Анубис пытался объяснить себе, почему его волнует Гиксос. В детстве он всегда задевал мальчишку, младше его на пять лет, несмотря на то, что с его старшим братом и своим ровестником — Рамзесом — он сам крепко дружил. А Рамзес, как примерный старший брат, всегда следил за Гиксосом и часто брал его с собой, так что двое «меняющих форму» редко могли ввязаться в какое-нибудь длительное и опасное приключение. Да, именно из-за этого Анубис начал ревновать и злиться на Гиксоса. Шакал вспомнил, как прекратилась его дружба с Рамзесом, когда им было всего по четырнадцать лет — выбор пал на нюню-брата. Хотя, признаться, нюней назвать Гиксоса никогда было нельзя. Так почему же его сейчас волнует судьба того, с кем он воевал столь длительное время? Сначала Анубис решил, что у него самого расстройство (и пожалел, что Сехмет исчезла), но ему-то с чего расстраиваться?

Тёмный разведчик схватил устройство и связался с Рамзесом.

— Что ты сделал со мной? — зарычал он на него. — Это был гипноз? Признавайся!

— Ты о чём? — непонимающе уставился на него ещё не до конца проснувшийся золотой разведчик, думая, уж не повредился ли Анубис в уме?

— О моём сознании! Почему меня волнует твой брат?!

— Вот этого уж я не знаю, — усмехнулся Рамзес. — Тебе что-то приснилось?

— Я не сплю так же, как и ты.

— Я сплю, — признался Рамзес, — сейчас половина шестого, и во всём Египтусе так рано никто не встаёт. Даже Нейт.

Анубис проворчал что-то невнятное.

— Погоди, ты волнуешься за Гиксоса? — окончательно проснулся Рамзес.

— Да! И я не могу понять, почему. Я ведь всегда задирал его.

— Кхм... — многозначительно кашлянул Рамзес.

— Что?

— Я помню, когда нам было по восемь, ты желал иметь младшего братишку. Потом уже перестал, но до десяти лет мы оба нянчились с Гиксосом.

— Ты помнишь..?

— Знаю, — перебил его Золотой воин, — и поэтому я до конца не понимаю, почему ты за него волнуешься. Кажется, у тебя проснулась совесть, — лицо Рамзеса расплылось в улыбке.

— Ну тебя с твоей совестью, — недовольно проворчал шакал.

— Поговори с ним.

— Он меня ненавидит. И...он очень изменился. В плане поведения.

— Ещё бы, — ответил Рамзес на все утверждения Анубиса и после молчания сказал: — Я поговорю с ним. В конце концов ему в Тёмной пирамиде больше не к кому обратиться.

Они распрощались как друзья.

Гиксос проснулся с головной болью. Спина ломила. Во всём теле была слабость. На душе было тяжёло из-за сна. Изобретатель сел и помассировал виски. Ничего не изменилось. Завибрировало устройство связи. Первый час дня!

— Привет, братишка, — весело сказал Рамзес. — Уже пять раз пытался с тобой связаться. Ты спал или работал?

— Спал, — простонал Гиксос. — И утро не доброе.

— Конечно, уже день.

— Не смешно.

— Голова болит? — озабоченно спросил старший брат.

— Да... Ты чего хотел-то?

— Я насчёт Анубиса.

Гиксос удивлённо поднял брови.

— Он, вроде как, переживает за случившееся. Вам бы поговорить.

— Даже не проси! Он опять что-нибудь выкинет. Я не буду с ним говорить, — злобно подытожил он.

Рамзес ошарашенно посмотрел на брата.

— Куда ты дел моего неконфликтного брата? — спросил он после минутного молчания. — Гиксос всегда находил компромисс и стремился к миру.

— Нет больше того Гиксоса! — крикнул Гиксос и вдруг закрыл лицо руками. Боль разъедала его душу ещё сильнее.

— Эй...

— Не надо, — глухо сказал Гиксос и отключил связь. Его трясло, в горле был комок, в голове пульсировала боль. Ему нужна была она, но её не было.

Он сунул голову под подушку, накрылся одеялом и уснул.

Проснулся он через час. Тикали часы, и в дверь лаборатории кто-то стучал. Изобретатель понял, что проголодался. Приведя себя в порядок, он пошёл открывать, зная, кто будет его посетителем.

В нос ему ударил вкусный запах банановых лепёшек, которые на подносе принёс Анубис.

— Ешь, — сказал разведчик, протягивая поднос, — а то помрёшь от истощения.

Гиксос ненавидел себя. Ненавидел эти лепёшки, так вкусно пахнущие. Ненавидел свою любовь к ним и свой голод. Он ненавидел всё и всех в этот момент, потому что поддался искушению и взял поднос. Анубис прошёл в лабораторию и закрыл за собой дверь. Гиксос со злостью съел лепёшку и мрачно посмотрел на пришедшего, взглядом спрашивая, что тому надо.

— Ты не даёшь мне поговорить с тобой. Послушай, мне не хотелось ссориться с тобой. А теперь, понимаешь, мне вроде как и совестно.

— Не поверю, ты же знаешь.

— Как хочешь, — Анубис дёрнул уголком рта. — Но ты и так измотан её смертью.

Смертью. Смертью! Слово резко врезалось в мозг, рубило корень сознания, подтачивало веточки мыслей, пилило самообладание. Нет, он не верил в её смерть! Но... Но. Одно лишь «но» до предела напрягло нервы изобретателя, напрягло до того, что Гиксос, у которого и так пошаливало здоровье, зашатался, схватился за сердце, бросив на пол лепёшку, которую откусил было, и рухнул в кресло.

— Чёртовы персы, — пробормотал он, затем вскрикнул от ужасной колющей боли в сердце и потерял сознание.

Анубис стоял в полной растерянности и лихорадочно соображал, что делать дальше.

***​

Гиксос очнулся. Но глаз не открыл. Он просто лежал, соображая, жив он ещё или мёртв. Тиканье дало понять, что жив. Открылись двери, кто-то вошёл. Послышался тяжёлый печальный вздох. Изобретатель открыл глаза и сел. Да, перед ним стоял его отец.

Осирис вдруг печально улыбнулся и сел рядом с сыном на кровать. Они были в его комнате, в Золотом городе.

— Ты очень нас напугал своим обмороком, — печально и устало сказал отец.

— Не стоило волноваться, — мрачно сказал сын.

Осирис положил руку на его плечо. Минуты текли в молчании. Учёный был без сил, изобретатель это чувствовал. Говорить о самочувствии — мучать отца, заставлять его волноваться. Снова. Этого Гиксосу не хотелось. Однако, он чувствовал, поговорить нужно. О чём-то лёгком.

— Как я попал сюда? — он старался сказать мягко, но получилось недовольно.

— Анубис помог тебе. Он быстро сориентировался, вызвал Рамзеса, и пока мы летели, уложил тебя на кровать.

— Странно.

— Лучше скажи мне, из-за чего случился обморок.

— Видимо, переволновался. Не знаю, — мрачно добавил он. — Мне нужно возвращаться, я начал доделывать её проекты.

— Ты всё-таки отвлёкся, — улыбнулся Осирис. На душе отца стало легче. — Ну хорошо. Только примешь лекарство, — немного строго добавил он.

— Гиксос!

Изобретатель обернулся и увидел принца, подходящего к нему.

— Как ты себя чувствуешь? — продолжал принц.

— Лучше, спасибо, — выдавил изобретатель.

— Ты собрался возвращаться? — послышался грубый голос. — Мне кажется, одного обморока с тебя хватит.

— Это не тебе решать, Анубис, — резко ответил Гиксос. — Спасибо, что помог, но судьбой распоряжаться не тебе.

Шакал хмыкнул.

— Я бы на твоём месте стал мстить персам.

— Персы, между прочим, давно не появлялись, — заметил Кефер.

— Персы, между прочим, пытались убить тебя, — заметил Анубис.

Убить. Убийство. Смерть. Гибель. Гиксос ощутил лёгкое кружение в голове, и поспешил к отцу. Однако по пути передумал и вошёл в свою лабораторию. Как это было странно – всё привычное и родное вдруг стало чужим, глухим звоном отдавалось где-то в глубине души, все его разработки стали безразличными. И вдруг на глаза попалось изображение себя и её рядом с Осирисом — учитель и ученики. Голова мгновенно закружилась, он пошатнулся, но был подхвачен чьими-то руками, обладатель которых заботливо усадил его на табурет. Когда зрение нормализовалось, Гиксос увидел перед собой отца.

— Так я и знал, — сказал Осирис, тяжело вздохнул.

Гиксос внезапно почувствовал комок в горле: горе и отчаяние сильной волной нахлынули на него. Пришло странное желание — излить душу отцу.

— Я не могу больше, отец, я с ума сойду, — с каким-то внезапным стоном проговорил он.

— Я был безутешен, когда погибла твоя мать. Но знаешь, что помогло мне не закрыться в себе и растить вас? Я принял её смерть. Я помню о ней и скорблю, но погибших не вернёшь.

— В том-то и дело, — внезапно прохныкал Гиксос, — мне постоянно кажется, что она ещё жива. Я не могу отпустить её. Но... её нет, — слеза потекла по его щеке, первая слеза с момента ранения Сехмет. За первой последовала и вторая, и третья. Непродолжительные рыдания вдруг помогли — Гиксосу стало намного легче. Он вытер лицо и только тут заметил, что сидит в объятиях отца. Его глаза стали совершенно обычными. Успокоенный и совершенно опустошённый, он смог наконец вздохнуть полной грудью, смог принять исчезновение Сехмет, хотя где-то в глубине своего сердца всё же чувствовал, что она ещё жива.