Фридесвида не вставала с кровати уже три дня. Ночью после того, как ей досталось чугунной кастрюлей по голове, девушке вдруг стало невыносимо плохо: то и дело она бредила, говоря о печальной участи уродов, о том, как сильно она ненавидит Линдсея и всю его семью и о печальной судьбе Клары, которая, наверно, мучается на небе больше, чем мучилась здесь. Амфибрахий не отходил от Фриды не на шаг, постоянно придерживая её руки, пока она махала ими в лихорадке. Он знал: Меррик отнюдь не больна. Даже больше, она стала совершенно здоровой после того, что произошло. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть. Теперь Фридесвида знала всё — и немного больше.

Из-за болезненного состояния главной кухарки миссис Аддерли нуждалась в замене. Искать долго не пришлось: Эми с самого утра сидела в своей спальне, открыв все окна и дверь, потому что не могла дышать серой, пылью и смогом, что давно уже стали частью ужасающего интерьера. Когда Марлей подошла к съёжившемуся от страха комку и легонько пихнула его ногой, Эми подала голос и вынырнула из старого, прохудившегося, и на удивление чистого покрывала. Девушка всё понимала без слов: приподнявшись, она слегка поклонилась своей хозяйке и выскользнула из комнаты. 

— Побыстрее, Эми. Я хочу есть. Никто ведь в нашем поместье не заботится о том, чтобы миссис Аддерли не была голодна, — как-то обидчиво и растянуто произнесла Марлей. — Я знаю, ты не из торопливых, — женщина обошла испуганную девушку, надевающую грязный фартук, и поднесла её подбородок к своему лицу, обхватив его двумя пальцами, будто брезгуя, — но сделай так, чтобы госпожа была довольна. Хоть раз в своей отвратительной жизни! — Марлей резко повысила голос и отпустила Эми. Та, зажмурившись, быстро закивала головой. — Вот и хорошо, вот и чудесно, милая Эми, — язвительно улыбнулась миссис Аддерли, напоследок осмотрев кухню, по виду более напоминающую чулан, наполненный всяким хламом, и выскользнула из комнаты, захлопнув посильнее полуразрушенную дверь. Эми подскочила, услышав грохот, но тут же опомнилась, принявшись перебирать столовые приборы.

Девушка вдруг поймала себя на том, что уже несколько минут ничего не делает, уставившись в одну точку. У Эми такое случалось часто в стрессовых ситуациях; это была её особенность, деталь, которую никак нельзя опустить в портрете этой девушки. О, какая Эми была начерчена судьба!.. Она была красавицей: по крайней мере, так были заложены изначально природные её данные. Чёрные, как смоль, волосы, играли контрастом с её болотными, всегда матовыми, умными глазами, практически постоянно красными. Казалось, будто Эми готова была заплакать в любой момент: руки девушки дрожали, да и выглядели болезненно бледными, будто краски природы, заготовленные для неё, закончились на волосах и глазах. 

Эми была бы настоящей красавицей, если бы не надругательство над её внешностью. Видно, кто-то проклял её, а, может быть, изуродовал при рождении: челюсть её сформировалась неправильно, а зубы, сразу же — как гласили легенды — коренные, выросли в два ряда в самом младенчестве. Говорили, будто мать Эми, увидев новорожденную, вскрикнула — и тут же умерла от разрыва сердца. Но это было как минимум не так только потому, что девушка не была самой младшей среди своих братьев и сестёр, которых у неё, по разным источникам, было от семи до двенадцати. После Эми родился здоровый мальчик, но имени его никто не помнил, поскольку в здоровом мальчике не было ничего удивительного, зато сплошь и всюду была интригующей и интересной история больной девочки. Впрочем, имя Эми тоже зачастую никто не знал — все лишь знали, что есть уродка в одной самой обычной деревенской семье. Из какой деревни родом девушка — тоже информация неизвестная, поскольку Эми то ли не знала сама, то ли никому не хотела рассказывать.

От Эми никто и никогда не мог услышать истории о её прошлом, кроме Фридесвиды. У кухарки получалось найти ключ к любому сердцу, и совершенно не важно, насколько сильно оно было забито, закупорено тьмой, горечью и отчаянием. Эми была общительным человеком, возможно даже, вынужденно общительным. Есть такие люди, что никогда не говорят о себе, зато рады бы послушать о других — может быть, они даже и не запомнят, о чём шёл разговор, но будут гордо считать себя полноценными членами общества, погружёнными в социум. Эми хотелось знать, что она нормальный человек, и чувствовать это хотя бы за обсуждением дел других уродов поместья Аддерли. Ей было плевать на всех и каждого глубоко в душе, но сознание принуждало её к взаимодействию с окружающими. Когда миссис Аддерли сажала Эми в подвал за провинности, Эми плакала только потому, что ей было не с кем поговорить. Да и плакала она странно. Грудь её быстро-быстро то поднималась, то опускалась глубоко до самого позвоночника, будто бы там и не было ничего, кроме засасывающей пустоты. Слёз при этом не было: глаза становились красными, будто готовыми вот-вот или разорваться, или пустить целый ручей слёз, но этого не происходило. Эми всхлипывала, но так и не могла полноценно заплакать. Было в ней что-то, что существенно отличало её от других уродов поместья. 

Было и что-то общее. Например, слепая покорность. Эми не раз, говоря с Фридесвидой, признавалась ей в том, что она ненавидит миссис Аддерли, но каждый раз, когда девушка произносила это, сердце её вдруг кололо. Эми знала, что в самом деле готова служить ей из-за чувства привязанности, возникшего когда-то давно в самой глубине её души. Девушка порой меняла своё мнение тут же, как только говорила что-нибудь, а фразы в разговор с другими уродами вставляла самые скромные, нейтральные и прозрачные, без загадок и коварства. Не сказать, что Эми просто считала это лишним. Она вообще ничего не считала, кроме вилок прямо сейчас, пока думала о чём-то своём. Это для девушки было в диковинку: обычно она думала о чём-то чужом, пресмыкаясь и принимая сторону, на которую звало её общество. 

Сейчас что-то словно изменилось. Эми почувствовала лёгкое покалывание в груди. Что сказала ей миссис Аддерли несколько минут назад? Приготовить завтрак? "Что ж, — подумала девушка, — раз Фридесвида больна.. Я, пожалуй, готова приготовить Вам кое-что, как умею".. Эми потянулась за кастрюлей и неожиданно вспомнила вчерашнее происшествие. По спине её пробежали мурашки. Девушка снова зажмурилась, но, вспомнив наказ Марлей, осмелилась взять посуду. Нарезав буквально всё, что только было запасено в прикухонном чулане, Эми создала авторское блюдо — суп из картофеля, каких-то странных круп, моркови и огрызка капусты.

— Эми, — раздался мужской голос. Эми подскочила на месте, выронив блюдце. На кухню вошёл Амфибрахий. — Извините, если напугал, но Фридесвиде нужен травяной чай, и желательно побыстрее. Если позволите, — девушка закивала, — я приготовлю его сам, только позвольте мне похозяйничать на Вашей территории. 

Получив безмолвное разрешение, Амфибрахий достал из небольшого, самого приличного среди всех шкафчиков тайника нетронутый мешочек с травами. Горячая настойка была изготовлена руками мужчины за удивительно короткое время. Поблагодарив Эми — в последнее время Амфибрахий стал более разговорчив — он собирался покинуть комнату, но девушка его окликнула.

— Как Фридесвида?.. — сжав подол фартука в руках и бессознательно перебирая его пальцами, тихо проговорила Эми. 

— Фридесвида.. — Амфибрахий закашлялся. — С ней всё в порядке. Будет, если я своевременно принесу ей этот напиток, — Эми понимающе кивнула, хоть мужчина этого уже и не видел. Вздохнув, Эми почувствовала запах гари и с ужасом поняла, что забыла про завтрак.

Фридесвида лежала в своей комнате, прикрытая какой-то оборванной простынёй, положа голову на три подушки сразу. Когда Амфибрахий вошёл в комнату, девушка почувствовала облегчение, опомнившись впервые за несколько дней. Она откинула простыню в сторону, приподнялась и даже присела на кровати, оглядев синими озерцами своих глаз идущего к ней мужчину. 

— Не торопись. У тебя сильная травма. Слишком сильная, чтобы куда-то бежать, — проговорил он, поднося к её губам горячий напиток. Фридесвида, почувствовав жгущую боль, ощутила, как быстро её тело наполняется теплом. Выпив примерно половину, девушка передала Амфибрахию чашку.

— Это специальный отвар, укрепляющий здоровье. Однажды я знал женщину с историей, похожей на твою. Ей на голову упало что-то вроде чугунной кастрюли, но всё же.. не то, — пытался вспомнить Амфибрахий. — ..Что-то.. Не вспомню, — вздохнул он. — Но она скончалась, не приходя в себя. А! И вот что ещё: на одну старушку прямо при мне упал шкаф.. Так она бредила несколько месяцев, представляла себя какой-то английской королевой, уж не знаю, что ей отбило: я тогда лишь помогал нашим лекарям, которые меня уму-разуму-то и научили. Они много чего рассказывали, да и я много чего видел, да только никогда не думал, что подобного рода случай может человека сверхумным сделать. Что за диво! Вчера, когда ты бредила, я всё пытался твой голос перекричать, когда ты пела.. Греческое что-то.. Чтоб не узнал никто, что ты теперь по-гречески.. Извини уж, что на ты — я так только Софию называл. Не было мне никого роднее; а сейчас, как уж перепугался за тебя, вспомнил Софию, и все чувства такие же пережил. 

— Право, не стоит. Называйте меня, как хотите; Вы мне жизнь спасли! — улыбнулась Фридесвида. — А что до этого... Так я, по-моему, глупой осталась. Только мысли какие-то другие в голову лезут. Всё мечусь, всё переживаю, плачу, брежу. 

— Это есть признак перемен. Поверьте.. 

— Поверь, — улыбнулась Фридесвида.

— Поверь, — замялся Амфибрахий, — это частый признак ума. Умным людям свойственно метаться, плакать, бредить. Человек — существо разумное, от животных кое-чем отличающееся, животные терзать себе душу не могут, если никто им не поможет, значит, чем больше мы плачем, тем дальше от истоков ушли. Чувства не обуздаешь; это так! Ты поумнела, Фридесвида, и для меня пока загадка, как так произошло.

— Вы, кажется, говорили что-то про лекарей и какую-то Софию... Извините, если лезу не в своё дело, но мне всегда было интересно больше о Вас узнать.

— Как! Ты не знаешь Софию..

Мужчина глубоко вздохнул. Фридесвида подумала, что ошиблась.

— Простите.. Кто старое помянет, тому глаз вон...

— А кто забудет — тому два, — вновь вздохнул Амфибрахий. — Ладно. Как есть, расскажу; хватит скрываться в тени. 

И он начал свой рассказ.

— Я был единственным ребёнком в семье обычных крестьян. С самого детства меня приучали к работе и непосильным нагрузкам, отец не щадил ни меня, ни своей руки — всегда левой, поближе к сердцу, когда бил меня за провинность. Я не привык ни к неблагодарному труду, ни к отношению хозяев, ни к тяжёлой руке отца, но последнего никогда не винил — он каждый раз говорил, будто любит меня, а ремнём своим бережёт от невзгод побольше. Я сбежал из дома; прямо как София сбежала, только бежал я оттуда, где меня любили и ждали — я знаю, ещё несколько лет, до смерти моих родителей. В один день поцеловал я мать, землю — и бежал ночью к месту, которое часто видел во снах. Однажды, гоняя скот, я зашёл слишком далеко, к берегу нашей реки, по которой плыли большие корабли с зарубежными товарами, — последнюю фразу Амфибрахий мечтательно протянул, погрузившись на мгновение в тот день. — Туда нёс меня разум. Потом несли ноги, когда я решил бежать. Не было в голове глупых вопросов: как, когда и зачем. Был только ответ: туда! Туда. 

Жалею ли я об этом, прощу ли себе это — не знаю. Через пелену прошедших лет всё видится слишком чётким, простым, очевидным. Это сейчас я знаю, что через пару лет занесёт меня в дальние страны, одинокого, больного и никому не нужного. Это сейчас я понимаю, что выбор есть, другие пути были открыты: я мог пробраться в город и стать неплохим, например, кузнецом; или вовсе работать в трактире, зарабатывая копейки, но при этом имея.. семью. Я жалею лишь об одном: я потерял семью. Сам, по своему же решению. Ты можешь смеяться, можешь не понимать меня, но только здесь, в этом пыльном, Богом позабытом поместье Аддерли, построенном на крови и обмане, я нашёл то, что никак не мог потерять. Но судьба распорядилась иначе. Корабль мой шёл против ветра.

Стоило мне прийти на берег, как я увидел множество людей. Все они так или иначе были связаны с мореплаванием: здесь были настоящие моряки, коки и штурманы. Стоило мне попасть в этот мир, совершенно противоположный крестьянскому, словно в воронку, как я сразу потерял голову. Я отучился на моряка и много, много куда ходил. Я был, наверно, везде, видел столько всего, что не рассказать и за всю жизнь, стольких людей, скольких на всём нашем острове, если брать и живых, и мёртвых, нет и не было. Только рассказать мне было некому. Жил я один, хотя был ещё молодым парнем, был влюблён безответно несколько раз — но это всё была ерунда, что-то вроде морской болезни, как любовь называл мой наставник: "Человек, страдающий от морской болезни, болен лишь на судне; стоит ему ступить на землю — болезнь испарится. Так и с любовью, друг мой, так и с любым чувством, что нам, мореходцам, присуще испытывать в трижды сильнее, чем людям земным". И тогда я подумал: как хорошо сказано! Сейчас думаю: нет.

Есть такая любовь, Фридесвида, что от неё спасения нет. Не обязательно это любовь романтическая — я испытал дружескую, братскую, да чуть ли не отцовскую — когда знал Софию. Однажды, после долгих путешествий по всему миру, я остановился здесь. После изнурительных плаваний выглядел я болезненно. Денег у меня не было ни гроша, одежда была рваная, поношенная — отец приучил не видеть пользы в целом наряде, это ведь вещь наживная. Кроме того, был я очень худ и бледен. Иду по торговой площади, ловлю на себе косые взгляды, плююсь в ответ. Как бы я не был одет, со мной в кармашке брюк всегда была неслыханная гордость, она есть и сейчас, только достаю я её значительно реже. Молодая гордость и зрелая — вещи разные. Мимо меня, вижу, пробегает семейка: хмурый отец, нервная мать, тихий и угрюмый мальчик, а следом — замечательная, хорошенькая, премиленькая девочка с горящими глазами. Подходит она ко мне, вся расфуфыренная, кажется, в пышном голубом платье, и говорит родителям:

— Матушка! Папенька! Пожалуйста, давайте ему поможем! Кажется, он болен и ему очень-очень наша помощь нужна! — взмолилась, надула губки, встала на цыпочки. Смешная она была, моя София.

— Что ты! Что ты.. Ко всяким оборванцам лезешь — тоже ещё мне придумала! — мать, сконфузившись, быстро схватила девочку за ручку. Дочь обиженно фыркает, брат её смеётся, что-то бубнит под нос; видимо, нечто такое обидное, что Софию обидело до глубины души — а гордость у нас с ней одна на двоих была, я это явно тогда ощутил. 

— Что ты говоришь! — кричит. Отец хмурится. Мать в бешенстве. Дочь чуть ли не дерётся с братом. И снова повторяет одно и то же: — Мама, давайте его к нам заберём! Пусть у нас живёт! Вы же говорили, говорили, нам нужен рабочий в дом!

— Что ж ты всех оборванцев-то в дом тащишь, — повторяет, с ехидной улыбкой, брат за матерью. Это был очень неприятный на лицо мальчик, хоть вроде и аристократ с виду, но на деле, ты уж прости, не более, чем свинья — во всех сферах жизни и во всех самых противных смыслах. Бенедикт Барни, точно. Картинка такая.. Запоминающаяся. Ни с кем его не спутаешь. 

— Не такой уж я и оборванец, ne m'offensez pas, *1 — обиделся я. 

Мать и отец переглянулись между собой: я сразу понял, что мелькнула у них одновременно какая-то мысль насчёт меня. Отец отвёл меня в сторону.

— Так Вы по-французки?.. — пробормотал он. — Вы знаете, нам нужен слуга, чтобы за дочерью следил; все с ней работать отказываются, слишком уж баловница, но французский любой даме.. besoin, *2 сами понимаете. 

— Понимаю, это я хорошо понимаю. 

— Вы навряд ли потребности большие имеете, будете жить у нас, работать с девчонкой, раз у вас симпатия взаимная, — отец взглянул на Софию. Та, как я помню, мило улыбалась, сложив ручки. — Не думайте; соглашайтесь. Выхода у Вас больше нет.

Я тоже так подумал, поэтому с радостью пошёл в поместье Аддерли нянькой для Софии Ширли. О, что это было за время! Поместье выглядело не так убого, как сейчас; прежде оно процветало, в нём были слуги, знавшие порой по несколько языков, умеющие танцевать и готовить азиатскую кухню. Словом, это был тихий рай снаружи и громкий ад внутри. Слуг, несмотря на их таланты, так же жестоко били, да пуще, чем это делает Марлей. Уродами Аддерли не торговали, поскольку, что для меня было сюрпризом, считали это негуманным! Подумать только.. Аддерли... Ну, к слову, меня в доме уважали и слугой не считали никогда. Я всегда был с Софией — будил её, помнится, потом кормил; служанки помогали ей одеться и мы выходили гулять. Мы открывали славные места на территории мрачного поместья и однажды даже вышли за его пределы, к поместью неких Браунов; там росла маленькая Эйприл, которая подружилась с моей госпожой. Они дружили очень крепко, постоянно о чём-то шептались, обменивались письмами, ходили под ручку много-много лет... София со временем начала сбегать: то к ней, то, когда её нашли у Эйприл — она называла её Прией — начала убегать на торговую площадь к миссис Барлоу. Я её знал и периодически общался с ней; уж очень меня беспокоило то, что София могла довериться непроверенному человеку... Однако всё обошлось. София — умная девушка, способная постоять за себя, я это знаю. 

Однажды ночью она пришла ко мне, плакала, видимо, после ссоры с матерью. Обнимались целых три часа. Я как сейчас помню. А прошло ведь пятнадцать лет. Я ведь отпрашивался у господ, чтобы её найти. Бестолку. Столько я мест объездил, столько плавал, а самое главное сокровище не нашёл. Если бы только София писала письма, если бы только она пришла во сне и сказала, что у неё всё хорошо, я бы, может, тогда самым счастливым стал. Она ведь мне как дочь, сестра, родственная душа. У неё моя гордость и моё сердце. Если есть у меня госпожа, то только одна, и зовут её София Ширли Аддерли. Мой единственный родной человек... — на этом Амфибрахий глубоко вздохнул.

Фридесвида прослезилась. Она вскочила с кровати и тут же обняла мужчину. Тот обнял её в ответ. Амфибрахий для неё всегда казался неприступным, непробиваемым, может, порой и бессердечным, но теперь она точно знала, что это не так. Он заплакал; заплакал, как ребёнок, пытаясь впустить слёзы туда, где они хранились множество лет — в глубину своей души. Он был теперь тем молодым моряком, который впервые посетил поместье Аддерли около двадцати пяти лет назад. 

— Столько времени прошло... У Эйприл уже есть дети, я слышал; она тосковала по Софии вместе со мной, прибегала каждый день сюда, чтобы поговорить со мной о ней. Но через пару лет её замуж выдали, поместье Браунов совсем обнищало. Я видел, она со своим мужем и ребятишками сюда приехала, в старый дом, к матери. Только что-то я не видел её давно.

— Это к ним бегала Адель? 

— Да, видно, к ним. 

— Она вернулась? Что с ней? — вдруг опомнилась Фридесвида.

— Да, вернулась. И дня не прошло. Я уж пытался угомонить Марлей, но сама понимаешь, дело это гиблое. Отхлестала её по первое число и убираться везде заставила чуть ли не языком.

— Ох, бедная! — всплеснула Фридесвида руками. — Что ж с ней делать? Надо ребёнку помочь.

Она было попыталась уйти, но её остановил Амфибрахий. Лёгким жестом руки мужчина усадил девушку на место.

— Перестань, Фридесвида. Сама три дня назад чугуном по голове получила, а теперь детей идёшь спасать! Себя спаси, свою душу неугомонную! Ведь надо скрывать теперь дар твой, чтобы миссис Аддерли не пронюхала.

— А что будет, если пронюхает? Что ж Вы этого так боитесь?

— А то, что на уме твоём она ещё одно поместье построить сможет. За одарённых уродов сейчас ой как много дают в цирке! Нет, Фридесвида, побереги себя, иначе о тебе весь остров, а то и страна загремит. Нужна ли тебе такая слава унизительная? 

— Пожалуй, что и.. — девушка задумалась. — Зато я помогу поместью...

— Фридесвида! Я не могу тебя понять. Ладно, я, старый червь, держусь за место здесь, потому что живу больше двадцати лет в этой самой каморке. Но ты! Ты ведь можешь жить по-другому, совсем иначе! Устроишься в школу в городе, будешь получать неплохие деньги, учить ребят. Что тебя здесь держит?

— Я.. За Адель боюсь, — прошептала Фридесвида. Амфибрахий замолк. — И сестёр хочу найти. Я знаю, они где-то недалеко, и Марлей точно должна знать, где именно. У меня нет никого роднее, чем они.

Мужчина замолчал, погрузившись в раздумья. Он было хотел что-то сказать, но мысль его была прервана внезапным появлением миссис Аддерли.

— Фридесвида? Надо поговорить, — женщина с интересом оглядела своих работников, особенно хитро смотря на Амфибрахия. Девушка послушно вышла из комнаты. Миссис Аддерли слышала их разговор. — Так что же это, ты и вправду одарённая? — улыбнулась она. 

— Я..

— Не скромничай, дорогая. Я сразу поняла, что что-то здесь не чисто с твоей кастрюлей, — усмехнулась миссис Аддерли. — Ты ведь понимаешь, сколько денег можно заработать на тебе? Какой это шанс.. увидеть твоих сестёр? — улыбнулась Марлей, подойдя к девушке вплотную. — Ты ведь об этом мечтаешь?

Фридесвида понимала, что это будет неправильно — унижаться перед другими людьми только ради денег ещё больше, чем она унижалась раньше, но у неё не было выбора. В голове крутилось одно: сёстры. 

— Ты просто будешь гвоздём программы, центром внимания в цирке, будешь иметь множество поклонников, а я... Устрою тебе встречу с сёстрами, если ты поможешь мне выбраться из нашей плачевной ситуации, — на лице Марлей проскользнула ухмылка, которая Фридесвиде очень не нравилась, но она не могла ничего поделать с этим. Сколько лет она не видела своих родных людей? Как они там? Какими выросли и в каких условиях живут? Быть может, они стали расчудесными красавицами и уже вышли замуж? Девушке не терпелось узнать, как живут её сёстры, поэтому она, переступая через себя, кивнула. 

— Тогда собирайся. Сегодня же едем. Можешь взять любое из моих платьев. Эми тебя приготовит, раз уж готовить не научилась, — Марлей грозно посмотрела на Эми, стоящую в другом углу комнаты. Она сжала голову в плечи и вновь прикрыла глаза. Фридесвида растормошила её.

— Пойдём, Эми, поможешь мне.

Эми послушно кивнула и ушла в комнату госпожи. Амфибрахий тяжело вздохнул. Он был намерен ехать вместе с ними.

Адель хорошенько выпороли, но ей даже не было обидно, хоть и немного поплакать пришлось для разгрузки совести. Ей всё снилось и чудилось, будто она играет с Сандрой и её старшим братом, Диланом, и Дилан казался ей принцем из сказки, сама она — принцессой, а Сандра — феей-крёстной, которая была намерена превратить отвратительные одеяния Адель в прекрасное платье. Замечтавшись, Адель не заметила, как к ней подошла дочь Эдвены, известная задира по имени Ноам. Сыновья Катарины, видимо, давно спали.

— О! Привет, предательница, — усмехнулась Ноам. Адель невольно повернула голову на источник звука. — Где пропадала на прошлой неделе?

— Не твоё дело, Ноам, — мягким голосом и спокойным тоном проговорила Адель, собирая пропавшие цветы, чтобы раскидать их семена по полянке.

— Не моё? Кажется, ты чего-то не понимаешь, — Ноам наступила на свежесорванный бутон, разломав его надвое. Адель удивлённо посмотрела на девочку.

— Кажется, это ты не понимаешь, Ноам. Уходи. Тебя сюда никто не звал, — Адель подобрала испорченный цветок.

— Что это здесь у тебя? — вдруг воскликнула дочь Эдвены. На золотистых волосах своей соперницы она увидела голубую ленточку, которую Адель подарила Сандра, и сорвала её.

— Эй! Отдай! Отдай немедленно! 

— Ха-ха! Нет, не отдам! — засмеялась Ноам и убежала, толкнув Адель. Упав на свои слабенькие, бледные ножки, девочка заплакала, не сумев справиться со своей обидой. Она твёрдо была уверена в том, что никогда больше не увидит семью Уокеров, и последний предмет, напоминающий ей о Сандре, теперь потерян навсегда, как и путь к их милейшему дому и прекраснейшему саду. Адель, собрав внутри себя всю злость и печаль, села на холодную от вечернего солнца землю и поддалась эмоциям. 

Ветер, казалось, плакал вместе с маленькой девочкой, забирая всю её горечь с собой. Адель чувствовала мягкие прикосновения природы, гладящей будто её по голове, по щекам, по ушам прозрачными, несколько солёными от горя слезами, но потом вдруг поняла, что это просто дождь. Ей не хотелось уходить; хотелось раствориться в каждой капельке и загреметь, словно гром, от обиды, но она лишь продолжила сидеть, смотря на то, как прежде лишь холодная земля становится мокрой и вязкой. 

— Адель, — вдруг ей послышалось, будто кто-то зовёт её. Она приподняла голову, но не увидела никого перед собой, кроме дерева, стоящего неподалёку в какой-то лёгкой туманности. 

— Неужто со мной уже и деревья разговаривают, — подумала она вслух.

— Адель!

— Не зови меня с собой, милое дерево, я, пожалуй, останусь здесь, в этом логове вопиющей несправедливости...

— Адель!

— Ну что ты...

— Адель, какое дерево? Это же я! — вдруг девочка увидела перед собой Дилана. Он стоял под каким-то оборванным покрывалом, полумокрый, полусухой, и улыбался, будто увидел что-то по-настоящему чудесное. — Мы с Сандрой нашли тайный проход из нашего поместья к вашему. Здорово, правда? Кажется, кто-то до нас перебегал через него. Адель? — он заметил слёзы на её лице. — Это дождь или ты...

— Дождь! — радостно вскочила Адель, бросившись на шею к Дилану. — Какое счастье, какое счастье, что ты нашёл меня! Какое счастье, что вы у меня есть! — она прижалась к нему. — Но где же Сандра?

— Сандра осталась дома, у неё болит горло. Она просила меня пойти полить цветы в её саду, но, думаю, в связи с обстоятельствами... — он перевёл взгляд на небо, полное туч, готовых разорваться в любой момент, — мои обязанности выполнил кое-кто другой. Я пришёл к тебе, чтобы повидаться с тобой, потому что в любой момент мама может забрать меня в путешествие на пару недель.

— Это то, о чём говорила Сандра? То, почему вы можете задержаться? — грустно проговорила Адель.

— Мм.. Не совсем, — вздохнул Дилан. — Наши родители, кажется... Рассорились, — поник он, — но... Мы с Сандрой не перестаём надеяться на лучшее. Я пришёл попрощаться, но думаю, что наша разлука не будет долгой, мисс Адель.

— О, мистер Дилан, Вы слишком любезны! — засмеялась Адель. Они поболтали ещё некоторое время, прежде чем миссис Аддерли не окликнула девочку, а Дилан, постоянно оглядываясь ей вслед, прошёл обратно в своё поместье через тайник.

Адель уже не грустила. Она знала, что дружба с Сандрой и Диланом предначертана ей судьбой так же, как и жизнь в этом мрачном поместье, но последнее волновало её гораздо меньше. Думая о разговоре с Диланом, девочка пришла к миссис Аддерли.

— Вы меня звали, миссис Аддерли?

— Да, — на удивление мягко произнесла женщина. — Я тебя звала. Пожалуйста, пригляди за скотом, я везу наших дам в цирк.

"Пожалуйста"? Не ослышалась ли Адель? Помотав головой, Адель воскликнула:

— Да! Да, конечно. Удачной дороги, — и ускакала к скоту. 

Миссис Аддерли оглядела собравшихся в экипаже уродов. Здесь была Фридесвида, одетая в ярко-голубое платье с буфами и кружевами, прекрасной ленточкой сзади и даже цветком в волосах, Эми, одетая гораздо скромнее чуть ли не в привычные свои лохмотья, Катарина, почти полностью обнажившая пятна на своей коже, и ещё несколько женщин с разными изъянами внешности. Кроме того, здесь же сидел Амфибрахий, то и дело косящийся на Фридесвиду. Она понимала, что поступает неправильно по отношению к самой себе, но мечта о встрече со своими сёстрами не давала ей покоя. 

Как они там? Что с ними сталось после их разлуки? И насколько они счастливы? Насколько им не передалась невезучесть старшей сестры?... Фридесвида настолько глубоко утонула в своих раздумьях, что даже не помнила, как именно экипаж добрался до цирка уродов, сегодня выглядевшего более привлекательным, нежели обычно. Везде столпились господа и уроды, да так, что не разглядишь, кто именно был уродом. Фридесвида, сверкая изнутри, прошла в самый центр. У миссис Аддерли загорелись глаза. Ей было плевать, кто и сколько из её остальных уродов сегодня принесёт ей, главной звездой оставалась Фридесвида. Девушка прошла, как выучила её госпожа, с максимально болезненным видом, и подошла к стойке, которая была приготовлена миссис Аддерли заранее.

— Задайте ей любой вопрос, она знает всё и даже больше! — засияла миссис Аддерли.

Один мужчина из толпы, огромный, даже, скорее, очень толстый и крупный, неприятный на лицо, с поросячьим, торчащим носом, скрученными будто в трубочки ушами и пролысинами, вышел к Фридесвиде с загадочным видом.

— Что за шарлатанство! Миссис Аддерли, вот уж не думал, что женщина, хоть и нищая, может пойти на такое, — усмехнулся было он. — Умный урод — кто в это поверит? — сказав это, он засмеялся, прихрюкивая. — Ну не évident*3 ли, что это чушь и полная bêtise, *4 простите? — толпа зашумела, то и дело выкрикивая оскорбления в адрес миссис Аддерли. Та покраснела и посмотрела на девушку. Та стояла непоколебимо, будто крепость, и ждала. 

— Non, pas du tout*5, — ответила Фридесвида. Толпа прекратила гул, повернувшись к девушке. Прикурив, мужчина опустил трубку и посмотрел на урода ещё раз. Усмехнувшись, он продолжил.

— Кто угодно может выучить французский, может, она из мест edler*6, в конце-концов!

— Und wieder irren Sie sich, *7 — проговорила девушка на чистом немецком. Амфибрахий, стоящий в стороне, вздохнул. Кое-кто из толпы даже начал аплодировать.

— Позвольте; мало ли, что ли, из уродов... Ах, к чёрту! — выругался мужчина. — Вы знаете, я против церкви; я за науку. Языки — это не наука, это так, человеческий быт. Лучше расскажите мне, что есть Коперниковская революция и в чём же она заключается?

Толпа замолчала. Мало кто из образованных людей знал об этом в то время; немногие даже поняли, что сказал этот мужчина. Миссис Аддерли перевела умоляющий взгляд на девушку, но та даже не взглянула на неё.

— Коперниковская революция? Что ж, я Вам скажу с радостью: это смена старых понятий о том, что земля — есть центр Вселенной; на самом деле же это получилось не так — мы крутимся вокруг Солнца, как и все планеты в нашей галактике. Это и есть революция, самая настоящая революция, в основе которых лежали исследования Коперника; о чём ещё Вы хотите меня спросить? 

— Я... — замялся мужчина. 

— Может, спросите меня о "Вращении небесных сферах" или "Альмагесте" Птолемея, или, может быть, переместимся к философам? Мифологии? Читали ли Вы "Илиаду"? Знаете ли Вы о Тихо Браге? Можем ли мы переговорить на китайском?

Мужчина замолчал. Выкинув свою трубку и выбросив деньги к стойке Фридесвиды, он вышел из музея с поникшей головой. Толпа ликовала. К Фридесвиде подбегали люди; они трогали её за плечи, руки, голову, смотрели внутрь ушных раковин, чтобы посмотреть на мозги, и очень печалились, если их там не находили. Восхищённые люди сорили деньгами, позабыв о других экспонатах цирка. Миссис Аддерли сверкала от восторга. Толпа тянула Фридесвиду то туда, то сюда, пытаясь вытрясти из неё тайну её совершенного ума. Из толпы выбежал мужчина, подозрительно знакомый девушке, в глазах которого сверкал абсолютный восторг. Он потянул её за руку, поклонившись стоящей неподалёку миссис Аддерли.

— Поразительно! Феноменально!

— Это же тот мужчина, что отдал мне кучу денег, сказав, что у меня на теле лицо Венеры, — засмеялась Катарина. 

— Это ведь мистер Уокер, похоже, вусмерть пьяный, — спохватилась миссис Аддерли. — Он заходил к нам пару дней назад. Он ведь ещё женился на Эйприл, та, что из Браунов, которые давно обнищали.

— Ходят слухи, что бедолага любит Эйприл, души в ней не чает, а она отвергает его; вот и начал пить, — поддакнула Катарина.

— Прекрати нести чушь, — покраснела миссис Аддерли. — Видишь, сколько денег он суёт Фридесвиде. Замечательный мужчина. 

Толпа не переставала удивляться Фридесвиде. То и дело выходили люди, просившие её за огромные деньги рассказать что-нибудь на китайском, итальянском и прочих языках, посчитать, сколько будет, если сложить вместе две огромные суммы, и прочитать наизусть какую-нибудь древнюю поэму. Девушка, унижаясь, начинала чуть ли не танцевать перед каждым из них, чтобы только заработать побольше. 

Люди и не думали расходиться. К толпе даже присоединился сам Линдсей, и, восхитившись талантом Фридесвиды, подошёл к миссис Аддерли.

— Вижу, дела твои пошли в гору... Может, одолжишь по старой дружбе, а? — подмигнул он, держа в руках бокалы вина.

— Здесь нет никого из твоей семьи? — Марлей огляделась по сторонам.

— Есть, от этого ситуация и щекотливее. Здесь и жена, и дети, может, отойдём?

— Нет, нет, нам скоро нужно будет уезжать, — оттолкнула его миссис Аддерли, зайдя в толпу, посередине которой стояла Фридесвида. — Простите, господа, но наше время закончилось; мы уезжаем. Если вы вдруг захотите видеть нас лично, например, приехать к нам или заказать Фридесвиду домой, то у вас есть замечательная возможность сделать это до тех пор, пока мы не уехали, за очень... символическую плату! — усмехнулась миссис Аддерли, понимая, что сумма, которую она требует, будет огромной. Толпа отпустила девушку и ринулась к Марлей, чтобы заказать умного урода на свои свадьбы, юбилеи, дни рождений и даже поминки. 

Адель, конечно, была честным ребёнком, но скука заставила её пренебречь своими обязанностями. Говорить было не с кем, поскольку ни Амфибрахия, ни Фридесвиды не было в поместье, поэтому девочка нашла лишь один выход — убежать к Дилану и Сандре. Скорее всего, их родители уехали в город на выходные, поэтому дети остались без присмотра. Надеясь на это, Адель сбежала. 

Сначала ей показалось, что это было совершенно незаметно — кто бы знал, что в это время за ней следили два зорких девичьих глаза, полных злости и зависти по отношению к ней. Адель без труда нашла дыру в заборе и удивилась тому, что никогда ранее её не видела. Юркнув через забор, девочка почувствовала, как свобода наполняет её тело, и она вот-вот — и взлетит, перелетит через все препятствия и невзгоды, что встретятся на её жизненном пути. Пока что препятствие было одно — забор у поместья Браунов, принадлежащего теперь Уокерам. Однако Адель, нащупав неустойчивую доску, быстро поняла, как она может пробраться внутрь. Девочка оказалась в прелестном саду, в котором прежде гуляли они с Сандрой.

Пройдя немного, Адель с восхищением наблюдала за восхищающими её цветами и удивительными растениями, но, к своему сожалению, она не встретила никого из своих друзей. Раздался шорох.

— Адель! Что ты здесь делаешь? — откуда ни возьмись, перед Адель появилась Сандра с весьма грозным видом. Адель с восхищением подметила, что её подруга напоминала какую-то смелую, отважную воительницу. Стойкость и умение противостоять любой опасности таилось внутри Сандры. Уверенность в каждом движении и бойкая грациозность вдохновляли Адель. — Это может быть опасно!

— Ваши родители дома? 

— Нет; к твоему счастью, нет, — улыбнулась Сандра.

— Значит, мы можем поиграть?

— Ну... Похоже на то, но.. — неуверенно проговорила девочка. Адель недоумённо склонила голову набок. — Но.. Как же миссис Аддерли? Дилан сказал, что тебя здорово наказали за то, что ты опоздала в прошлый раз.

— Я знаю, но миссис Аддерли нет, она уехала в цирк с прекрасным настроением. Я уверена, она даже не заметит, что меня нет, если я вернусь до утра.

Сандра улыбнулась.

— Ну, тогда другое дело!.. Дилан собирает вещи, — погрустнела девочка. Адель нахмурила брови. — Мама передала ему, что он всё-таки уплывёт с ней на несколько недель завтра.

— Какой ужас! Бедный Дилан! Нам надо его спасти.

— Боюсь, это невозможно, Адель...

— От чего вы собираетесь меня спасать? — усмехнулся спустившийся в сад Дилан. Девочки обрадовались и подбежали к нему. — Нет, мои милые дамы, я вас, конечно, просто так не оставлю. Это просто временные трудности, через которые настоящим друзьям свойственно переходить вместе, — улыбнулся мальчик. 

— Тебе не помешает встряхнуться и проверить свои навыки, — Сандра похлопала старшего брата по плечу. Адель недовольно взглянула на неё и обняла Дилана. — Ладно тебе, мы просто так шутим! Мы же брат и сестра! — и она снова хлопнула брата по плечу. Дилан, мягко отстранившись от Адель, легонько толкнул её в ответ. Сандра, засмеявшись, пихнула его локтём.

— Ах так! Ну, держись! — брат и сестра устроили игру в догонялки. Адель с радостью присоединилась к ним. Набегавшись, дети прилегли в саду на уже подсохшую траву. Адель не переставала смеяться. Солнце давно ушло за горизонт, но в саду Уокеров по-прежнему было очень светло, и никто из ребят не мог понять, почему — может быть, этот свет исходил от трёх сердец, которые сегодня слились воедино, и никогда больше не собирались распадаться на части. Между друзьями была крепкая, безмолвная клятва, о которой никто не знал, но каждый смел догадываться. 

Фридесвида не помнила дорогу домой. Она думала лишь о сёстрах, временами впадая в кратковременное состояние сна. Девушка помнила слова Амфибрахия, но ничего не могла поделать. Никогда ещё Фридесвида не чувствовала себя такой... чужой и неприятной самой себе. Она была не просто умной, она была умным уродом, развлечением, умеющим думать, для народа, считающего её пустышкой, какой-то вычислительной машиной с функцией переводчика, да ещё и не самого лучшего вида. Придя домой, Фридесвида сразу же упала без чувств. Всю ночь у её постели дежурил Амфибрахий. Миссис Аддерли устроила целый пир, потратив огромную часть денег; женщина была уверена в том, что Фридесвида сможет заработать ещё. 

Несколько позже возвращения миссис Аддерли в поместье зашли Уокеры. Явно недовольная жена осталась на пороге дома, не пожелав заходить внутрь, несмотря на предложение. Глава семейства — хотя это очень спорное заявление — кланялся миссис Аддерли в ноги, восхищаясь Фридесвидой. Катарину, сидевшую на кухне, это покоробило: ещё недавно мужчина признавался, что восхищается именно ей.

— О, свет моих очей, Фридесвида! Могу ли я взглянуть на неё? Нам давно нужна была такая служанка.. Миссис Аддерли, позвольте!

— Боюсь, она отдыхает, заслужила, — миссис Аддерли жадно пожирала какую-то жирную птицу.

— Я не буду настаивать, но готов предложить Вам любую сумму за эту прекрасную девушку! Она будет помогать нам. Я прошу вас, миссис Аддерли! Я могу отремонтировать всё Ваше поместье, подарить ему вторую жизнь, у меня есть деньги! — Уокер встал на колени. Его жена, наблюдающая за всем этим из коридора, помрачнела и отвернулась.

— Мм.. Мы можем обговорить это позже, мистер Уокер? Ваше предложение заманчиво, но мне нужно подумать.

— Да, конечно, миссис Аддерли, это не обсуждается. Рад побывать у Вас; вскоре загляну к Вам ещё. 

Миссис Аддерли молча кивнула. Уокеры покинули дом. Стоило супругам уйти из поместья, как в зал, где проходило празднование, забежала грязная, потрёпанная Ноам. 

— Миссис Аддерли! Миссис Аддерли! — вслед за ней вбежала недавно вернувшаяся Адель. — Я думаю, Вы захотите взглянуть на тайный проход, через который Адель сегодня сбежала к Уокерам! — язвительно протянула девочка. Адель покраснела.

Миссис Аддерли прожевала огромный кусок мяса и без особого интереса окинула девочек взглядом.

— Мне нет никакого дела до всяких тайных проходов, — ко всеобщему удивлению произнесла женщина. — Тебя сюда никто не звал; передай своей матери, что она всё ещё мне должна.

Ноам покраснела и, совсем не ожидая такого ответа, выбежала из дома в слезах. Адель пошла за ней.

— Не плачь, Ноам, — по-доброму улыбнулась Адель. — Можешь оставить себе ленточку, а я оставлю себе друзей, — проговорила девочка и юркнула в свою комнату, где она жила с матерью. Ноам осталась в недоумении.

Свет всё ещё царил там, где-то в глубине сада Уокеров, где три друга дали крепкую клятву; но тьма, сгущавшаяся над поместьем Аддерли, нарастала с каждым днём, и Фридесвида ощущала это ещё сильнее, страдая от кошмаров каждой ночью, просыпаясь от боли, пронзающей её сердце, и вскакивающей с кровати с одной лишь речью:

— Джорджина! Жаклин! Где же вы?!