Время шло, и синяк на лице Фролло сперва начал переливаться всеми цветами радуги, а затем и вовсе побледнел. Губы стали снова тонкими и приобрели свою обычную форму. И рана на боку совершенно перестала гноиться и заживала. И судья чувствовал, как с каждым днем его силы прибывают, а боль уходит из тела. И он не мог этому не радоваться.

Единственно — по мере того, как он приходил в форму, его все сильнее тянуло к Эсмеральде. Все чаще хотелось прижать ее к себе, гладить, целовать, а то и начинали сниться непристойные сны с ее участием. Он даже постанывал во сне, будил своими стонами Эсмеральду, а она будила его, думая, что ему снится кошмар. И, когда судья открывал глаза, то несколько мгновений с недоумением думал, почему она в этой ночной рубашке, когда он только что снял ее с Эсмеральды, намереваясь заняться с ней любовью. Затем на него находило понимание, что это был всего лишь его сладкий сон, и Фролло тихонько вздыхал, сетуя про себя на то, что его грезы не были правдой.

У Эсмеральды же дела обстояли не так радужно. Нога все еще болела. Ныла после того, как Эсмеральда ходила продолжительное время, выгуливая Джали в саду судьи. А когда была сырость, Эсмеральда с трудом на нее наступала, и судья велел вырезать для Эсмеральды трость, чтобы ей было легче ходить. И Эсмеральду из-за этого всего переполняла горечь. Никогда она еще так не болела. Все ее болезни сводились к редкой простуде, которая быстро проходила. А сейчас… Она боялась. Безумно боялась, что ее колено никогда не станет таким, как прежде. Здоровые ноги были для нее всем. И однажды она не выдержала. Попыталась как-то утром встать на ногу, и боль резкой вспышкой выстрелила от колена по всему телу. Эсмеральда шлепнулась на постель и уткнула лицо в ладони.

Фролло стоял перед зеркалом и приводил себя в порядок, когда услышал тихие всхлипывания. Он обернулся на этот звук и увидел, как Эсмеральда, всегда такая стойкая и несгибаемая, плачет. Ее плечи дрожали, она покачивалась из стороны в сторону, и у судьи защемило душу от такого зрелища. Он приблизился к ней и присел рядом, коснувшись ее плеча. Эсмеральда вздрогнула, отняла руки от лица, и Фролло увидел, что по ее щекам градом катятся слезы. Он нахмурился. Отчего она так скверно себя чувствует? Он ведь не давал ей в последнее время повода быть несчастной. Более того, делал все, чтобы ей было хорошо в его доме. Почему же она так рыдает?

— Эсмеральда… Что с тобой происходит, девочка? — он вглядывался в ее заплаканное лицо.

— Мое колено… — простонала она. — Это проклятое колено никак не заживает! Как же я теперь жить буду?!

— Что ты имеешь в виду? — он действительно не понимал. В его доме у нее было все: еда, одежда, он ни в чем не утеснял ее, даже более того.

Эсмеральда вцепилась в свою ночную рубашку. Ну как же он не понимает?! Впрочем, откуда бы ему это понять, он ведь никогда не терпел нужды. Сытый голодного разве поймет?

— Если мое колено так и будет болеть, я не смогу танцевать! — горькое отчаяние перешло в раздражение, и она сказала это громче, чем ей хотелось. — Танцы — это моя жизнь! Ими я добывала себе средства к существованию, только благодаря им я могла прокормиться! А теперь что?! Я не могу даже ходить!

Она снова уткнулась в ладони. Судья припомнил, как тяжело ему приходилось, когда он еще только учился. Его родители были мелкими дворянами, почти нищими, даже несмотря на свое положение. Их ленные владения были заложены, денег водилось совсем мало. Свое богатство Фролло получил гораздо позже, когда пошел по стезе юриспруденции — только тогда он смог выкупить наследство обратно. Судьям доставалось много добра от тех, кто приходил разбирать какое-то дело, издержки суда всегда оплачивались и со стороны истца, и со стороны ответчика.

А если они не могли этого сделать, то их имущество спускалось с молотка, чтобы оплатить судебную тяжбу. Но это было гораздо позже, а когда Фролло учился, то ему и еда-то не каждый день перепадала. И он из-под себя выворачивался в те времена, чтобы стать состоятельным человеком и не терпеть больше нужды, чего бы ему это ни стоило, буквально шел по головам, заработав себе репутацию самого бесчувственного и жестокого судьи. Он почти забыл об этом, но Эсмеральда воскресила в его памяти все, через что он прошел, когда был школяром.

Фролло протянул руку и осторожно обнял ее за плечи. Потянул ее к себе, и она не сопротивлялась — верно, ей сейчас действительно было очень тяжко.

— Ну что ты, моя дорогая, — прошептал он. — Твоя ножка не сломана, ты всего лишь растянула связки. Да, заживление требует времени, и ногу надо будет потом разрабатывать — не скрою, это будет тоже больно, но… Все образуется, и ты снова сможешь порхать на улице, как всегда это делала. К тому же, я ведь тебя никуда не гоню. Пока ты не можешь танцевать, я позабочусь о тебе.

Он коснулся губами ее виска. Эсмеральда застыла. Фролло слегка испугался, что она все испортит и оттолкнет его от себя, и тогда он не представлял, что сделает. Он слишком хорошо знал свой раздражительный взрывной характер, хоть и тщательно скрывал его от всех остальных — им-то он казался расчётливым сухарем, неспособным на какое-то сильное проявление эмоций вроде сострадания и милосердия, за исключением разве что ярости по совершенно определенной причине: неповиновение, нарушение порядка, игнорирование правил. Но Эсмеральда не отшатнулась. Она обмякла в его руках и глухо сказала:

— Обо мне ты позаботишься, а кто позаботится о моем народе? Танцы давали возможность прокормиться не только мне, но и другим тоже…

Фролло вздохнул. Он так боялся, что она вырвется из его объятий, что совершенно не подумал об этом. Он ведь терпеть не мог цыган. Охотился за ними больше двадцати лет, надеясь найти их убежище и вышвырнуть их всех вон хотя бы из Парижа, а то и устроить из них костер на Гревской площади. И вот сейчас рядом с ним сидит одна из них, и он готов сделать все, чтобы она была его. Со всей отчетливостью Фролло понял, что готов пойти даже на то, чтобы поступиться некоторыми своими принципами, и все — только ради нее. Если Эсмеральда будет с ним, то он вполне может закрыть глаза на всех этих цыган, поступиться своей ненавистью к ним, если только они по-настоящему не нарушат закон — здесь Фролло был непреклонен и ни в коем случае не собирался это игнорировать. Он сглотнул. Затем зарылся носом в ее волосы — и она опять не отшатнулась! — поцеловал ее в макушку и тихо пробормотал:

— Сколько ты зарабатывала в день, когда танцевала?

Эсмеральда задохнулась. Неужели он это серьезно говорит?! Она медленно отлипла от его груди и заглянула в его лицо. Брови Фролло скорбно вздернулись, скулы слегка покраснели, и весь его вид выражал озабоченность. Он легонько сжал ее плечо и настоял на своем вопросе:

— Ну, что же ты молчишь? Скажи мне, моя дорогая. Так сколько?

Эсмеральда назвала примерную сумму. Ей не всегда удавалось столько зарабатывать. Иногда — чуть больше. Иногда — меньше. Но в среднем от зрителей ей доставалось именно столько. Фролло нахмурился и опять вздохнул.

— Тот толстый цыган не прикарманит деньги, если получит их? — спросил он.

— О, нет! — Эсмеральда даже встрепенулась. — Он ни за что этого не сделает!

— Хорошо, — судья кивнул. — Он будет получать эти деньги через моих слуг каждый день.

Эсмеральда в шоке приоткрыла рот. Не может быть, чтобы он на самом деле хотел это сделать! Это же судья Клод Фролло! Тот самый Фролло, который так долго издевался над ее народом! Зачем ему это?!

— Я тебя не понимаю! — ее голос был хриплым, и она вдруг слегка задрожала. — Почему ты это делаешь?!

Фролло потянулся к ее лбу и коснулся его губами, чувствуя нежный аромат, исходящий от ее волос. Возбуждение накатило так, что он с трудом удержался, чтобы не позволить себе лишнего и не впиться в ее губы, которые сейчас так его манили. Его дыхание стало резким, прерывистым, и он постарался глубоко вдохнуть, чтобы не показать ей, по какой острой грани он сейчас ходит.

— Потому что я не хочу, чтобы ты о чем-то беспокоилась, моя дорогая, — пробормотал он. — От этого не будет никакой пользы ни тебе, ни мне. Я хочу, чтобы ты, пока живешь у меня, не испытывала никаких волнений. Я… — он чуть было не ляпнул, что ничего так не желает, как чтобы она продолжала у него жить, потому что он слишком сильно любит ее, чтобы отпустить, но прикусил себе язык. Не следовало ее так пугать. Неизвестно, что бы она вытворила после этих его слов.

— Но ты же ненавидишь нас! — она все равно стояла на своем.

— Уже не так сильно, как раньше, благодаря тебе, мое сокровище, — он все-таки позволил себе эту вольность. — Если бы не ты, я бы ни за что не ушел живым от тех мерзавцев. Поверь, я прекрасно это понимаю, и я не могу оставить это без внимания. К тому же ты лечила меня, очищала мою рану от пакости, и даже не морщилась. Такие вещи дорогого стоят, уж можешь мне поверить.

Да… Он ничуть не кривил душой, когда сказал это. О нем никто до сих пор так не заботился. Даже его собственные родители. Скорее, он был для них помехой, нежеланным существом, появившимся на свет либо не вовремя, либо вопреки родительскому хотению, судя по их отношению к нему. Отец только и знал, что читал судье нотации, подробно расписывая, каким должен быть его сын. Мать… смотрела с равнодушием. Все их внимание и любовь были отданы только что родившемуся тогда брату.

Фролло в то время было лет восемь, и он как-то подошел к колыбели брата. Он, тогда еще просто Клод, смотрел на этот маленький кулек и недоумевал, почему родители так относятся к этому ребенку. Ведь все, что он делал — это спал, кричал, ел и пачкал пеленки. А он, Клод, так старался заслужить одобрение родителей, но подобное отношение ему было заказано. И вот его брат получал все их внимание ни за что. Он стоял, нахмурившись, и все смотрел на брата, пока его не увидел отец. После этого его в очень короткие сроки отправили в колледж, наказав примерно учиться, чтобы стать там монахом, ибо нет ничего лучше, чем служение Господу. Но Фролло выбрал другой путь. Возможно, из чувства противоречия. Правда, родители этого не увидели, потому что их вместе с братом унесла чума.

Фролло сморщил нос от этих горестных воспоминаний, возникших в его памяти так внезапно. Он об этом и не думал — почти позабыл свое детство, стер его из своей памяти, как что-то ненужное, нежеланное. Эсмеральда пробудила в нем что-то… какую-то тягу. В судье опять проснулось позабытое давным-давно, погребенное в самые глубокие недра души, желание, чтобы его просто любили за то, какой он есть. Хотя он больше ничем не напоминал того мальчишку, которого услали из отчего дома. Слишком он переменился за все эти годы, очерствел душой, закрыл свое сердце, ибо почувствовать равнодушие от людей, которых судья посчитал бы близкими, было невыносимо тяжело. Из-за этого он и не подпускал к себе никого долгие годы. Пока ему не встретилась Эсмеральда. Тут уж он ничего не смог с собой поделать — воспылал так, что это пламя пожирало его, и кровь вскипала в жилах.

Фролло сглотнул комок, возникший у него в горле, и Эсмеральда увидела в его глазах такую пронизывающую тоску, что слегка содрогнулась. «Боже, да он беспросветно несчастен! — вдруг подумала она. — Но отчего?! Он же богат, он — самый могущественный человек в Париже после короля!» Ей вдруг захотелось его утешить. Она не могла просто так сидеть и смотреть на эту тоску в его глазах. И Эсмеральда коснулась его руки, лежавшей на ее плече, и погладила ее.

— Спасибо, судья, — она почти прошептала это. — Твои слова для меня много значат.

Судья вздрогнул, словно очнувшись от тяжких мыслей. Он улыбнулся с неожиданной для себя робостью, прочистил горло и сказал:

— Я пошлю слугу с деньгами сегодня же.

***

Фролло все чаще вывозил Эсмеральду на прогулку по Парижу или в Венсенский лес. В Булонский они не ездили, поскольку там засели те бродяги. Они хорошо прятались, стервецы. Патрули, высылаемые на их поиски, находили то тут, то там признаки того, что здесь стоял разбойничий лагерь, но самих мерзавцев ни найти, ни поймать не могли. Судья подумал, что чуть позже сам займется этим, когда у него с Эсмеральдой будет что-то определенное. В общем, не до них ему сейчас было. А пока он сопровождал Эсмеральду, которая ездила в его карете из-за своего колена. Сам он почти все время ездил рядом с каретой на Снежке — боялся, что если сядет внутрь к Эсмеральде, то начнет позволять себе вольности, напугает эту девушку и оттолкнет ее от себя. Да и физическую форму следовало поддерживать, уж не говоря о том, что Снежку тоже требовалась прогулка, как и козе Эсмеральды, которая бегала рядом. Чаще всего они все же отправлялись в лес. Потому что в Париже Эсмеральде на глаза попадался капитан Феб, и судья начинал сходить с ума от ревности.

Она так смотрела на этого проклятого капитана! Ее глаза загорались, и она светилась от радости, когда его видела. В груди Фролло ворочался злобный монстр, когда он на все это смотрел. И что она в капитане нашла?! Неужели ее привлекала его внешность? Да, он был красив — атлетически сложен, чуть выше Фролло — совсем ненамного. Его волосы отливали золотом, когда Феб снимал свой шлем, и сияли так же ярко, как его латы. И капитан с удовольствием отвечал Эсмеральде на ее взгляды своими — страстными, желающими ее. Весь вид де Шатопера говорил о том, как ему нравится эта девушка.

Фролло ревновал так мучительно, что даже посматривал на себя в зеркало пристальней, чем обычно. И находил, что он ничуть не хуже капитана де Шатопера. Его осанка была горда и полна достоинства, волосы были густыми, хоть и совершенно седыми, но они были такими уже давно — Фролло очень рано начал седеть, что, впрочем, его совсем не беспокоило. Высокий лоб, породистый нос, что с ним не так? И он явно был умнее, чем этот капитан. Раз эдак в сто. К тому же, капитан Феб был помолвлен с этой девицей де Гонделорье. «Я ни за что не позволил бы себе смотреть на других женщин, будучи помолвленным!» — с обидой подумал судья.

И от этой мысли его карие глаза широко распахнулись. «Эсмеральда ведь ничего про это не знает! — эта мысль поразила Фролло, словно молния. — Относилась бы она к нему так же, как сейчас, узнав, что капитан уже почти женат?» Фролло захотелось это проверить, не сходя с места, но он приструнил себя. Надо было подгадать подходящий момент, чтобы открыть Эсмеральде глаза, иначе только хуже выйдет — еще раскричится, что это все клевета, и Фролло — гнусный ублюдок, наговаривающий на разлюбезного капитана, и опять ему придется начинать все сначала. Нет, он пойдет другим путем… И судья терпеливо ждал случая, когда он смог бы очернить капитана в глазах Эсмеральды — ненавязчиво, но навсегда.

***

Квазимодо в последнее время частенько спускался со своей колокольни вниз и даже выбегал за пределы Собора Парижской Богоматери на самые ступеньки, чего не делал с самого Пира Дураков. Очень боялся, что в него снова начнут кидаться грязью и гнилыми овощами. Но теперь внизу была Эсмеральда, рядом с которой неизменной черной тенью околачивался хозяин звонаря — судья Клод Фролло. Уж при нем никто не осмеливался на этот раз даже пикнуть в сторону Квазимодо.

Они частенько навещали горбуна практически в одно и то же время, и Квазимодо сам уже периодически с нетерпением поглядывал вниз, ожидая, когда карета Фролло подъедет к ступеням собора. Как только он видел знакомый экипаж, то мигом слетал вниз со своей башни и спешил к подножию церкви — встречать. Эсмеральда не могла подняться к нему — он видел, что с ее ногой что-то не так, она ходила, опираясь на трость, которую он сам для нее и вырезал по просьбе своего приемного отца. Фролло не скрывал, для чего нужна эта трость, и Квазимодо вложил душу, когда делал ее для Эсмеральды.

Эсмеральда с помощью судьи выбиралась из кареты и присаживалась на ступеньки собора, и тогда они с Квазимодо долго болтали о всяком разном, а Фролло стоял рядом и почти не вмешивался в их разговор. Время от времени к ним подъезжал на своем коне капитан де Шатопер. Фролло при этом выглядел совершенно невозмутимым, но губы его слегка дергались, и Квазимодо точно знал, что хозяину все это не нравится. Звонарю и самому это очень не нравилось.

Эсмеральда уж слишком радостно приветствовала капитана, а тот пялился на нее во все глаза, пожирал взглядом, отпускал комплименты, и тогда она светилась от счастья. «Зачем он это делает? — хмурясь, думал звонарь. — Зачем дает ей надежду на какие-то отношения с ним?» Квазимодо прекрасно знал, что у капитана есть невеста, на которой тот непременно женится, другого и быть не могло. В конце концов он не выдержал. Когда капитан, в очередной раз приехавший поглазеть на Эсмеральду, покинул их общество, Квазимодо сердито фыркнул.

— Ты это чего? — Эсмеральда с недоумением нахмурилась.

— Расфуфыренный индюк! — буркнул Квазимодо, провожая взглядом Феба.

— Квазимодо! — ахнула Эсмеральда. — За что ты так с ним? Он ведь ничего плохого тебе не сделал!

— Мне — нет, а вот тебе даже очень может! — Квазимодо возразил с таким пылом, что даже покраснел от возмущения.

Глаза у Эсмеральды расширились так, что стали похожи на блюдца.

— О чем это ты? — тихо спросила она.

— Я это о том, что…

— Квазимодо! — громовой голос Фролло оборвал пасынка, и тот, вздрогнув, перевел взгляд на судью. — Нет!

Фролло строго покачал головой, и Квазимодо затушевался. Эсмеральда открыла рот, чтобы настоять на ответе, но Квазимодо вскочил на ноги и заторопился.

— Извините, но у меня сегодня много дел в соборе, — сказал он, попрощался и улизнул от греха подальше на свою башню.

Эсмеральда не понимала, что с ним творится. Она медленно встала на ноги, опираясь на трость. Хоть день был ясным, солнечным, но ей показалось, что все вокруг потускнело. Ее брови скорбно сошлись на переносице. Судья протянул ей руку.

— Поехали домой, Эсмеральда, — сказал он.

Сегодня судья приехал вместе с Эсмеральдой в карете, и не мог нарадоваться этому. Не зря он так терпеливо ждал! Вот и представился случай открыть глаза на этого, как его метко назвал Квазимодо, расфуфыренного индюка. Он помог Эсмеральде забраться в карету и уселся напротив. Какое-то время они ехали молча, потому что Фролло не собирался начинать разговор сам — еще чего не хватало. Пускай Эсмеральда посидит, подумает, а когда дозреет — сама задаст ему необходимый вопрос. Наконец, она робко прочистила горло.

— Судья, — позвала она.

— Да, моя дорогая, — он тут же откликнулся.

— Ты не знаешь, о чем это говорил Квазимодо?

Фролло дернул губами и наморщил свой длинный нос, чтобы показать, как ему неприятен ее вопрос.

— Ты точно знаешь, — заключила она, внимательно глядя в его лицо.

Фролло вздохнул.

— Да, я знаю, — признал он.

— Мне из тебя клещами все вытаскивать? — она начала сердиться.

— Видишь ли, мне бы не хотелось, чтобы ты обвинила меня в том, что я клевещу на этого человека, — Фролло снова поморщился. — Еще скажешь, что я предвзят, что я вру… Нет, мне это не по нраву.

— Я от тебя не отстану! — пригрозила Эсмеральда, и глаза ее яростно сверкнули.

— Ты уверена? — Фролло все еще сопротивлялся, хоть ему и не терпелось вывалить ей всю правду про капитана.

— Да! — рявкнула она.

— Ну, хорошо, — он демонстративно пожал плечами. — Ты сама так решила. Дело в том, что наш бравый капитан де Шатопер помолвлен с одной знатной девушкой.

Эсмеральда поперхнулась. Ее лицо побледнело, а рот приоткрылся.

— Как помолвлен?! Ты врешь! — зарычала она.

Фролло с возмущением закатил глаза.

— А я об этом говорил! — он с негодованием фыркнул. — Я знал, что ты начнешь меня винить в том, что я тебе вру! Но, видишь ли, у меня есть веские доказательства.

— И какие же это?! — она все никак не могла поверить в такую жестокую правду. Ни разу, ни намеком капитан не давал понять, что он почти женат. Он ведь так смотрел на нее, словно никто ему не был нужен, кроме нее!

— Я могу тебе показать их этим вечером, если захочешь, — предложил судья.

— Уж покажи! Потому что я не верю ни одному твоему слову!

— Как, впрочем, и слову Квазимодо. Он ведь хотел тебя об этом предупредить.

— Но почему ты ему не позволил?!

— Потому, моя дорогая, что ты тут же с ним поссорилась бы. А у бедного мальчика и так мало друзей. Было бы жестоко дать ему сказать правду, чтобы ты на него ополчилась.

— А то, что я ополчилась на тебя, тебя не волнует значит?! — ее глаза зло прищурились.

— Я к этому привык. На меня много людей злобно косится, ты не первая и не последняя, — Фролло усмехнулся, как ей показалось, с горечью.

— Ты сам в этом виноват!

— Возможно. Я даже не буду отрицать. Просто, когда на меня злобно косишься ты, меня это… не радует, — он серьезно посмотрел ей в глаза. — Мне все равно, что обо мне думают другие люди. Но я не хочу, чтобы на меня злилась ты. Тем более сейчас, когда я ничего для этого не сделал. Ровным счетом ничего, моя дорогая.

— Покажи мне эти свои доказательства. И если то, что ты мне сказал — правда, у меня не будет повода на тебя злиться, — Эсмеральда вздохнула.

— Тогда нам надо дождаться вечера, — кивнул судья.

Он точно знал, что вечером будет небольшой пир в доме де Гонделорье. Алоиза, мать невесты капитана, послала Фролло приглашение. Она периодически приглашала судью в свой дом, но Фролло отговаривался делами, а в последнее время и дурным самочувствием. Он не находил ровным счетом никакого удовольствия в том, чтобы присутствовать на этих празднествах, где все разговоры были ни о чем, и витала в воздухе смертная тоска. Все время боялся, что сорвется и скажет что-нибудь очень язвительное, что воспримут как дурной тон. Но сегодня Фролло был весьма рад, что получил очередное приглашение. И, хоть судья не собирался идти на этот пир, но оно дало ему необходимую и важную информацию. Потому что капитан де Шатопер обязательно будет в доме де Гонделорье — как жених, он не мог пропустить такое событие. Капитану придется прийти, Фролло в этом не сомневался.

День для Эсмеральды тянулся, как патока, и она с нетерпением ждала вечера. Она не могла ни читать, ни есть — кусок не шел в горло. Сидела в гостиной с книжкой в руках, но перечитывала одну и ту же страницу, потому что не могла ни на чем сосредоточиться. И когда судья подошел к Эсмеральде, она нетерпеливо встрепенулась, хотя и слегка оторопела от его внешнего вида. На Фролло не было его обычной сутаны, наплечников и шаперона. Туника, шоссы, пулены и серый плащ — вот и все, что он на себя надел.

— Боже, что у тебя за вид?! — выдохнула Эсмеральда.

— Самый нормальный вид для слежки, — спокойно пояснил судья. — Мы ведь подглядывать идем, а не в гости. В моей обычной одежде я буду слишком заметен, а нам этого не надо.

Он жестом поманил ее за собой, и Эсмеральда беспрекословно последовала за ним. Козу они на этот раз оставили дома — еще заблеет невовремя и некстати.

Несколько кварталов судья и Эсмеральда ехали в карете. Затем Фролло велел остановиться и выпрыгнул наружу.

— Дальше придется пешком, Эсмеральда, — сказал он. — Выдержишь?

— Выдержу! — твердо ответила она.

Они шли по вечернему Парижу, и никто особо не обращал на них внимания — у всех были свои дела. Пару раз к ним пытались пристать бродяги, но Эсмеральда обругала их в самых площадных выражениях, грозя тростью. По ее ругательствам бродяги поняли — эта девчонка была из своих, из Двора Чудес, и отстали.

— С тобой приятно иметь дело, моя дорогая, — тихонько усмехнулся судья. — Вечерний Париж небезопасен, а ты вон как их разогнала.

— Да, со мной ты как за каменной стеной, — она не удержалась и прыснула, несмотря на то, что сейчас ей предстояло узнать что-то очень неприятное.

Они приблизились к дому де Гонделорье и неприметными тенями встали недалеко от балкона.

— Девица Флер — невеста нашего капитана — очень любит прогуливаться по балкону в его присутствии, — прошептал судья. — Подождем, скоро они должны появиться.

Эсмеральда судорожно сжала трость в руке.

Как судья ей и говорил, балконная дверь приоткрылась через некоторое время, и на балкон выплыла девушка. Она, со своими светлыми волосами и в белом платье, была похожа на лебедя — хрупкая, нежная. И весьма счастливая. Эсмеральда закусила губу. Причина счастья Флер-де-Лис стояла рядом. Капитан де Шатопер во всей своей красе. Кидающий на Флер ласковые взгляды, полные обожания и восторга — еще сегодня утром он так смотрел на Эсмеральду. Так и норовящий прикоснуться к своей невесте.

— О, дорогой Феб, я жду не дождусь нашей свадьбы! — прощебетала Флер, и светлая улыбка озарила ее лицо.

— Я тоже безумно хочу этого, любовь моя, — нежно отозвался капитан, и у Эсмеральды зашлось сердце. Она ведь верила ему! Так верила! А он… Ощущения Эсмеральды были похожи на то, как если бы ей в грудь вонзили нож. Эсмеральда задохнулась и тихо всхлипнула, и Фролло сжал ее локоть.

— Тише, Эсмеральда, они нас услышат! — прошипел он сквозь зубы.

Судью переполняла одновременно и радость, и горечь. Радость от того, что Эсмеральда собственными глазами увидела всю правду в своей неприглядной красе. Горечь от того, что ей сейчас было больно, и от этого невольно он страдал и сам. Иллюзии Эсмеральды только что были разбиты вдребезги. Но это необходимо было сделать. Иначе потом, когда она в своих чувствах зашла бы слишком далеко, ей было бы гораздо, гораздо больнее, чем сейчас.

— Пойдем отсюда, — ее голос был хриплым. — Я увидела все, что мне было надо.