И пусть прополощет в колодце сухом,

…Розмарин, шалфей, зверобой…

Да высушит под холодным дождем —

И тогда она будет со мной.

В очередной раз прозвучала команда на выход. Акутагава поднялся, потер шею — от тяжелого ошейника на коже оставался зудящий след — и встал перед решеткой камеры.

Судебное разбирательство закончилось несколько дней назад; Акутагава уже сказал последнее слово и выслушал приговор. Было ясно: теперь его этапируют к месту заключения.

 — О, наконец-то путь в предсмертное пристанище, — с хмурой ухмылкой прокомментировал Акутагава.

 — Чего? — не оценил пафоса эспер-конвоир. — В суд! Твое дело пересматривается.

Акутагава поднял прозрачные брови. Было бы, что пересматривать. Единственной причиной затягивать дело он видел надежду склонить его к сотрудничеству и добраться до заказчиков.

Снова его тело оплела туманная способность конвоира, рядом встали вооруженные полицейские, и после этого решетку обесточили и отворили.

В зале суда Акутагава стоял молча и поначалу без интереса. Самое удивительное началось позже, когда стало ясно, что в этот раз что-то пошло по другому сценарию.

Наконец, прозвучал вердикт: оправдан. Одно из обвинений было снято.

***

Возле островка осталась моторная лодка. Стоя на берегу поблизости, Хигучи разбирала сумку с оружием. Вытащив «Glock», она несколько раз выстрелила в сторону моря. Это были последние приготовления: теперь экспертиза покажет, что из оружия, до этого чистого, недавно стреляли.

Ключом в ее плане стал таксист, подвозивший ее до самого дома. Разыскать его по номеру машины было несложно, да и напомнить про девицу с «арматурой» в сумке — тоже. Если в роли свидетеля он вспомнит ее адрес, все пройдет гладко, и к ней домой придут с обыском куда раньше, чем если придется устанавливать ее личность по изображению с камеры. Наводку на него полиции уже дали.

Следствие было направлено по ложному пути: люди Мори позаботились о том, чтобы на месте преступления остались волосы и отпечатки Ичие Хигучи. Сложность представляли показания Комуя — потому с ним поступили хитро. Его перелом челюсти на бумагах превратился в черепно-мозговую травму, сопряженную с дефектами памяти, чтобы сделать его слова недостойными доверия. Что касается консьержа, убитого Акутагавой, на руку сыграло то, что Ёсано успела исцелить его, а ее способность излечивает смертельные травмы без малейшего следа. Потому сейчас уже не установить, пострадал ли он от Расемона или огнестрела.

***

В кабинете Мори Огая на столе возилась Элис-тян, локтями и ногами раскидывая сложенные в стопки документы. Она играла с куклой, пеленая пупса в тряпочку.

Мори сидел в кресле, поставив руку на подлокотник и подперев голову ладонью.

 — Эта девица как с цепи сорвалась. Откуда у нее столько энергии — ведь будто помирать собиралась, — рассуждал он. Одна из стопок опасно сползла со стола — он ловко поймал листочки. Возвращая документы на стол, задумался: — Надо бы напомнить ей, что бюджет не бесконечный…

Элис-тян сунула куклу ему под нос.

 — Смотри, как надо, Ринтаро! — посоветовала она, и одним движением сорвала с тельца пупса резиновую голову.

***

Мелкими шагами Акутагава прохаживался по камере. Происходило невероятное, словно слепая Фемида вдобавок оглохла и отрезала себе язык: раз за разом деревянный молоток отбивал: «оправдан за недостатком доказательств».

Как это можно организовать, Акутагава представлял; кому бы это могло понадобиться, вообразить было сложнее. Едва ли Мори дал указ, не считаясь с затратами, вытягивать рядового члена мафии, ослушавшегося приказа. Других людей, кому он был бы нужен, Акутагава припомнить не мог. Однако, подходя к вопросу с другой стороны — он знал только одного человека, который мог с таким упрямством выполнять задуманное.

Женщина, чей характер подобен потоку воды.

Остановившись, Акутагава опустился коленями на подушку-дзабутон.

 — Хигучи? — догадался он.

«Чего хочет добиться эта сумасшедшая?» — крутилось в голове. И вместе с тем хлынули другие мысли. Не так давно он твердо сказал, что у него нет друзей — сейчас бы он с такой же твердостью повторил это еще раз; у него нет друзей — но у него есть напарница. Он никогда не хотел ее помощи, но она всегда шла следом, как собачонка.

Ему вспомнилось, как в пылу бандитских разборок эта маленькая девушка стреляла по-македонски из двух тяжелых «Uzi», превратившись в безжалостный шторм. Такой же она казалась и сейчас: это уже не течение реки, пролитое на лопасти колеса — это сметающий все на своем пути водопад.

 — Глупая женщина, — сквозь зубы процедил Акутагава.

Как бы она ни старалась — невозможно демону дать пропуск на небеса.

Дело подходило к кульминационной точке. Момент, когда план Хигучи должен был дать трещину: та часть обвинений, которая касалась Кацуджи Комуя. Часть, где невозможно отмазать — дело о покушении на жизнь чиновника; если вопрос попробуют замять, журналисты просто взбунтуются. Даже Портовая мафия не сможет остановить сход лавины. В конечном итоге вскроются все махинации, и история откатится на исходную позицию, словно проклятый камень Сизифа.

«Упрямая дура», — думал Акутагава, стоя в теперь уже такой привычной клетке для подсудимых.

Лязгнуло железо. Дверца приоткрылась, и к нему за решетку втолкнули еще одного человека. Маленькую блондинку в наручниках. Глядя в пол и делая вид, что она не знакома со своим соседом, Хигучи неуклюже присела на низкую скамейку.

Акутагава искоса посмотрел на нее. Хигучи выглядела так, словно не спала ночь и до рассвета рыдала: ее кожа была почти такой же бледной, как надетая на ней белая юката, глаза — покрасневшими, на лице — заметные отеки. Старательно закрывая рот обеими ладонями, она громко закашлялась.

Хотелось схватить ее за горло и спросить, что, черт возьми, тут происходит, но приходилось молчать и ждать, пока спектакль шел своим чередом. Первый узелок интриги развязался, когда зачитывалось обвинение, которое гласило: эта женщина подозревается в покушении на убийство Кацуджи Комуя. Окончательно замысел оказался понятен Акутагаве только тогда, когда Хигучи стала давать показания.

Подойдя к решетке, она рассказывала, как находящийся в ее ведении строительный проект компании «Шиосава Билдингс» был готов сорваться из-за Комуя, а ей не хватало этого достижения для того, чтобы получить крупное повышение. Речь длилась долго: слова прерывались тяжелым кашлем. На вопросы она отвечала связно, полностью раскрыв картину произошедшего и нигде не попавшись на нестыковках — легенда была разработана тщательно и зазубрена на отлично. Партия лжи сыграна как по нотам.

***

Смазанный взятками механизм правосудия открыл перед Акутагавой дверь на свободу. Хигучи была осуждена; он — оправдан.

Убрав с тела Акутагавы свою способность, конвоир смотрел на него косо, чувствуя, что дело нечисто, но возражать он не мог: приговор прозвучал однозначный. Освобожденный Акутагава так и остался стоять столбом.

Хигучи повели прочь. Шла она медленно, полицейский то и дело подталкивал ее в спину. Уже издалека она оглянулась — это был первый раз, когда она посмотрела на Акутагаву; беззвучно ее губы зашевелились — всего одна фраза. Вцепившись взглядом, Акутагава прочитал, что она хотела сказать.

Слова, которых он так и не дождался от Дазая. Слова, которых ему хватало всю жизнь.

***

Неделю спустя Акутагава получил приказ явиться в кабинет Мори.

Прозрачный лифт стремился на верхний этаж небоскреба. Стоя внутри, Акутагава ожидал, что ему поручат новую миссию. В конце концов, если в его освобождении был какой-то смысл, то им была возможность снова использовать его смертоносную способность во благо Портовой мафии.

С тех пор, как он вышел из зала суда, он уже успел порадоваться простым мелочам, вроде нормальной одежды вместо белой робы — теперь любимый плащ был на своем месте, а след от ошейника почти зажил. Первая эйфория сменилась более тяжелыми мыслями: Хигучи и ее слова… Акутагава бы и сейчас повторил, что у него нет друзей, но теперь не мог считать, что у него есть только враги. У него был больше чем друг — у него была напарница.

Эта девушка совершила невозможное. Она отмыла добела того, кто покрыт кровью с головы до пят. Более того: она в самом деле верила, что под грязью скрыт ангел; наверное, только поэтому ей и удалось провернуть такое.

На письменном столе босса лежали несколько тонких папок. Хозяин кабинета стоял напротив широкого окна, любуясь великолепным обзором на вечерний город. Элис-тян развлекалась непонятным постороннему взгляду, но будто бы очень интересным занятием, перебегая из угла в угол и раскладывая на полу тут и там смятые комочки бумаги. Войдя в кабинет, Акутагава откашлялся и начал разговор:

 — Босс, вы хотели меня видеть.

 — Конечно, Акутагава-кун, — кивнул Мори. — Поздравляю с благополучным исходом дела и все прочее, но в итоге у тебя больше нет напарника — придется восполнить эту потерю.

Мори подошел к столу и выбрал одну из папок:

 — Я подыскал людей с хорошим потенциалом. Можешь посмотреть подобранные личные дела, и начать я бы рекомендовал с этого, — сказал он, протянув папку.

 — Мне не нужен другой напарник, — процедил Акутагава, игнорируя протянутую папку.

 — В прошлый раз ты говорил, что тебе не нужен никакой, — подняв вверх указательный палец, отметил Мори. — Уже шаг в верном направлении. Когда ты готов встретиться с кандидатом?

 — Когда черви поглотят мое тело.

Мори вздохнул. Время идет, а характер Акутагавы проще не становится. Если в чем-то он изменился — разве что стал вычурнее формулировать мысли.

 — Рассуждай как взрослый человек, — одернул его Мори, и опустился в кресло за столом. Он переплел пальцы, упираясь локтями в стол. — Твоей бывшей напарнице осталось недолго. Я бы поднял вопрос о новом партнере, даже если бы она осталась на свободе.

 Хамски повернувшись спиной, Акутагава пошел к выходу.

 — Пошло оно… — тихо бросил он по пути, завершив фразу грязным ругательством.

Мори подпер голову ладонью.

 — Да что не так с этим парнем? — ни к кому не обращаясь, произнес он.

В ответ, бросив свои дела, Элис-тян подбежала к столу:

 — Ринтаро, ты такой старый, а до сих пор не понимаешь взрослых вещей, — укорила она, и показала неприличный жест, несколько раз сунув палец в кулак. — Вот, что у них!

 — Я этого не видел, — резко отвернувшись, сказал Мори.

***

В узкой тесной камере, на три четверти застеленной татами, Хигучи сидела на полу, поджав ноги и бездумно уставившись в одну точку. На белых стенах не было ни пятнышка, чтобы зацепиться глазом, за зарешеченным окном — ничего нового, в коридоре, отделенном от камеры железными прутьями — тишина: работы уже закончились, а до ужина еще далеко. Свободное время было липким и тягучим, как жидкий каучук. В груди упрямо кололись иглы розмарина. В ушах все еще звучал монотонный гул швейных машинок: в цеху, где работали заключенные, было шумно, и этот повторенный из каждого угла ритмичный звук застревал в голове, как прилипчивая мелодия.

Сегодня Хигучи кашляла так отчаянно, что обычно безразличная надсмотрщица подошла к ней и посоветовала подать заявку в тюремный лазарет. «Бессмысленно», — подумала Хигучи, давясь проглоченными лепестками. Даже если она доживет до назначенного приема — врач ей ничем не поможет. Только один человек мог бы исцелить ее. Тот, кто отвергал ее бесчисленное число раз.

Оставалось только проводить последние дни здесь, между стерильно-белыми стенами и решеткой, и ждать, когда корни, которые оплели сердце, разорвут его.

 — Хигучи Ичие! — окрик из коридора заставил девушку вздрогнуть.

Тщательно следуя регламенту, Хигучи встала, развернулась лицом к решетке и поклонилась.

 — У тебя встреча через десять минут, — сообщила охранница, подошедшая к камере: — Готовься.

Подготовка перед свиданием состояла в досмотре — таком же, какой проводился по выходу из швейного цеха, где заключенных проверяли, не прихватил ли кто с собой ножницы или иные запрещенные предметы. Развязывая пояс на белой юкате, Хигучи недоумевала, кому бы вздумалось навестить ее — разве что сестра решилась прийти в такое место… Раздевшись донага, Хигучи подняла руки, раздвинув пальцы. Показала рот. Потом повернулась и руками отогнула уши. Наконец, присела на корточки, чтобы продемонстрировать, что ничего не спрятано в полостях тела. В завершение процедуры, протянула свою одежду через решетку. Охранница быстро прощупала юкату и вернула Хигучи, разрешив одеваться и тем временем отпирая решетку.

 — Вперед: раз-два, — велела она, выводя Хигучи в коридор.

Под конвоем Хигучи промаршировала от тюремного корпуса к административному зданию, где располагалась комната для свиданий. Прежде чем выпустить девушку в зал, на запястья ей надели наручники. После этого ее провели в комнату, перегороженную надвое ударопрочным стеклом. С одной стороны стояли в ряд привинченные к полу железные табуреты; с другой к стеклянной преграде были приделаны небольшие перегородки, рассекающие пространство на шесть кабинок — так, что посетители могли чувствовать приватность, а заключенные были на виду. Охранница подвела Хигучи к свободному табурету. Согласно регламенту, по пути заключенной запрещалось смотреть по сторонам, поэтому Хигучи шла, опустив голову и глядя под ноги. Только усевшись и сложив руки на коленях, она подняла взгляд.

Посетитель, игнорируя размещенный в кабинке стул, стоял со скрещенными руками и нетерпеливо отбивал дробь носком ботинка.

 — Акутагава! — воскликнула Хигучи, и подалась вперед, протягивая к стеклу скованные руки.

Ладонь охранницы грубо опустилась ей на плечо.

 — Сидеть как положено, — прозвучал приказ. — Еще одна выходка, и свидание закончится.

В стекле на уровне головы была мелкая перфорация, чтобы лучше слышать звук из-за перегородки. Акутагава стоял выпрямившись, его губы были далеко от отверстий, из-за чего голос звучал приглушенно.

 — Значит, три года, — произнес он. — Легко отделалась.

Сквозь толстое стекло он разглядывал Хигучи. Ее губы были блеклыми, кончики пальцев — бледными до синевы, как у людей с сердечной недостаточностью; дыхание — частым, словно путь до комнаты свиданий вымотал ее, и ямка меж ключиц на каждом движении становилась глубже, будто эти мелкие трепещущие вдохи давались ей с трудом.

 — Слушай сюда, Хигучи, — Акутагава ударил ладонью по стеклу и наклонился, опираясь на руку: — Не смей сгинуть в этой дыре. Ты мне нужна.

Он говорил негромко, но слова оглушили Хигучи. Семпай требовал невозможного: она чувствовала, что больше никогда не выйдет за пределы забора из колючей проволоки, что ее наказание подойдет к концу куда раньше, чем истечет срок. Она постаралась набрать в грудь воздуха, чтобы ответить ему, и вместо колючей боли в сердце ощутила, как освежающий поток заполняет разрушенные легкие — уже давно ей не дышалось так легко.

 — Я дождусь тебя, — тихо произнес Акутагава, глядя ей в глаза, затем резко поднялся, развернулся на каблуках и зашагал прочь.

Так и не сказав ни слова, Хигучи закашлялась, закрывая губы обеими ладонями — после приступа руки остались пусты, и вместо горько-пряного вкуса на языке оказалась только слизь с прожилками соленой крови.

 — Любовник приходил, что ли? — не сдержала любопытства охранница, заметив, как на щеках Хигучи появляется цвет.

 — Прошу прощения, нет, не любовник, — ответила Хигучи, зная, что сказать так будет правильно.

А в ее груди разливалось исцеляющее тепло, которое объяснило все, что Рюноске оставил между строк.

Дорогая, закончишь заданья мои —

…Розмарин, шалфей, зверобой…

Вернешься просить моей руки:

И тогда ты будешь со мной