Воспоминания — один из самых популярных пунктов назначения людских стремлений, не менее, чем будущее, в той или иной мере счастливое. А может, даже более желанный. Будущее туманно и непредсказуемо. Прошлое же куда ближе и ощутимее, несмотря на то, что уже давно безвозвратно утекло колючим песком сквозь пальцы. Каждый не раз мысленно погружался в эту вязкую, призрачную патоку давно ушедших дней.
Попасть в своё прошлое, хранящееся в воспоминаниях, получается разными путями. Кого-то возвращают в былое картинки, схожие с врезавшимися в память образами, кого-то — запахи и ощущения. А кому-то для этого достаточно лишь сочного звука, мелодии — врывающейся в сознание, не терпящей возражений, требующей вновь повернуться лицом к тому, что так силишься позабыть.
Корво Аттано не брал гитару в руки очень давно. Недостаточно давно, чтобы тело не напомнило нужное положение рук и пальцев, однако сразу же начать играть без запинок, как когда-то, ему, конечно, не удаётся.
Эмили, попросившая его сыграть, Эмили, немыслимым образом раздобывшая, возможно, единственную во всём Дануолле серконскую гитару, пряча улыбку, наблюдает за скованными поначалу движениями отца, пытающегося вспомнить "ну, как это там играется". Ему и правда уже так давно не выдавалась возможность вот так провести вечер с дочерью и некогда любимым занятием.
Ему, может, и вправду иногда необходимо так или иначе обращаться к глубинам своей памяти.
Гитара с гулким стуком устраивается на коленях лорда-защитника — поначалу неловко, но после он садится поудобнее и, настроив инструмент, начинает играть. То и дело сбивается и, морщась от звона сорвавшейся струны и смущённо улыбаясь — дочка же смотрит, — начинает сначала, но несколько неловких аккордов спустя мышечная память делает своё, и у него получается почти как раньше. О, сколько мелодий он мог сыграть в юности! Большей частью, конечно, серконские, от старинных баллад, любимых стариками, до фривольных куплетов, заставлявших его друзей и подруг краснеть, хихикая и подпевая. Но знал он и одну морлийскую песню, подслушанную у кого-то, кто услышал её от странника, вроде бы прибывшего оттуда. Сейчас уже не вспомнит её, увы, и выбрал совсем простой наигрыш — годится лишь как тренировка для отвыкших, но не совсем позабывших своё дело пальцев.
Корво погружается в мелодию и в воспоминания. Вспоминает о своей жизни до Гристоля, о юношеском лихачестве, о драках в подворотнях, и щурит глаза, будто снова ощущая жаркий солоноватый ветер и сверкание солнца, как тогда, в далёкие годы, когда перед ним лежала зыбкая дорога в неизвестность.
Эмили внимает ему затаив дыхание: нечасто она видит отца таким — вроде бы, как обычно, серьёзным и сосредоточенным, но будто озаряемым неким внутренним светом. Она и не думала, что эти большие огрубевшие руки могут извлекать столь дивные звуки из неказистого на вид инструмента. А ведь ей казалось, что восхищаться этим человеком ещё сильнее уже не представляется возможным.
А тем временем мысли лорда-защитника переносятся дальше, и он отводит взгляд, часто моргнув несколько раз, и тугие струны снова с дребезгом вырываются из-под пальцев, ломая мелодию: он вспомнил, когда именно играл в прошлый раз. Это было давно, в прежней его жизни, ещё когда все обрушившиеся на него беды даже не маячили на горизонте. Память уже потеряла обстоятельства того, как в тот день под рукой оказалась гитара, но он хорошо помнил, как при виде этого серконского сувенира она не преминула напомнить, что он единственный в её окружении, кто этим инструментом владеет. Невозможно было противиться просьбе, светящейся в глазах цвета дануолльского неба, и Корво сыграл одну мелодию. А потом ещё одну, и ещё несколько, — он готов был играть хоть до утра, и после ещё столько же, пока это доставляло бы ей радость. И она вправду была в восторге от этого импровизированного концерта, посвящённого ей и больше никому.
Если бы он знал тогда, сколько лет спустя и с какими думами возьмётся за гитару в следующий раз...
Из горько-сладкого омута памяти мужчину выдёргивает прикосновение девичьей руки к плечу. Подойдя к нему, склонившемуся над гитарой, Эмили изучающе смотрит на него, пытаясь уловить его настроение. Замешкавшись и поняв, что гитара молчит уже некоторое время, Корво отставляет инструмент в сторону и не отказывает себе во внезапном порыве обнять дочь, которая во время его игры смотрела на него с точно таким же выражением, как и её мать когда-то.
Её Императорское Величество Эмили Колдуин безмолвно принимает слабость своего лорда-защитника и отца. Она гладит его по посеребрённым сединой жёстким волосам — замершего, согбенного, прячущего от неё лицо. Она знает, что свою истинную беззащитность он открывает только ей, и то совсем нечасто, в такие вот редкие моменты, когда сталкиваются границы реальности и воспоминаний. Известно ей и о том, что единственным его слабым местом является она сама, и она ни за что на свете не позволит кому-либо причинить ему вред — она готова изо всех своих сил защищать Корво так же, как он защищает её. Она уже доказала это, и долго ещё при взгляде на лицо отца её будет преследовать видение того, как он застыл беспомощным изваянием подле трона, коему поклялся некогда служить.
Они, выходит, оба теперь исполнили свой долг друг перед другом. И продолжат исполнять — ради памяти о Джессамине, ради будущего Империи.
Ради переполненного отцовской нежностью взгляда, который может адресоваться только крохе дочери от прожжённого старого вояки, прошедшего огонь и воду — и взгляда ответного, полного восхищения и благодарности.
Ради этих редких минут беззаботного спокойствия, заполненных уютным звоном гитарного перебора.
Пусть же такие мгновения выпадают им чаще.