И если ты вдруг устанешь делать в небе мёртвые петли,
Захочешь тепла и покоя, простых человеческих радостей,
Я подтолкну тебя к краю бездны, а потом удержу тебя
И буду долго смеяться над твоею никчемною слабостью.
Для того, чтобы все твои страхи приблизились и проявились,
Для того, чтобы чувства твои не притупились.
МРФ, "Doppelgänger"
Молодая Императрица спит в своей каюте на "Падшем доме".
Хотя уже и не Императрица даже, но сон её куда тревожнее, чем прежде, когда на неё снежным комом наваливались государственные проблемы, от которых она то и дело сбегала: в вылазки по крышам, в объятия любимого человека, в вот такие беспокойные сны.
Кругом враги, — твердят ей звуки вокруг: стенания обшивки корабля, скрип неудобной койки, хищный шёпот чужих волн. Никому нельзя было верить, разве ты не поняла этого ещё пятнадцать лет назад, маленькая глупая Императрица?
Сквозь сон она кривится в раздражённой гримасе. Униженные аристократы, озлобленные горожане, покинутые любовники — никто не желал ей добра. И она это знала. И отец это знал. Так почему они были так слепы? Будь она чуть внимательнее к своей стране — не плыла бы сейчас на чужом корабле в неизвестность, а Корво не остался бы в Дануолле, возле трона, холодный, окаменевший, — не мёртвый, не мёртвый, не мёртвый! — по воле её озлобившейся тётушки-ведьмы.
Кругом враги, — вкрадчиво мурлычет душный воздух в каюте.
Теперь-то она помнит об этом, но что толку? Теперь она никому не доверяет — потому что некому больше довериться! Она и сейчас не спит даже, а лежит напряжённо в чуткой полудрёме, не в силах расслабиться и погрузиться в настоящий, глубокий сон. Владелица этого странного корабля кажется верной короне (опасная верность в это смутное время), но Эмили слишком хорошо помнит, как дорого может обойтись чья-то мнимая лояльность. И при малейшем признаке угрозы её рука не дрогнет, вгоняя клинок в смуглую шею. Уж лучше так, чем самой вдруг обнаружить лезвие у себя меж рёбер.
Ёжась от внезапного холода, девушка стискивает зубы, подтягивая к подбородку колени, укрытые тощим одеялом. Ловит себя на неожиданном коротком всхлипе, таком по-детски жалостливом, что если задуматься об этом хоть на миг, то будет не избежать долгих истерических рыданий, которых она уже очень давно себе не позволяла. Нельзя расклеиваться. Особенно сейчас. Никогда.
Императрица не может плакать. Не выжать слёз из символа, из изваяния, спаянного из камня и стали, горделиво и властно возвышающегося над целой страной.
Плачет только покинутая маленькая девочка, чьё детство было отнято слишком рано. В одночасье потерявшая всё, снова, как пятнадцать лет назад, она может захлёбываться горькими рыданиями, вжимаясь лицом в подушку, до головокружения, до боли в пальцах, стискивающих застиранную до белёсости ткань постели. Может душить всхлипы, чтобы их не было слышно, злиться на жалость к себе — незаслуженную, ослабляющую. Но утром на палубу выйдет несгибаемая правительница, которая окинет взором приближающуюся землю — её землю, её Серконос, такой же её, как и остальные острова, — и будет строить планы и принимать волевые решения. А маленькая девочка, что заходилась плачем этой ночью, останется взаперти, скрытая под каменной маской.
Эмили не замечает, как постепенно ослабевают спазмы, сжимающие рыданиями её горло, зато отмечает, что холод становится всё нестерпимее. Утерев слёзы, она дрожа выбирается из постели, набрасывает на себя тёмно-синий камзол с пурпурной подкладкой и сонно шагает к двери: кажется, Меган говорила, что в кладовке есть ещё одеяла.
Девушка толкает дверь, но та не поддаётся. Эмили трясёт головой, будто силясь стряхнуть с себя остатки сна, поворачивается — и замирает, прижавшись похолодевшей спиной к упрямой двери.
Бездна — а что ещё это может быть? — вторгается в корабль, в её сон, ширится, насколько хватает взгляда, и будто смеётся над свергнутой Императрицей, с которой разом слетела сонливость.
Этот холод, и тьма, и подрагивающие, словно в мареве жаркого воздуха, скалы, и тоскливая китовья песнь вдали… Отец никогда не рассказывал об этом месте, но Бездна оставляет на своих избранных такой след, что их связь с ней становится очевидна внимательному наблюдателю — и речь сейчас даже не о метке, являющейся лишь материальным проявлением этой связи. Каждый из отмеченных этим загадочным измерением носит в себе частицу его холода и острого равнодушия. Даже по-серконски жаркая душа Корво не избежала этой участи. Но Эмили не уверена, что готова так же отдать часть собственной души, если ей предложат что-то взамен на неё.
Она делает шаг вперёд, и тёмные каменные осколки с острыми рваными краями сами ложатся ей под ноги, будто подталкивают её продолжать двигаться к виднеющемуся впереди причудливому строению, подобному одинокой стене дома, оставшейся стоять, когда всё остальное здание рухнуло. Она и сама сейчас, как эта стена, держится благодаря неведомой внутренней силе, хотя всё, что поддерживало её прежде, обрушилось в одно мгновение.
Хочется оглянуться, уйти обратно в каюту, попытаться снова уснуть, но уже не получается найти путь назад: кругом только густая тьма, вязкая, словно ворвань. Это выводит из себя. Эмили слишком привыкла главенствовать, контролировать ситуацию, и у неё это получалось, даже если всё шло не по плану, но прежде реальность не выскальзывала у неё из-под ног, словно мокрая после дождя крыша во время ночной прогулки. А сейчас всё вокруг твердит ей, что она здесь лишь гостья… которой лучше вести себя смирно.
Она не выносит такого к себе отношения.
Бездна дышит, и даже здешняя тишина — живая, свербящая, впитывающая в себя китовый стон и потусторонние шорохи. Девушка сбивается со счёта времени и собственных шагов, когда наконец оказывается в проёме этой странной стены. Она замирает, словно ожидая чего-то, и ожидания её оправдываются: в вихре чёрных хлопьев и серебристом мареве ей является тот, о ком в Империи не слышал разве что глухой, тот, о ком часто приговаривают — кто с восторгом, а кто с ненавистью… тот, кто является началом и концом всего.
Чужой улыбается Императрице, и в то же время лицо его остаётся бесстрастным. Она не может понять, как он может быть одновременно неподвижным — и оживлённым, приветливым — и равнодушным, отталкивающим — и… завораживающим.
— Императрица Эмили Колдуин, — голос его подобен шелесту волн, шороху чёрных крыльев и хрусту ломающихся костей одновременно. — Я знал твоего отца в прежние времена.
Он говорит с ней долго — а может быть, не больше мгновения. А может, с его уст и вовсе не срывается ни звука, а все слова сами возникают в мыслях Императрицы, повинуясь беспрекословной воле этого пугающего создания.
Он предлагает ей свой дар, свою силу, он сулит немыслимые возможности, каждая из которых может спасти её на предстоящем пути возмездия — или хотя бы упростить его. Но Эмили не спешит соглашаться.
А ты разумная, — проносится в её голове. — Не бросаешься за первой же возможностью облегчить свою долю. Ты же ещё не знаешь, как это будет. Но я покажу.
Тебе всегда не хватает скорости, ты любишь мчаться вперёд и вперёд, игнорируя препятствия. Не помешает небольшая помощь Бездны, чтобы легче преодолевать большие расстояния? Только пожелай — и эта небольшая сущность проявится, даже напрягаться для этого не придётся.
Эмили вздрагивает — слабо, с едва скрываемой брезгливостью, — когда ей на миг видится, будто от её пальцев протягивается нечто гибкое, чернильно-фиолетовое, склизкое на вид, но, на удивление, дымчатое на ощупь. Словно щупальце неописуемого океанского чудища. Подавив мелькнувшее давящее ощущение слепого ужаса, она встряхивает левой рукой, и видение пропадает.
Не стоит так пугаться, — фигура черноглазого юноши давно пропала из поля зрения, однако Эмили чувствует, знает, что он никуда не делся, что он по-прежнему здесь… Возможно, прямо за её спиной. — Это лишь мизерная часть того, что может предложить Бездна.
"Бездна предлагает каждому разные дары", — вдруг осознаёт Эмили, хотя, казалось бы, взяться этому осознанию неоткуда. Очередное наваждение Чужого?
Она дарует способности в зависимости от характера той личности, которую избирает.
Что же она придумает для тебя… — с наигранной, как и все его интонации, задумчивостью продолжает мысленно вещать Чужой. — О, я вижу. Непоседливая маленькая Императрица, так рано вынужденная приступить к своим обязанностям. Мечтала на скучных собраниях оставить в кресле своего двойника и убежать навстречу своим детским приключениям, да, твоё императорское величество? Теперь ты сможешь так обманывать.
Дёрнувшись, Эмили судорожно отступает в сторону, когда в паре шагов от неё из густого холодного воздуха собирается долговязый силуэт, так быстро принимающий до жути знакомые очертания. Ещё миг — и на неё пристально смотрит Эмили Колдуин, ещё совсем недавно — полноправная Императрица Островов, теперь же — жертва заговора… возможно, где-то и заслуженного.
Всё-таки правы те, кто утверждает, что у неё глаза её отца. Со стороны это заметно даже лучше, чем в зеркале.
Эмили делает пару шагов в сторону — и двойник повторяет их, она поправляет на плечах косо наброшенный камзол — и диковинное существо копирует её движения, неуверенно, глядя на неё преданно и туповато, как послушный щенок.
Императрица разбегается, резко остановившись лишь у самого края висящего в пустоте каменного островка, и толчком в спину помогает бегущему рядом доппельгангеру продолжить путь — уже вниз, в бездонную ворваневую глубину.
— Мерзкий трюк. Не хотела бы, чтобы такое создание следовало за мной.
Льдистый смех Чужого звучит по всей Бездне — или только в её ушах?
Некоторым детским желаниям лучше не сбываться, верно?
Что дальше? Кажется, соблазняя возможностями еретической метки, скучающий бог вознамерился продемонстрировать ей их все.
О чём ещё мечтала наша маленькая Императрица? Конечно, о том, чтобы пережитой кошмар больше не повторился с ней и её бесценным защитником. А для этого нужно если не читать мысли окружающих, то хотя бы точно знать, что творится вокруг и кто к тебе подкрадывается…
Чужой оказывается прямо перед ней резко, слишком близко и неожиданно — и всё же она не дёргается. Лишь потому, что пошевелиться в этот миг не способна вовсе. Она заглядывает в антрацитовую глубину его глаз, не в силах противиться повелению, сквозящему в его ломаных, не совсем естественных движениях.
Спустя затяжной миг внезапно наброшенной на неё темноты зрение Эмили снова проясняется… однако видит она теперь совсем иначе, чем прежде. Мир вокруг, и без того сюрреалистичный, теперь подёрнут тёмно-золотистой дымкой, будто смотришь на всё через банку мёда, или будто в Бездне внезапно наступил закат и засыпающее солнце пролило свои лучи сюда, куда они никогда прежде не проникали.
Опальная Императрица вздрагивает, периферией зрения заметив ярко-золотой силуэт, движущийся невдалеке. Не сразу она осознаёт, что это ещё один двойник: показавшись из-за нагромождения скал, её копия, неуклюже махнув ей рукой, растворяется вместе с сияющей аурой.
Тёмное зрение. Твой отец подтвердил бы, что это незаменимая способность, когда…
— Когда кругом враги, — заканчивает Эмили за него.
Умничка, — словно вся Бездна разом комментирует её реплику, и по щелчку бледных пальцев Чужого её зрение возвращается в норму, остаётся лишь покалывание в висках.
— Так и будешь продолжать это представление? — устало вздыхает девушка, усаживаясь на скалистый выступ, которого, кажется, ещё пару минут назад здесь вовсе не было. — Так сильно беспокоишься, что я откажусь?
— Ещё чуть-чуть, твоё императорское, — теперь он изволит снова появиться рядом и говорить вслух.
Под пристальным взглядом бога куда неуютнее, чем когда глядишь в глаза своему живому отражению. Возможно, в силу его непредсказуемости?
Присев на тот же уступ по соседству с Эмили, едва не прижимаясь к ней боком, Чужой продолжает свои пространные речи:
— В конце концов, ты знаешь, чего тебе не хватило, чтобы удержать Империю в своих руках. Что нужно, чтобы вернуть принадлежащее тебе по праву, — он наклоняет голову медленно, завораживающе, не по-птичьи даже, а по-змеиному, глядя на неё как на жертву, в превосходстве над которой уверен как ни в чём ином. — Это страх, маленькая Императрица. Ты хочешь, чтобы тебя боялись… нет, сейчас это тебе именно нужно.
— И что ты предложишь? Обратишь меня чудищем? — хмыкает та в ответ.
— Возможно ли выдумать монстра ужаснее того, коего сам таишь в своей душе? — протягивает Чужой, скользя по ней сверху вниз безразличным взглядом, и смешок застревает у Эмили в горле.
Холодея, она боится снова взглянуть на свои руки, и не зря: теперь это нечто пострашнее чернильного щупальца из левой кисти. Всё-таки бросив взгляд вниз, она не может побороть дрожь: обе руки превратились в когтистые лапы неведомого создания, сотканного из густого чёрного дыма. На месте нижней части тела клубится такой же дымный хвост, а о том, как сейчас выглядит её голова, и думать не хочется.
Эмили неспешно поводит своими руками — лапами — перед собственным лицом, сгибая и разгибая пальцы с длинными, явно смертельно опасными когтями, и ловит себя на мысли ещё более ужасающей: её нынешняя форма ей очень даже нравится.
От осознания того, как глубоко черноглазый гадёныш или лично Бездна забирается в её подсознание, девушку едва не выворачивает, и через пару мгновений она приходит в себя в своём привычном человеческом облике. Будто и не было только что жуткой чёрной тени вместо её тела, а также начавшей ещё только тлеть где-то на задворках мыслей жажды крови…
— Хватит! — рявкает Эмили Колдуин, всего на миг не успевая отвесить пощёчину глумящемуся божеству, тут же растворившемуся в тяжёлом воздухе Бездны. — Я услышала твоё предложение. Услышала их все.
— Это лишь малая часть, — приподнимает бровь Чужой, заглядывая из-за плеча. — Но и эти уже оказались бы весьма полезны по пути обратно к трону, не правда ли?
Молодая женщина лишь устало прикрывает глаза рукой.
— Я много чем могла бы отговориться. Тем, что не стоит портить отношения с Аббатством, когда на троне сейчас и так ведьма… — она поднимается на ноги и меряет шагами островок, будто передразнивая вальяжную походку Чужого. — Тем, что не хочу, как отец, всю оставшуюся жизнь подспудно опасаться, что ты в любой момент потребуешь расплатиться за милости проклятой Бездны. Тем, что…
— Мстишь мне болтовнёй за болтовню, Императрица?
Ненадолго воцаряется тишина, нарушаемая лишь далёким полувздохом-полустоном проплывающего где-то над ними кашалота. Чужой внимательно глядит на гостью, в кои-то веки не стремясь мелькать вокруг, появляясь то тут, то там.
— Я отказываюсь, — твёрдо заявляет Эмили. — Мне лестно твоё предложение, но… у меня свой путь, к которому отец меня готовил слишком долго. Готовил так, чтобы я прошла его сама.
До мстительной дрожи хочется разглядеть удивление в непроницаемом взгляде. Однако Чужой лишь слегка наклоняет голову. Неужели Бездна заранее просчитала и её возможный отказ?
— Вот это сюрприз, — наконец произносит Чужой с той же бесцветной, как и всё вокруг, интонацией. — Я поражён.
Эмили ожидала чего угодно: насмешек насчёт семейной преданности, видимо, являющейся единственным достоинством фамилии Аттано, или вопроса, так ли она уверена в своём решении. Но точно не того, что черноглазое божество почти что со скучающим видом мгновенно исчезнет, оставив её один на один с безразличным потусторонним пейзажем.
Обида? Презрение? Или ему требовалось лишь развлечение в виде её реакции на демонстрацию глубинных мерзостей её души, преобразованных в мистические способности?
Она уже не узнает. Впрочем, о решении своём Эмили Колдуин не жалеет. Она в любом случае справится. Не зря отец говорил, что для достижения цели всегда следует полностью полагаться прежде всего лишь на свою плоть и сталь.
Когда заканчивается сюрреалистичный сон, наполненный холодом и тайнами, молодая Императрица всё ещё спит в своей каюте на "Падшем Доме".
А Бездна ревниво следит за ней.