Центральная площадь Вершунгáрна полнилась народом, что тянулся с обледенелой пристани и из лабиринтов улочек к многоцветью шатров. Микéйский балаган привнёс в весеннюю грязь краски ярких одежд, трели птиц и песни мелодичного южного говора. В центре людского внимания среди трюкачей и артистов, бардов и фокусников, клеток с ручными крылатыми росомахами, — иосами, — выступала сказительница.

Её смуглые, почерненные краской руки творили замысловатые символы, выписывая в воздухе спирали дыма и золотых искр, голову покрывал цветастый платок, и чёрные кудри ниспадали на яркую шаль, на клеймённое лицо цвета тёмного дерева. Она раскурила вокруг себя дым благовоний и, поджав ноги, опустилась на мягкий ковёр, обвела свою публику взглядом глубоких чёрных глаз. Полные губы изогнулись в улыбке, когда она заметила кого-то в толпе. За пеленой дыма женщина продолжила песню, прерванная на том, что в некогда неприступную крепость вторглись белые призраки, что город Равергрáд пал после многих осад, а княжья дочь, заколдованная в кровожадную бестию, напала на захватчиков. Яростная и взбешённая, она схватилась с самим Псом из Бездны, но тот пощадил её, издыхающую. Все из собравшихся слышали эту легенду.

— И проклятие было снято, — подняла она руку, увенчанную перстнями, схватила дым, поднесла ладонь к лицу, вдыхая его хмарное мерцание, искры, поселившиеся во взгляде. — И стала княжна прежнею!

Люди отозвались одобрительным гулом, к ногам сказительницы упала пара монет. Только один человек, что неподвижно стоял у самой стены, скрестил на груди руки. Натянув капюшон тёмного плаща, он развернулся прочь с площади, раздвигая плечами прохожих. На стене, что он доселе закрывал спиной, висел плакат о розыске:

Кет Ригатсон. Мятежник. Живым.

Пособникам — смерть.

Собственный портрет хмуро глядел со стены. Он сплюнул в грязь, меряя размашистым шагом скрипучий дощатый настил. Ещё один город, с потрохами продавшийся засевшему на Севере гаду, ещё одни стены, откуда им придётся бежать. Он помнил, с чего это началось. В эту передрягу его как всегда завела самонадеянность...

Посреди минувшей зимы их чуть не выследили. Погоня подобралась близко, сквозь снега и сугробы, видевшая в темноте лучше совы, умеющая выследить дичь и среди глухих лесов Пепельных скал. Они слишком далеко забрались на Север, ища подходы к замку, и попали в поле зрения личной охраны Тёмного, Ловчего Кречета. Слухов было достаточно, чтобы произносить это имя только при свете дня. Ловчий Змея, шептались люди, Кречет. Цепное чудовище, верный душегуб, и не посмотришь, что ему недавно сравнялось двадцать лет.

Когда они прознали, кто идёт по их следу, Ина уговаривала его повернуть прочь. Вернуться в Златнекóр, забыть о сопротивлении. Но на Севере оставалось слишком многое, что они были в силах повернуть против Змея, и что не могли оставить.

Под скрадывающим звуки снегопадом громадная кельпи вскочила на крышу избы, оглашая погорелую деревню гортанным рыком. У них почти не было времени убежать. Он послал Ину седлать лошадей. Та смогла организовать их небольшой отряд лучше него: в критические моменты девушка превращалась из беглой рабыни в командира войска. На свою лошадь он вскочил тотчас, как отдал указания. Без седла, в ушанке и распахнутом тулупе выскочил в ночь.

Как ни малы были его шансы против стаи Ловчего Кречета, он надеялся хотя бы отвести их подальше в лес. Ловчий не знал эти тропы, а снегопад шёл пятый день кряду. Расселины схватились тонким настом, стали неразличимы от белого покрова.

Завидев его, кельпи вскинулась в длинный прыжок, залилась голодным лаем. Её всадник выкрикнул команду, увлекая за собой погоню. Лошадь шла по расчищенным дорогам без устали, из ноздрей валил пар, снег сыпался за воротник. Кет молился всем богам, чтобы его не загнали до рассвета. Он должен был дать Илейн время увести людей.

Ловчий вёл троих, лёгкий отряд на молодых проворных кельпи. Что не отставали, сколько бы Кет ни подгонял. Небо начало светлеть, когда он уже был далеко. Кет выскочил на просеку, помчался по самой опушке леса, и из-за деревьев противоположной стороны показались преследователи. Гладкие шкуры кельпи были взмылены от погони, всадники в низких сёдлах укутаны в тугие тёплые стёганки. Одна кельпи пустилась наперерез, к середине просеки, захлебнулась слюной в лае. Снег просел под её лапами, по округе прокатился треск наста, крик, болезненный вой. Расселина протянулась далеко, отвесная трещина скалы. В пропасть полетели комья снега и барахтающаяся в воздухе тварь со своим всадником.

Их осталось трое. Кет различил Ловчего Кречета: тонкий силуэт в лёгкой броне, вырвавшийся вперёд. Гуляла байка, что посмотреть ему в глаза — запродать Тёмному душу, и Кет удержал себя от того, чтобы вглядеться в бледное лицо. Но вот Ловчий послал кельпи к расселине. Зверюга взрыла лапами снег, оттолкнулась от обледенелого края, бросила длинное гибкое тело в прыжок. Всадник и зверь слились в единое целое. На мгновение Кет был уверен, что он сорвётся, что зверю не хватит мощи. Он недооценил Кречета. Не в последний раз.

Кельпи ударилась лапами оземь, раскидала снег и пустилась за ним. Кет выругался, посылая лошадь в чащу, прочь от просеки. Укрытые снегом еловые ветви расступились, всколыхнулись, просыпая лавины вослед. Кельпи не отставала. Тварь, в полтора раза крупнее лошади, проворнее пса и выдры вместе взятых, виляла по лесной тропе как змеилась, балансируя длинным гладким хвостом на поворотах.

Кет сжал зубы до боли, его пальцы в гриве давно онемели, ноги из последних сил сжимали скользкие лошадиные бока. Но он мог бы и оторваться от погони, всего лишь завести кельпи в ловушку ветвей и оврагов, но сильный удар в спину сбил его с лошади, ослепил и лишил чувств. Кет осознал себя в снегу, рядом с барахтающейся на спине лошадью, и тотчас подобрался, готовый схватиться не на жизнь. Дыхание валило из него густым паром, шапки и капюшона не было, и в растрепанных волосах был хорошо виден его шрам.

Ловчий Кречет замер в седле на вершине холма с занесённой рукой. С кривого ножа капала кровь. Он применил магию, похолодел Кет. Убить колдуна невозможно. Не когда он уже порезал себя. Против колдуна крови человек не выстоит ни минуты. Кет поднял взгляд на белый овал лица, круглые золотые глаза хищной птицы. Это лицо, линия скул и поднятые ветром смоляные волосы, от них по его телу прошла волна озноба. Он уже не рассчитывал его увидеть. Они разминулись в милях и милях отсюда, кажется, в прежней жизни.

Кет не мог выдавить ни звука. Он помнил крыши города и его легкую походку над кружащей голову высотой, разбитый корабль и запах сажи в его волосах, яблоневую рощу и то, как юноша с его лицом болтал ногами на высокой ветке, озорно улыбаясь ему, как бежал навстречу на людном пирсе. Это был он, парень, которого он помнил под другим именем, ради которого когда-то покинул дом и храм, и которого надеялся увидеть всё это время. Кет хватал ртом стылый воздух, понимая, что следующим он порезом прикончит его.

— Ты, — прошипел Кречет, изгибая подведённые чёрным губы. Опасно прищурился, сжимая нож над раной. Кет похолодел. Но в следующий миг тот с силой заткнул оружие в ножны, наклонился в седле. С его губ чуть не капал яд, когда те кривились так, будто их обжигали сами слова. — Живи, Ригатсон.

Кречет развернул кельпи, наградившую оскалом напоследок, и исчез в чаще, а Кет так и остался лежать в снегу, унимая сердцебиение и сознавая, что это больше не тот Сéггел, которого он знал. Тёмный что-то сделал с ним. Что-то, что обратило его Кречетом.