Когда Виоле позвонил отец одноклассницы Давида, она не могла поверить услышанному. Бежала по улице в домашних тапочках и думала только о том, что этого не могло случиться с ее сыночком, это какая-то ошибка. Но на площадке уже мигала красным машина Маген Давид Адом [9], а тартан под качелями покрывали бурые пятна. Родители с детьми толпились у носилок. Виола пробилась к сыну и взяла его за руку.

Собака оказалась непривитой, что для Израиля само по себе было нонсенсом, хозяевам грозил большой штраф. Давида оставили в больнице. Когда после всех неприятных процедур он немного пришел в себя, то повернулся к матери и тихо сказал:

— Хорошо, что она бросилась на меня. Там рядом качалась совсем маленькая девочка…

Виола в немом удивлении смотрела на своего бледного, как подушка, ребенка. Она могла только обнимать и молча целовать его в макушку, в светлые волосы, выгоревшие на Средиземноморском солнце почти до белизны.

Он ничуть не изменился с тех пор. Все также готов отдать себя за кого-то другого. Вызывает все такую же отчаянную нежность и гордость от сознания того, что этот потрясающий человек с добрым и чистым сердцем — ее сын.

— Приводи своего друга к нам, — мягко сказала Виола. — Я буду только рада, ты же знаешь.

Давид грустно улыбнулся и покачал головой.

— Он бы не пришел… Я его знаю. — Давид прямо посмотрел на мать. — Я не курю, даже пиво не пью. Ты мне веришь?

— Верю. Но кроме него их там много, а ты один, — Виола еле удержала внутри отчаянное «ты у меня один!», — прошу, хотя бы договоримся об окончательном времени. Ты будешь возвращаться, а я смогу спать спокойно.

— Va bene, — слегка улыбнулся Давид.