Пусть сошьет мне рубашку из льна
…Розмарин, шалфей, зверобой…
Без нити, иглы, без единого шва —
И тогда она будет со мной.
В Доме ожидания суда Акутагаву разместили в кубе из бронебойного стекла, где дверью служила железная решетка под напряжением — в камере, предназначенной для эсперов с опасной способностью. В углу камеры располагался санузел, отгороженный узкой дощечкой на уровне бедер. В передней стене — запертая железной задвижкой горизонтальная прорезь для того, чтобы подавать поднос с пищей. На полу — свернутый футон, низкий столик и подушка для сидения.
Одетый в белую робу, Акутагава бесцельно переходил из угла в угол мелкими торопливыми шагами по отведенному ему пространству три на три метра. На шее у Акутагавы был запаянный ошейник со встроенным радиодатчиком и электрошокером — охрана имела право привести последний в действие в случае неповиновения.
Томительное ожидание было худшим наказанием. Это все равно что читать детектив, к которому уже знаешь развязку. В суде припомнят его грехи — а то и повесят парочку чужих: кому не охота закрыть несколько дел сразу. Погоды это не делает — и половины того, что он совершил, хватило бы на высшую меру. Поcле того, как закончится волокита, его перевезут в воздушную тюрьму для эперов, откуда некуда бежать и куда невозможно проникнуть, где он проведет в одиночке — сколько времени? Шесть лет? Восемь? Десять? Никто не знает. «До выяснения всех обстоятельств». Ни один приговоренный к смерти не узнает о своей участи раньше, чем за день до казни. И единственное, о чем Акутагава просил судьбу — чтобы момент наступил как можно скорее.
А единственное, о чем жалел — о том, что попался на громком деле. Заметку о его казни поместят в газетах, и наставник — чертов предатель! — прочитает ее, усмехнется: «Ты всегда был бесполезным слабаком».
Остановившись возле стены, Акутагава прислонился плечом к толстой прозрачной поверхности.
Тот человек…
Дазай Осаму, который подарил беспризорнику надежду, нашел ему место, отравил идеей о недостижимом совершенстве и в итоге бросил его, как надоевшую игрушку. Человек, которого Акутагава готов был убить собственными руками. Человек, от которого Акутагава так и не дождался слов, которых ему не хватало всю жизнь.
Краем глаза Акутагава заметил подошедшего к камере эспера в униформе с контрастной портупеей.
— На выход, — скомандовал конвоир.
Сведя брови, арестант молча повиновался. Его тело оплели три полоски тумана.
Акутагава знал, что судебное заседание продлится не один день. Знал он и то, что вынесенный приговор не принесет сюрпризов.
От адвоката Акутагава отказался. Он и без советов профессионала понимал, что единственный способ получить поблажку — сотрудничество со следствием; в таком случае ему бы не пришлось дожидаться приговора, чтобы отправиться на тот свет: в мафии болтливые умирают первыми, и никакая охрана не защитила бы от сломанной челюсти и трех пуль в грудь — ритуальной казни для предателей. Лучше пройти через это с собачьей преданностью, чем умереть с позором.
***
Орудуя щеткой, Хигучи собирала рассыпанные по полу иголки и лепестки. В груди неприятно кололо прямо возле сердца.
— Не сейчас, не сейчас, — шепотом приговаривала она, словно просила смерть подождать. Еще осталось важное дело…
Когда она думала об этом, дышать становилось чуть легче. Словно тело понимало, что задание, которое осталось совершить — будет совершено ради любви. Той самой любви, которая проросла внутри нее душистыми травами и грозила разрушить ее. Высасывающее силы чувство, опасное, как Расемон, горько-пряное, как слова Акутагавы.
Закончив с уборкой, Хигучи взялась за телефон и набрала нужного человека.
— Мне нужна копия с материалов дела Акутагавы Рюноске, — произнесла она. — Как скоро можно ее достать? …Неделя? У вас есть три дня!
Ей уже случалось вытаскивать из переделок некоторых членов мафии, а потому она знала, как это делается: в уголовных законах она разбиралась лучше, чем в земельном праве. Пропавшие вещдоки, обработанные свидетели, купленные судьи — вопрос только в том, сколько времени, сил и денег придется потратить.
***
На четвертый день Хигучи отправилась в офис с самого утра. Вид у нее был такой, что коллеги первым делом поинтересовались, не слишком ли рано она вернулась с больничного. Отмахнувшись, Хигучи спросила, прибыл ли ей пакет.
Сидя у себя в кабинете, она нашла нужный конверт, открыла его и несколько минут бездумно сидела перед объемной папкой — тут только для того, чтобы прочитать все, понадобится целый день. У Хигучи возникло чувство, что она задумала прыжок выше головы, что она собирается откусить больше, чем сможет проглотить. На задворках души прозвучал голос, велевший просто сдаться. То, что было в ее руках — не пустяковое дело, а готовая путевка в ад.
Отругав себя за малодушие, Хигучи открыла папку.
***
Наступал вечер. Сотрудники фирмы мало-помалу собирались домой.
Не включая в кабинете свет, Хигучи сидела в кресле, подперев щеку кулаком и пытаясь набросать план действий.
Со старыми обвинениями можно было бы затянуть следствие, задушить бюрократической волокитой, убедить свидетелей поменять показания и добиться нужного результата. Однако, провернуть это собственными силами Хигучи бы не смогла: пускай она и не последняя пешка в Портовой мафии, ее средств и влияния не хватит на такую объемную работу.
С последним делом же все оказалось очень плохо. Прямые доказательства, показания свидетелей и потерпевшего, видео и аудио записи. Обнадеживало только одно. Акутагава отказался давать показания.
Это означало, что у полиции по-прежнему нет полной картины произошедшего, а также — пока Акутагава хранит верность мафии, не сказав ни слова о том, кто и зачем его послал, его мотив остается скрытым во тьме, и это — то самое место, в которое можно вцепиться. Пока следствию неизвестно, на кого и почему он работает, Акутагава остается в амплуа безрассудного маньяка, который сделал это разве что ради собственного удовольствия: отследить заказчика невозможно, а сам Акутагава ничем не связан ни с Кацуджи Комуем, ни с проектом, против которого этот чиновник проголосовал.
— Если бы я была там, — в очередной раз сожалела Хигучи.
Но вдруг паззл сошелся. Она действительно была там, ее изображение осталось на камерах, а это значит…
Хигучи подняла телефонную трубку и набрала номер.
— Можете связать меня с Мори Огаем? Хотя, нет, лучше подскажите, когда он мог бы принять меня лично.
***
Мори Огай сидел в кресле напротив широкого, во всю стену, окна. На журнальном столике по левую руку от него лежала стопка документов, свежие газеты и несколько детских рисунков.
Черный плащ на плечах босса казался церемониальной мантией — таким же символическим атрибутом, каким когда-то был белый халат. Мрачность облика усугубляли поднятый воротник с острыми кончиками, бросавшими тень на лицо, и легкий шарф цвета венозной крови; с рукавами контрастировали тонкие белые перчатки.
— Итак, Хигучи-кун? — произнес он, легким кивком подбадривая девушку, которая так и не решалась начать.
Переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол, Хигучи высказала:
— Мне бы хотелось обсудить ситуацию, в которой находится член мафии, Акутагава Рюноске.
Мори повернул голову, направляя взгляд за окно, и сцепил руки в замок.
— В сложившейся ситуации нечего обсуждать. Он не проронил ни слова — так пусть спокойно доживет оставшийся срок. Журналистов уже попросили не поднимать шумихи, так что казнь пройдет незаметно.
— Но, босс, это один из сильнейших…
Он поднял ладонь, останавливая Хигучи на середине фразы.
— Он провалил миссию и вдобавок поставил под угрозу секреты организации.
— Это была его первая ошибка! — выкрикнула Хигучи, не сдержав отчаяния: — Он успешно завершил многие задания. И даже в безвыходной ситуации не пошел на сделку с полицией. Разве он не заслуживает защиты?
Ее голос прокатился по просторному кабинету и затих.
— Если бы я только была с ним… — прошептала Хигучи.
Подняв указательный палец, Мори взглянул на нее сквозь прищуренные веки — с таким выражением морщинки вокруг глаз казались глубже.
— Нарушив прямой приказ, он отправился в одиночку, — отметил он, верно расшифровав произнесенные в сердцах слова Хигучи. — Самонадеянность не делает ему чести. Еще что-нибудь, что ты хотела обсудить, Хигучи-кун?
Его интонация предполагала, что разговор подошел к концу, но девушка вцепилась в этот шанс склонить Мори на свою сторону. Осознав, что взывать к эмоциям бесполезно, перешла к сухим фактам.
— Я изучила материалы дела. По старым обвинениям доказательства ненадежны, а этого уже достаточно, чтобы отсрочить казнь, — начала она: — Но основная проблема заключается в покушении на Кацуджи Комуя. Слишком громкое дело, чтобы замять следствие.
Мори Огай кивнул, разрешая ей говорить дальше.
— Так как Акутагава-семпай отказался давать показания, у обвинения нет полной картины произошедшего. А также нет ничего, указывающего на мотивы. Это слабая точка расследования, — она прервалась, закашлявшись. Мори терпеливо ждал, пока она сможет продолжить. — Босс, я считаю, что есть человек, который также мог бы проходить обвиняемым по этому делу. Который был в то же время в том же месте, у которого есть понятный мотив, а, главное — куда менее значимый для организации.
— К чему ты клонишь, Хигучи-кун?
— Босс, разрешите мне взять вину на себя, — отчеканила Хигучи. — При вашем содействии Портовая мафия получит назад ценного сотрудника.
Он посмотрел на девушку, пристально разглядывая ее решительное лицо, и по профессиональной памяти отмечая симптомы: бледность кожных покровов, митральный румянец, цианоз носогубного треугольника…
— Кажется, за прошедший месяц ты часто брала больничный? — припомнил он.
— Скоро я не смогу исполнять свои обязанности, — начистоту сказала Хигучи. — Болезнь развивается быстро.
Если взвешивать информацию в том виде, в котором ее подала Хигучи — жизнь сильного эспера окажется важнее, чем свобода его умирающей помощницы. Однако, стоило учесть и другие факторы: предложенный план предполагал немало расходов.
— Я приму к рассмотрению твою идею, — ответил Мори, — и решу, стоит ли игра свеч.
***
Не дождавшись от босса положительного ответа, Хигучи решила действовать своими средствами. Сверяясь с имеющимися данными, она пыталась составить план побега.
Самым сложным в этой задаче было вытащить Акутагаву из камеры: до тех пор, пока он находится под строгой охраной и за электрифицированной решеткой, шансы добраться до него равнялись нулю. Поэтому она снова решила задействовать связи.
— Приветик, — по-дружески сказала она в телефонную трубку. — …Нет, сегодня я насчет дела. Надо бы организовать моим ребятам удостоверения Службы гигиены. Выйдет?
***
Сидя в позе портного перед низким столиком, Акутагава перелистывал страницы книги. Обложка была потрепанной, хотя листы не успели пожелтеть — томик из местной небогатой библиотеки прошел через многие руки. Французский роман о женщине по имени Эмма, которой не жилось обычной жизнью и в стремлении к большему она все глубже падала во грех. Сюжет был банален, слог — изящен; Акутагава находил текст занимательным, и раздраженно вскинул голову, когда снаружи куба послышался шум, мешающий читать.
По залу проходили несколько сотрудников полиции и двое в гражданском. Они бурно переговаривались между собой, почти ругаясь. Пытаясь игнорировать их, Акутагава уткнулся в книгу.
— Допустим, в мужской камере все не так плохо, но… А тут что у вас? Камеры для эсперов? — спросил один из визитеров — очевидно, приехали с проверкой и подняли всех на уши. Они стали осматривать камеру для эсперов со способностями, связанными с управлением электричеством. — И это вы называете изоляцией?
Начался спор. Проверяющие махнули рукой и пошли дальше. Прямиком к камере Акутагавы.
Заключенный отложил книгу, понимая, что спокойно почитать ему не дадут, и стал рассматривать процессию. И стоило большого труда не выдать своего удивления: в одном из «проверяющих» он узнал Тачихару из «Черных ящериц», да и второе лицо показалось знакомым.
«Что происходит?» — пытался понять Акутагава.
Тачихара достал из сумки похожий на пистолет бесконтактный термометр, и сквозь решетку направил его внутрь камеры; нажал на кнопку, деловито посмотрел на дисплей.
— Здесь температура на два градуса выше допустимой, — заявил он. — У вас вообще вентиляция есть или вы предлагаете заключенным задохнуться?
Пошли пререкания.
— Нет, так это оставлять нельзя, — настаивал Тачихара. — Переводите его в общую камеру или куда угодно еще, хоть в кабинет к своему заму, мне без разницы, но чтоб санитарные условия соблюдались. Кстати, кто здесь у вас?
— Акутагава Рюноске, — подсказали ему.
Тачихара распахнул блокнот, начал листать исписанные страницы.
— Так, Акутагава Рюноске, ага, нашел, — он задумчиво обвел какую-то строчку карандашом и поднял голову: — Он получает медицинскую помощь?
— Что?
— У меня из личного дела выписано, в примечаниях о состоянии здоровья, вот, пожалуйста: хронический плеврит. Так получает или нет?
— Еще скажите в санаторий его отправить! Это особо опасный эспер, никакие послабления в режиме не предусмотрены.
Тачихара картинно зевнул.
— Мне от всей души плевать, подохнет он тут или нет. Это не у меня будут проблемы, а у вас. Мое дело — собрать нарушения и передать начальству. А вам лучше прислушаться, если не хотите отхватить штрафа.
С деланным равнодушием Акутагава следил за разворачивающимся перед ним спектаклем. Процессия пошла дальше. Один из полицейских задержался перед камерой и бросил Акутагаве:
— Твои друзья настучали, что ли?
— У меня нет друзей, — огрызнулся Акутагава, и уставился в книгу.
***
За широким окном кабинета спускались сумерки.
Рассмеявшись, Мори Огай отложил прочитанную записку.
— Ну и цирк устроила эта Хигучи! — прокомментировал он. — Она в самом деле думала, что они переведут его в общую камеру, если слегка припугнуть?
Затем его лицо стало серьезнее. Эти напарники… Он не ошибся, поставив их вместе. Немногие могли бы сработаться с самонадеянным Акутагавой так, как инициативная Хигучи.
Задумавшись, он поднял с рычага телефонную трубку и позвонил в офис «Шиосава Билдингс». Ему ответил секретарь.
— У меня сообщение для Ичие Хигучи, — произнес он. — Передайте: пусть действует на свое усмотрение.
***
Получив карт-бланш от босса, Хигучи первым делом связалась с юристами, работающими на мафию — талантливыми крючкотворцами, способными затянуть и задушить бюрократическими проволочками самое прозрачное дело. С этой командой у Хигучи не было сомнений в том, что ее план увенчается успехом.
Хигучи стала потоком воды, льющимся на мельницу, и жернова пришли в движение. Жернова, между которыми будут смолоты в пыль правосудие и справедливость.