На заре той весны, куда севернее Вершунгарна, его чёрных пашен и дремучих лесов, за вёрстами охотничьих угодий марлов и князей, поместьями и крепостями, вёрстами голых скал и снегов в следах полозьев, за полями вихрящегося на ветру мёрзлого пепла, полями костей и разорённых курганов, за руинами, могильниками, за отвесными берегами и белыми грядами парусов, огнями трактиров, над крышами льнувших к скалам домишек, над летящим гвалтом чаек, за нерушимыми стенами чёрного камня, за решётками высоких стрельчатых окон покатился и упал, разбиваясь вдребезги, хрустальный опустошенный кубок. Раздался звонкий смех. Шлепок по мягкому месту, босые ноги пробежали по каменным плитам.

Обнажённая девушка потянулась зачерпнуть вина из медной чаши и поспешила вверх по пологим ступеням. Рыжие волосы разметались по её плечам, она ступала на носочках по стылому камню, до крови прикусывая губы и вперив огненный взгляд в лежащего перед ней мужчину.

— Да, милая, — тот простёр руку к кубку, под белой кожей заиграли тугие мышцы. Змей Серебряный, коим его величали снова, свободной рукой привлёк девушку к себе, заставляя упасть на него. — Да, ты угадала.

— Ваше Темнейшество желает чего-то к вину? — промурлыкала она, скользя взглядом по глубокому треугольному вырезу алой мантии, провела по своей шее к острой ключице. — Я могла бы…

Змей проследил за её жестом до набухшей под тонкой кожей жилки, до полнокровного румянца на распалённой груди. Она уже прикусила губу, погружаясь в серебро змеиных глаз, зеркала её фантазий. Не замечая лёгкой улыбки острейшего клинка. Как двери распахнулись с натужным шорохом по серому граниту, и в залу со звонким стуком каблуков, вошёл Кречет.

Змей отвлёкся от девушки и подался вперёд, откровенно любуясь. Поставленной походкой, игрой света в серебряном плетении разговоров на чёрном кафтане, таком тугом, что Кречет казался тростинкой в талии, затянутый шёлковым алым кушаком. Острые плечи, выделанные серебром, раздавались в стороны, ловя скользящие по металлу блики. Смоляные гладкие волосы разметались в беспорядке, отросшие до пояса. От такого вида раздвоенный чёрный язык огладил ряд зубов.

— Да, милая, могла бы, — оскалился он, поднимаясь навстречу и жестом приказывая ей исчезнуть.

Сбледнувшая с лица девушка попыталась ускользнуть незамеченной, памятуя, чем именно этот юноша, всего три года назад появившийся в Пепельном Замке, заслужил свою славу. И своё имя крылатого хищника. Ловчий, верный душегуб, найденный Змеем на руинах и вскормленный колдовской кровью. Воспоминание о его истории заставило девушку убежать прочь с глаз хозяев.

— Вижу, от скуки вы не страдаете, — хмыкнул Кречет.

— Время без тебя хуже разбавленного эля. — Змей медленно сошёл со ступеней, едва пошатываясь и разводя руки в широких рукавах. — А бремя власти отнимает столько сил... Ты и не догадываешься, душа моя, за сколь краткое время все эти тяготы бы подточили меня, не будь…

— Винной чаши? — оттянул тот уголок рта. Губы в этот раз не подвёл, и те сохранили естественную синеву. Стрельнул золотым взглядом по убегающей прочь девушке, прикрывающей грудь подобранным с пола платьем. — Вы ведь и имени её не помните.

— Вот ещё. Рафгерскьяльский даггер девятьсот пятидесятого, — Змей покачнулся, но с улыбкой восстановил равновесие, точно белая кобра. — Вообще-то я хотел сказать, не будь со мной тебя, душенька.

Кречет подался навстречу руке, что легла ему на плечи, провела по высокому, под самую челюсть, воротнику на круглых серебряных пуговицах. Ресницы невольно вздрогнули, когда касание задержалось, уколов кожу острым ногтем.

— Я ценю вашу благодарность превыше своей жизни, Ваше Темнейшество, — Кречет не позволил мимолётному испугу затмить золото его глаз, обращённых на своего наставника. Затем, чтобы закрепить сказанное, склонил голову и поцеловал вену на держащей его за шею руке. Ведь, сколько бы ни было в Ангоре вина, она никогда не дрожала.

— Ты неважно выглядишь, — прищурился тот. — Как ты себя чувствуешь?

Мёд в ласковых змеиных речах был ловушкой, в которую он устал попадаться даже намеренно. Он привычно уклонился, уже после сознавая, чем могла та обернуться.

— Счастливым за возможность служить делу Священной Охоты.

Змей отпустил его, обернулся к окну. Алая мантия волочилась по каменным плитам за ним, сверкая крупными нашитыми самоцветами.

— Тебе не следует так рьяно подходить к тренировкам, — размеренно проговорил он, покачивая в другой руке кубок. — Ты не жалел себя, вливая в вены Тьму, и за последние три года достиг определённых успехов, но не пора ли придержать коней? Ты мне нужен не с пустыми венами, душенька.

— Уверяю вас, я не намерен изводить себя избыточным колдовством, — прижал тот руку к груди, склоняя голову. — Моя сила достигла зенита благодаря вашим урокам, и я потрачу всю кровь на то, чтобы довершить начатое вами дело.

— Если не тренировки, что ещё может тревожить тебя? — задумчиво протянул Змей, оборачиваясь, и меж зубов выстрелил черный раздвоенный язык. — С последней вылазки ты вернулся другим. Или думал, я не увижу? В тебе часть моей силы, душенька.

Кречет остался стоять, волосы закрыли его лицо. Но Змей ненавидел любые попытки скрыть от него хоть что-то: рывком поднял его подбородок, заглядывая в глаза. В двух ярчайших серебряных монетах сузились вертикальные зрачки. Лицо, некогда человеческое и даже способное на непритворную теплоту, ожесточило черты. Это тело уже не принадлежало тому эйлэ, оно не сохранило ничего от прежнего хозяина, чего бы не пожелал оставить сам Змей. В который раз Кречет ловил себя на мысли, что больше ничего общего не осталось у отца и дочери.

— Что-то произошло, так? — в голосе не было ни следа опьянения, он катился галькой, шуршал мокрым песком. Кречет почти чувствовал, как к горлу подступают ледяные волны. Люди не могут говорить так, у людей во рту не мечется раздвоенный язык, во все иные моменты способный свести его с ума.

Но и он уже не был человеком. Кречет оставил человечность за прежним именем, проклятым и забытым. За три года в чернокаменных стенах он стал частью Священной Охоты, острейшим клинком своего учителя, изучил все оттенки угроз Змея. Кречет виновато потупил взгляд, заставил себя убедительно замяться, чем вызвал в холоде серебра искру интереса.

— Я… упустил нескольких мятежников на последней охоте. Меня тяготит мысль о том, что я подвёл вас.

Взгляд Змея смягчился, он огладил линию его скул, склоняясь ниже.

— Сбежавшие крысы не должны волновать тебя, мой Ловчий. Обретя свободу, они послужат во благо Охоты, когда приведут к нам своих сообщников.

— Вы мудры, господарь, — прошептал Кречет.

— Ну разумеется. — Тот пропустил пальцы меж его прядей на затылке, притянул к себе.

Его поцелуй был раскалённым сургучом, стекающим в глотку оплавленным металлом. Кречет схватился за мантию, оглаживая за её тканью мышцы, подаваясь навстречу. К лицу хлынул жар, когда меж его губ проскользнул прохладный змеиный язык и провёл по нёбу. Нижние клыки впились в его губы, заставляя распробовать собственную кровь, сглотнуть, впуская его глубже, до тянущей боли и рвотного спазма. Медленно отпуская, протянуть нитки слюны и оставить пузырящуюся на ранках кровь, что лишь недавно стала чёрной и густой, и пришлась по вкусу Змею.

Отстраняясь, он был не в силах выровнять дыхание. С нагрянувшим холодом обрушилось негодование, и даже не желая того, он уже готов был шагнуть в наступление, отчаянно забиться на крючке, только бы продолжить эту пытку: знал, что последует за ней.

— Подойди, — приказал Змей, проходя к стене, где под светом стрельчатого окна на столе была натянута карта всех обозримых земель. Зачерпнул вино кубком, ставя на край дубовой рамы.

Кречету не требовалось повторять. Он подкрался точно притянутая марионетка, проследив за взглядом Ангора и обратив внимание на расположение игральных пешек и деревянных фигур на пожелтевшем от времени пергаменте. Уже знал, как её читать, помнил значения витиеватых чернильных надписей: так часто смотрел и слушал змеевы речи. Пепельный замок стоял на краю известной им суши, на северо-западе мира, окрестные же земли Пустоши теперь были во власти подконтрольных им кланов эйлэ, кочевников из края Пурги. Под стяг Змея Серебряного шли целые народы, и сила нового хозяина Севера крепла год от года.

Наместники мудро выбирали сторону сильнейших, непокорные селения падали ниц под натиском армий, и карта полнилась отметками. Всё меньше краёв держались за веру в Светлую Дюжину, не получая от богов ничего кроме пустых обещаний взамен кровавых жертв.

Единственной трудностью продолжало быть сопротивление, обозначенное белыми пешками игры в доску. Они рассыпались по Пепельным скалам, Вольным городам и Мигреесу. За ними, близко подобравшимся к замку, его посылали в качестве тренировок, и в числе них, продажных отродий культов презренных божественных тварей, он и нашёл Ригатсона.

— Позвольте мне стать серпом, что скосит мятеж на корню, — прошептал Кречет. — Я ваш Ловчий, я доберусь до сердца мятежников и вырву его, чтобы вручить вам ещё бьющимся.

— Душа моя, — рука Тёмного легла на его плечи, поднялась до челюсти. С нежностью огладила губы, прежде чем притянуть к себе. — Ну как тебе отказать, когда ты читаешь мои мысли.

Кречет ответил со всем пламенем, скользя по мантии, запуская пальцы в белые волосы, оглаживая гладкую прохладу кожи эйлэ. Тёмный выдохнул, и серебро его глаз проникло в самые тёмные закоулки сознания, осталось в восторге от потаёных желаний.

— Во имя Древнейшего Со́тота, безжалостной науки и Священной Охоты, я дам тебе эту возможность, — голос Змея потёк мёдом, и Кречет почувствовал, как его затапливает нега. — Ты станешь моим оружием в борьбе с мятежом. Ночью я соберу присягнувших мне колдунов и направлю их силы во все края нашей борьбы. Но тебе, душа моя, я готовлю лучшую, желанную долю.

— Отпусти меня, я готов проявить себя, — проговорил он на придыхании над его губами.

— Готов, — промурлыкал Тёмный, привлекая его к себе. Кречет расстегнул петли разговоров, и рука огладила его грудь за рубашкой, заставив рвано выдохнуть. — Я выковал тебя, мой Ловчий. И лучше тебя я не знал творений.

Его притянули за талию, и Кречет обхватил его ногой, не размыкая объятий. Его пояс звякнул пряжкой ремня о камень плит, кушак мягким ворохом упал сверху, он запрокинул голову, когда губы впились ему над кадыком.

Тёмный опрокинул его спиной на стол, и его чёрные волосы разметались по предгорьям снежного Эстаати. Под задранной рубашкой расцветали бутоны свежих кровоподтёков, по мёртвым пустыням Микеи ползли царапины от ногтей. Не пожелав возиться со шнуровкой сапог, Тёмный сдернул его штаны на бёдра, рывком подтащил к себе через всю Пустошь, Геанну и Межь. Кречет прикусил губы, изнывая от желания, ёрзая поясницей на песках Златнекора.

Вино щедро полилось багрянцем по его бёдрам, вослед за ним по нагой коже прошёлся язык. Видимо, ночь готовила для него нечто испытующее, раз Змей жалел его: глотал его соль вместо железа крови. Хоть сейчас он был готов трахнуться и без смазки. Всё ж тренировки сделали боль до того привычной, что за злобой, жаждой и похотью она давно перестала что-либо значить для него.

…Только оборванный вдох, заставивший тело прогнуться навстречу, пробороздить затылком по чернильным линиям Геанны, зацепить затуманенным взглядом блеск медного кубка на деревянной раме. Боль выхватила из него стон, упрашивающий лишь о большем.

От толчков скрипело старое дерево стола. По дождливым чащобам Иллантайна на западе и королевству белоглазых на Востоке ползли полосы от его когтей.

Как же ему повезло быть правой рукой Тёмного, вернувшегося к жизни и Священной Охоте. Он запрокинул голову, полыхая в его руках, обращаясь к своей молитве.

Да крепнет дело Тёмного. Да не окончится Охота, да сгибнут непокорные воле его государя. Он же станет дланью его, он обрушится карой, он понесёт его имя по миру. Кречет запрокинул голову, отпуская с губ слабый вскрик. Да будет так. Он всё сделает, только бы эти руки не отпускали его, только бы эти бёдра вбивались в него до скрипа старого дерева.

Он убьёт каждого мятежника.

Он убьёт Ригатсона.

Кречет замер, распахнув глаза. От вида распростёртого в снегу, распотрошённого Ригатсона по телу прокатился сокрушительный спазм. Да. Он сделает это! И этот ублюдочный мятежник перестанет его изводить…

От очередного толчка кубок с вином опрокинулся. Кречет обернулся на звук и уставился на то, как багровое вино пропитывает пергамент. Пятно стремительно расползалось от Пепельного замка по окрестным землям, затекало на море и западные острова, на Вольные Города, все до единого оплоты самоуправства местных князей, Пустошь и, наконец, Мигреес. Замерев, он не мог оторвать взгляда от растекающегося вина. Будто на его глазах разворачивались сражения, решались судьбы и шли армии. Вино добралось до каньона Каменных Шпилей и замерло там. Но очередной спазм не дал обдумать это как следует, заставив прогнуться навстречу Змею.

***

Вне времени, в забранной тенями комнате, ниже парадных залов, за сотней препон и каменных стен темнела чаща призрачного леса. У подножия белых деревьев плясали языки синего пламени. В густом воздухе вились тени и полупрозрачные силуэты, из темноты звали тревожные, изголодавшиеся голоса неприкаянных душ.

Ангор прошёл по росистой траве сквозь пламя, что лизало мантию и оставалось опалёнными разводами на вышивке, отблесками в гранях самоцветов, горячее лишь для живых.

Он смотрел перед собой. Туда, где в сплетении корней, словно в постели извитых прутьев, в надёжной хватке клети, спала девушка из стали. Её волосы, некогда мягкие, были неровно обрезаны лезвием ножа так, что спереди пряди касались подбородка, а на затылке остался лишь ёжик. Длинные острые уши не тревожили звуки с самой её смерти. Руки покоились сложенными на груди, а черты лица казались слишком юными и одновременно заточенными до жестокой остроты.

Ангор протянул руку и коснулся рукояти меча: вплавленных в металл сверкающих самоцветов, резной чешуи чистого золота.

На девушке было платье краше царских сокровищниц и богаче пиратских кладов. По золотому атласу бежала вязь вплавленных в узор камней, жёсткая вышивка серебром и алым шёлком. Смятое в крючковатых пальцах клетки, оно казалось жестокой насмешкой.

— Эзхен, — проговорил Ангор.

Девушка открыла глаза: одна и не одна в призрачном лесу, чувствуя его касание до своей рукояти. Она открывала их с единственной мыслью, догадываясь по отблескам серебра, по обманчиво расслабленной позе, не убьёт ли Змей её сейчас.

Он думал, каждый раз гадая, хочет ли убить его она. Страдает ли от бессилия сделать это, будучи всего лишь клинком, безмолвной послушной пепельной сталью. Единственной, кто способен лишить жизни бога, поглотить душу бессмертного существа. Его заклятого врага. Его самого.

Но, похоже, время ещё не пришло. Он отнял руку от меча в скобе на стене тёмной камеры.

— Спи, моя дорогая Смерть, — ласково улыбнулся он. — Здесь до тебя никто не доберётся.

Ангор развернулся и пошёл прочь из пламенеющего леса с шорохом змеиных колец. Эзхен закрыла глаза, не в силах самостоятельно покинуть эти ножны. Беспомощная в клети ветвей. В тысячный раз вспоминая, что всё, ради чего она сражалась, пока не облекла себя в сталь, она потеряла.

Отец, чьим телом завладел Змей, чудовище старого мира. Сёстры, что обратили свои души в его послушные клинки. Друзья и дорогие ей люди… Их кровью была куплена лишь её тюрьма, её сила, бесполезная в руках врага.

Будь она жива, от уголков раскосых глаз покатились бы крупные слёзы. Но отныне она была сталью, не способной и на это.

***

В просторном зале горели сотни свечей. Гул голосов взлетал до сводов потолка, разлившийся по медным чашам огонь бросал отсветы на барельефы, на роспись стен. Свет выхватывал из мрака изгибы змеиного тела, разводы крови, раскрытые кровавые тела, застывшие в ужасе лица. Художник передал всё так, будто сам это видел.

Змей восседал на троне из серого гранита, от спинки которого поднималась витая колонна. За ним высились окна, за которыми мерцали звёзды, и разбивались о скалы и крепостные стены брызги волн.

Кречет стоял по его правую руку. Его горящие в темноте глаза хищной птицы скользили по толпе. Люди вздрагивали, когда чувствовали прикосновение оплавленного золота. Но то и дело этот взгляд возвращался к пальцам Змея, сложенным в замок, к линии челюсти и изгибу тонких губ.

Он не знал, что затевает Тёмный. Но что бы это ни было, пока что оно походило на смотр, какие в последнее время устраивались в замке, дабы новые подданные Змея присягали делу Священной Охоты. И это чувство лишь усилилось, когда показались гости.

Первыми вышли люди в звериных шкурах. Шесть человек, их сопровождали волки и бурые лисицы. Во главе шла девушка в простом домотканом платье и тёплых штанах из оленьей шкуры, перевязанных грубыми верёвками. Её голову покрывал платок, а плечи — тяжёлый меховой плащ. Когда она присела в поклоне, разводя руки в стороны, звери и люди, шедшие за ней, повторили точь в точь. Волки, поскуливая от боли, вытянули лапы и припали грудью к каменным плитам. Пушистые белые песцы опустились в поклоне, склоняя оскаленные мордочки с дрожащими вибриссами. Люди двигались синхронно, ни кровоточа, ни выказывая боли, но глаза их были залиты чёрной кровью. В них была её кровь, она руководила ими как куклами.

Это была формальность. Он знал эту девушку, ведь она пришла в замок сразу после официального возвращения Змея. Происходящие из отдалённой рыбацкой деревушки, эти люди сохранили верность Тёмному через года его низвержения, а в их венах сохранилось его колдовство. Кречет уже видел её трюки. Но по спине всё равно пробежал холодок. Сам он так не умел, а если и мог в теории распорядиться кровью таким образом, то не стал бы. Для такого колдовства была нужна не яростная злоба, но садистская нежность и любовь к пытке, какой он в себе пока не находил.

— Наша семья издавна хранит это искусство, — начал хриплый мужской голос одного из её свиты. Но Кречету показалось, что девушка вполне могла быть и его языком. — Мы долго прятались в тени, пока вы не вернулись. Вы наш спаситель, наш государь и наш возлюбленный. Господарь Серебряный, позвольте лучшей из нас служить вам. Агата предана вам до последней капли своей крови. Позвольте ей стать вашей колдуньей.

Девушка подняла взгляд, без тени страха обращая его на Змея. Её лицо было мягким, чистым от оспин и пятен, но без хитринки, без какой-либо искры острого разума. Он бы усомнился, нужна ли такая в замке, пусть её сила и велика. Кречет прикрыл веки, обернулся на Ангора, помня своё место молчаливого оружия Охоты. В конце концов, даже если Змею иногда и приходило на ум поразвлечься и поманить его обещанием власти, слово Кречета не значило ничего.

— Ты будешь полезна мне, Агата, — кивнул Тёмный.

Девушка поклонилась ниже и поднялась вместе со свитой. Им не составило труда затеряться среди гостей даже в своих звериных шкурах, столь пёструю толпу влекли чернокаменные стены.

За ними появились эйлэ. Ещё один клан, присягнувший на верность, понял Кречет. За время, когда Тёмный только просыпался ото сна, болтаясь меж миров живых и мёртвых, он смог объединить большинство кланов Пустоши. Почти все эйлэ пошли за ним, даже не зная, кто скрывается за личиной прославленного вождя Саннозе.

Но они, эти снежные кочевники с кровью из звёздного света, никогда не отличались особой любовью к богам. Чего уж там, они ведь убили их. По крайней мере тех, кто стоял над Пустошью. Об остальных позаботится Священная Охота.

Этот клан шёл с востока, со снежных пиков Сатхара. Отличающиеся от западных эйлэ бледностью кожи и холодным, отливающим льдистой синевой цветом белых волос, они казались куда утонченнее в своих мантиях и лоснящихся белых шубах. Тогда как их братья с запада носили тюленьи парки и шерсть тягловых чудищ.

Его вождь поклонился Ангору, проговорил что-то на языке эйлэ. Тот ответил, и, похоже, клятва была дана.

Последними вышли наёмники. Троих, людей и эйлэ, вела высокая дородная женщина. В отличие от своих ребят, увешанных оружием, сверкающим сталью, она не походила на воина. На её плечи была накинута длинная горностаевая шуба, чёрное верхнее платье серебрилось вышивкой, нижнее отливало алым от огней лампад. Она шла, покачивая полными бёдрами, с самоуверенной кривой улыбкой.

Хотя, Кречет понял это уже после того, как она приблизилась к подножию лестницы, не улыбкой. Шрам тянулся от угла рта до левой скулы, превративший нежное белое лицо в смятую бумагу. Давний шрам, искорёживший её красоту, от него по лицу расползлись тёмные прожилки. Несмотря на то, что женщина принадлежала к рамейскому племени, неспособному на колдовство, её кровь была чёрной. Такой же, как у него, как у Агаты и Змея.

А уж что она могла творить ею, да останется на её совести.

Кречет вскинул голову, перехватив её взгляд глубоких чёрных глаз, по-лисьи раскосых, вмиг почувствовав себя неуютно. Женщина облизнула губы, и он рывком отвернулся, пытаясь сохранить спокойствие. Жест вышел чересчур похотливым, а его отвращала сама мысль о её теле.

— Мой отряд к вашим услугам, — проговорила женщина, обводя толпу взглядом свысока. — И я, господарь Серебряный, покуда ваша казна не опустеет, клянусь сражаться под вашим стягом во имя Священной Охоты.

— Не подведи меня, Лисица, — приятельски улыбнулся Змей. — Уж покажи хвалёную наёмничью честь.

— Покуда вы будете столь же щедры, головы ваших врагов да упадут к вашим ногам, — Лисица присела в изысканном поклоне, и её люди обменялись ухмылками.

Кречет лишь укрепился в своём подозрении, что эта Лисица, кем бы ни была, происходила не из простых рамейцев. Иначе как бы её, умирающую, выходили бы после раны от колдуна крови, её страшного шрама. Иначе к чему ей скрывать своё имя за наёмничьей кличкой… Но весь этот смотр навёл его на иные мысли. В замке редко видели колдунов. Их почти не осталось после векового сна Змея, а теперь в этой зале их собралось трое.

— Ваша Претёмность, что вы затеваете? — вполголоса поинтересовался Кречет, обводя взглядом собравшихся. Некоторые покидали залу, другие только обменивались приветствиями.

— Собираю остатки колдовской крови, пусть некоторых я желал бы видеть в иных сосудах, — проговорил Змей гортанной дрожью, и Кречет прикрыл веки от того, как она звучала порой над его ухом. — Ты ведь знаешь, душенька, сейчас каждый колдун на вес серебра. Потребуются годы, чтобы выучить следующее поколение. Мы же не располагаем ни временем, ни ресурсами.

То, что Ангор стягивает силы, он знал с самого начала. Но только для чего… Неужто Культ планирует перейти от тактики заговоров и шпионажа к открытому противостоянию? Это не похоже на Змея, разве что у него есть твёрдая уверенность в собственных силах, паутине связей и магии. Он уже держит в узде Орден Путей и Пустошь, на его стороне моуры и змеиное племя, но это далеко не все Угодья, а боги по-прежнему сильны и коварны.

— Всё ещё вините меня в смерти Ярровеша, — заметил он. — Но как ещё я мог добиться вашего внимания?..

— О, это не месть, будь уверен, — усмехнулся тот. — Не виню, хоть Ярровеш и был бы мне полезен сейчас, и я бы не был вынужден отыскивать каждый талант по крупице, если бы ты сохранил ему жизнь. Но я предпочёл, чтобы это сделал ты, а не кто-то ещё.

Кречет прикрыл глаза, различив шипящие нотки в его голосе. Ему было интересно, сколько нужно прожить столетий, чтобы так легко и с презрением отпускать прошлое. Но Ярровеша всё же убил не он, у него всё же не хватило сил на решающий удар. Чуял ли Змей эту ложь, упрекал ли его в былой слабости, Кречет не мог знать.

***

Оставив народ в зале, они направились в одну из ниш, где ждал накрытый алым бархатом стол. Кречет шёл тенью Змея, но всё же уловил лёгкую поступь шажков в тенях тяжёлых занавесей, укрывавших стены, и подавил улыбку.

— Колдунов по-прежнему мало, даже под вашим началом, — заметил Кречет. — К чему было собирать нас сейчас?

— Это церемония, душенька, — растянул тот бледные губы.

Он уже понимал, что ждать от Змея честности было верхом его наивности. К счастью, в Кречете уже ничего не осталось от прежнего Сеггела.

Они заняли места за столом, вместе со свитой Агаты и одной из наёмниц Лисицы, что встала за спинкой стула командирши. Кречет редко находился в более неуютной обстановке за последние годы. Он бы многое отдал за возможность сбежать в свою комнату, даже вспомнил её багровый полумрак, сверкающий звёздами мантии, когда туда случалось заходить Змею. Но Ангор начал говорить, и он весь обратился в слух.

Он многое бы отдал, чтобы этот голос был с ним всегда, звучал в шуме его крови, в гуле волн за стенами, называл бы его своим любимым оружием. Кречет и без того отдал почти всё, чтобы быть рядом с ним.

— Сейчас вы как никогда нужны мне, — голос Ангора просыпался гладкой галькой, прошелестел ласковой морской пеной. — С наступлением весны начинается новый виток Охоты. Боги не заставят себя ждать, и пусть нас по-прежнему мало, мы должны закончить начатое. Поэтому я дам каждому из вас направление применения сил. Лисица пойдёт на Восток с кланом Васса. Её задачей будет разведать обстановку в охотничьих угодьях Мигрееса.

— Что же я должна найти, господарь? — с ленцой вскинула та острый нос.

— Любые места, где могли окопаться боги. Но не выдавать себя и не вступать в схватку.

— Мои люди затоскуют по доброй драке, — протянула она. — Вы, что же, приказываете нам прятаться и ждать, покуда не заржавеют наши мечи? Мы ковали себя в битвах…

— Поэтому я посылаю тебя по следу самых опасных из этих тварей. Я приказываю тебе продемонстрировать силу и разведать точку приложения оной, Лисица. И, что бы ни случилось, быть готовой бросить все силы, куда я укажу.

Та кивнула, судя по сгустившейся темноте глаз, уже прикидывая свой маршрут.

— И чтобы упредить твоё безрассудство, я не посылаю с тобой пепельностального клинка, — прищурился Змей, и Лисица раздосадованно царапнула стол.

— Так это правда, — на придыхании прошептала Агата, не заботясь о сокрытии своих порывов. — Сталь… у вас?

Кречет в какой-то мере мог её понять. Если бы он сам не видел воочию пепельную сталь, не держал бы её в руках, передавая Змею, то и не поверил бы, что легендарный клинок вернулся в их мир. Но этой сталью он купил себе место подле Ангора, этой стали был обязан своей теперешней жизнью.

— Агата, ты остаёшься в Пепельных землях работать с дрессировкой тварей, — отрезал Змей.

— Но я могу послужить вам на передовой! — та ударила ладонями по столу, вскидываясь на ноги. Её остановил упреждающий жест, видимо, заставивший кровь девушки вспомнить её истинного хозяина. Агата присмирела, стоило Ангору медленно опустить ладонь. — Да, мой господарь.

— Кречет, — Змей обернулся к нему. — У тебя времени меньше всех. Мятеж набирает силу. Это происки кого-то из богов, не иначе, раз целые деревни уклоняются от повинностей, прячут одарённых детей и уходят на большак. Одних вылазок уже недостаточно. Через день ты вступаешь в обязанности Ловчего. Пойдёшь в город и наймёшь людей. Столько мечей, сколько посчитаешь нужным для небольшого подвижного отряда. С ними ты двинешься на юг, к Вольным Городам. Твоей задачей как и прежде остаётся истребление мятежа, на сей раз на корню.

— Мне только в радость такая работа, — проговорил он, внутренне замирая от восторга. Его молитвы услышаны. Он найдёт Ригатсона и убьёт его. Он насладится его смертью и забудет навсегда.

— Если столкнёшься с кем-то из богов, запрашивай подкрепление, — прищурился Змей, позволив ему гадать, сомнение это в его силах или проявление заботы.

— Можете положиться на меня, — заверил он с придыханием, удерживаясь, чтобы не кинуться на Змея прямо здесь. — С вами моя верность и кровь.

— С вами добрая сотня мечей, господарь, — голос Лисицы лился мёдом. — И моя кровь.

— Дайте мне любую тварь, и она станет вашей покорной куклой, — заговорила Агата с широкой улыбкой, склоняя голову набок. — Я хороша в своём искусстве. С вами мои твари. И моя кровь.

— Да не дадите вы мне повода усомниться в этом, — Тёмный обвёл их тяжёлым взглядом. — Вы все — колдуны, мои преданные сторонники, обязанные мне своей силой. Но нас может стать больше. Все люди с тёмной кровью должны быть выловлены и доставлены в замок.

— Даже если они будут среди мятежников? — прикрыл веки Кречет.

— В случае их неповиновения, Чернильное Озеро да пополнит свои воды их соками, — прошелестел Змей.

Они склонили головы, поняв, что ждёт их в случае потери милости Тёмного. Но ничего другого они и не должны были ожидать. Священная Охота — обоюдоострый серп. Они должны быть жертвенны.

В зале повеяло кровяным душком, вошли слуги с подносами. По тому, как задержала дыхание стража, по запаху и едва слышным стонам Кречет понял, что именно велел подать Тёмный. Правда состояла в том, что кровавая магия требовала определённой пищи, которой люди подчас не могли принять.

На стол опустился широкий поднос. Тело на нём было только что разделано, в глубоких ранах ещё пузырилась кровь. Девушка была ещё жива, её рыжие волосы были заплетены в косы с яркими нитями, янтарные глаза затуманены дымкой мари. Она стонала сквозь зубы, бледнея на глазах, дрожа в тугих путах верёвок. Её положили головой к Тёмному, и вид Змея заставил её заметаться, кровь потекла сильнее, залила специи на подносе. Кречет смотрел на неё не в силах оторваться. Кровь его закипала в венах, толкалась наружу, холодела. Мир сузился до истекающей кровью алой плоти.

— Ох, вы так щедры, — пропела Лисица. — Какая она сладкая, как прекрасно кровит…

Агата уставилась на девушку с нескрываемым голодом, с её приоткрытых губ капала слюна.

— В честь нашего союза, — поднял Тёмный кубок. — Да утолите вы голод по крови, мои верные!

Как он опрокинул кубок на жертву, поливая её плоть вином, зал огласил истошный крик. Агата залезла на стол, вцепилась зубами в рассечённое бедро. Её свита последовала за ней словно стая крыс. Брызги крови окрасили в алый шерсть плащей, омыли белую кость масок-черепов. Под столом затявкали песцы, вырывая друг у друга ошмётки мяса, волки голодно зарычали, ставя лапы на стол, протягивая пасти к еде. Наёмница Лисицы отрубила вторую ногу девушки топором, подала госпоже, и та стала есть с рук, облизывая её пальцы.

Тёмный наклонился и впился в губы девушки, глуша её метания и сдавленные стоны. Из её рта вслед за ним потянулись кровяные нити, синие вены. Он откусил её язык и проглотил, наклонился за тем, чтобы скусить губы.

— Не стесняйся, душа моя, — улыбнулся Змей, поднимаясь от трапезы. — Ешь.

Кречет сглотнул. Собственное сердце заходилось в галопе, его кидало в жар. Голод был сильнее него, а метавшаяся жертва так и приглашала. Вцепившись в белую кожу, такую тонкую над лихорадочно пульсирующим сердцем, он зарылся лицом в рану меж упругих грудей и сомкнул зубы на кровоточащей плоти с первым глотком влажного, пульсирующего мяса окунаясь в благословенную тьму…

***

От взрытой колеями дороги, луж и мокрой глинистой земли поднимался пар, влагой оседая на коже. Высокая трава грязнила ступни в скользком иле. Он шёл за длинной белой рубашкой, и рука, сжимавшая его руку, уверенно тянула вперёд.

— Тут недалеко, — раздался, будто бы издалека, детский голос. — Пошли, Сеггел.

Они очутились на поляне в гнезде плотного тумана. Лес, сомкнувшийся над их головами, как пронизанный солнцем мешок, дышал свежестью, ветер сеял с хвои росу, переливающуюся радугой в бледных лучах. Вокруг толпились дети, около десятка, побольше и поменьше, они с любопытством обступили его и изучали — трогали его длинные волосы, вели пальцами по прямой переносице, переворачивали ладони и рассматривали чернеющие под кожей вены. Будто кошки ластились к чужаку. Даже их старший, может, ровесник Сеггела, не устоял перед диковинкой.

— Покажи, — потребовали они, тыкая пальцами в вены, в ладони. — Покажи колдовство!

— Я не умею… — попытался Сеггел, но дети были настойчивы. Тогда он, помня материн запрет, убежал.

Босые ноги несли через туман, мимо деревьев и поваленных стволов, вывороченных корней и глубоких оврагов. Мимо жутких тварей, что комочками грязи сидели на высоких ветках. Солнце капелькой алой рамейской крови мелькало то слева, то справа меж белых ветвей. Он выбежал на ту же поляну. Теперь там стоял один старший, и карие глаза с укоризной смотрели из-под растрёпанных каштановых волос.

— Покажи, — приказал он. В голосе зазвенела сталь. Бывают ли такие ожесточённые голоса у детей? Сеггел поднял с земли ветку, потому что старший пошёл на него со сжатыми кулаками. — Покажи колдовство!

— А-ааа!

Он замахнулся, и ветка вспыхнула в его ладони чистым пламенем. Обрушилась на голову парня кнутом. Тот завопил и упал, зажимая пузырящийся ожог.

Тотчас из-за деревьев вывалились люди, вся деревня взрослых разъярённых людей. Они кричали, показывая на него. Они выволокли его мать на деревенскую площадь. Её волосы цвета заката спутались в колтун, по грязным щекам текли слёзы. Сеггел бросился к ней, но что-то держало, не давало шевельнуться. Небо над головой вспенилось, завихрилось грозовым смерчем.

Сеггел будто провалился сквозь землю — упал в темноту, дышащую камнем и сырой соломой. Руки нащупали прутья, а потом он услышал надрывный крик матери. Голоса мужчин, поминавших своих богов. Их жёсткий, звенящий цепями смех. Её стоны.

Он не знал, сколько это продолжалось. Но в один миг его плеча, прислонённого к решётке, легонько коснулась рука. Сеггел поднял глаза, разрезая чутким зрением темноту. Храмовый мальчик отшатнулся, но уверенно вставил ключ в замок, повернул. Решётка дрогнула и приоткрылась. На нём были амулеты тех рамейских богов, а его лицо, полузакрытое обгоревшими волосами, пересекал свежий шрам — уродливый ожог от макушки до левой брови. Сеггел поднялся, подошёл к матери. Позвал её, тормоша плечи в разодранной одежде, но её кожа была холодной, в кровавых разводах и синюшных пятнах. Она слабо отозвалась, сняла с себя его руку.

— Пошли, — напомнил мальчик со шрамом, стоя в дверном проёме. И Сеггел более не медлил.

— Почему? — только и спросил он, когда, выведя его на улицу, тот поспешил обратно в темноту.

Храмовый мальчик обернулся, и всё внутри Сеггела сжалось от стыда, потому что это лицо, ещё детское и чистое, уже никогда не будет прежним. Потому что он сделал с ним нечто ужасное своими руками. Тот вздохнул, будто бы собираясь с мыслями, сжал кулаки. С его губ, медленно открывшихся, как тяжёлые двери, слетело громкое:

— Да сколько можно дрыхнуть?!

Последовал глухой удар ногой о пол.

Кречет разлепил веки, осознав себя посреди измятой постели. Сквозь двоение в глазах он узнал силуэт Мирле, которая стояла над ним, надув щёки и уперев руки в бока. На ней была чёрная туника с длинными отрезами расшитого края и серые чулки, — цвета Змея Серебряного. Костюмчик дополняли смешные дутые шаравоны и длинный колпак с бубенцом. Она сверлила его взглядом больших изумрудных глаз.

Кречет поймал себя на мысли, что она немного поправилась, уже перестав походить на скелет и избавившись от прозрачной бледности кожи. Но всё равно ещё не тянула на девушку из-за высокого роста, худобы и небрежно подстриженных чёрных вихров, торчащих во все стороны из-под опушки колпака. Да и никто кроме него в Пепельном замке не догадывался, что перед ним не парень: слишком долго и умело Мирле носила эту маскировку, чтобы так просто избавляться от неё. По треугольному веснушчатому лицу подруги скользнула тень беспокойства.

— Снова этот сон? — спросила Мирле.

Кречет прикрыл веки, уже не удивляясь её проницательности. Кивнул, сминая переносицу. Он рассказывал ей многое, даже в трезвости, а уж после пары чарок, подозревал, пересказал всю жизнь.

— Может, пора уже отпустить всяких там храмовых мальчишек? Тут у тебя целый Змей, вообще-то.

— Дело не в размере, — он провёл рукой по лицу, на всякий случай утёр губы рукавом, поднимаясь с, как оказалось, своей шубы. Опустил взгляд на рубаху, которая оказалась пропитана кровью, отчего чёрная ткань загрубела. Стянул её, зацепившись пуговицей за глухой воротник манишки, которую почти не снимал в жалкой попытке закрыть шею. — Он жив… Был жив всё это время.

— Он не обязан был помереть тотчас как ты его оставил, — развела руки Мирле. — Ты бросил его на полпути в Златнекор, а не в Бездну.

— Почти одно и то же, вспоминая их порядки, — усмехнулся Кречет, вставая со своей кровати, которая повидала многое за три года его пребывания в этих стенах. — И я не бросал его. Между нами ничего не было. Я его выбросил из своей жизни после того, что он со мной сделал.

— Опять ты будешь говорить, что больше ни на что этот твой Ригатсон не годился, кроме как на пробуждение твоей тьмы, — Мирле закатила глаза.

Высоченная постель из наброшенных шерстяных одеял, выделанных мягких шкур, пары змеевых мантий и вороха его одежды спружинила под ним, неволей заставляя вспомнить, как они с Мирле прыгали на этой перине, и как змеево тело раз за разом проверяло на прочность стонущие под ними доски.

— Я поступил очень милосердно, оставив его в живых в ту ночь, — заметил Кречет. — И после такого меня считают чудовищем!

Проходя в сиреневато-багровый полумрак комнаты по ковру, в узоре которого переплелись красные и чёрные линии, он снял со спинки высокого дубового кресла раскиданную одежду. Рубашка обнаружилась на клетке со светлым камнем, которую до сей поры так хорошо затеняла. Всё же из трёх окон, по всем сторонам башни, после зимы проливалось слишком много света на его скромные покои. Конечно, его комната больше походила на гнездо, но это была его комната. И пусть ему раньше не приходилось заниматься вопросами уборки, теперь у него для этого были даже слуги. Что оглушало до сих пор, хотя Кречет обычно никого не впускал в свои покои под страхом смерти. Оттого здесь не боялась находиться Мирле.

— Ты ведь знаешь законы Златнекора, — продолжил он, натягивая чистую рубашку. — Казнят за любую провинность, а за остальное кидают драться в ямах. Тем не менее, он жив. А мне нужна твоя помощь.

— Снова, — кивнула та, её пальцы нервно подрагивали. — Если бы мне давали по доле каждый раз, как ты это говоришь, я бы уже свалила отсюда в колеснице из чистого золота!

— Мирле, — он прищурился, различив нервную дрожь в голосе. — Что не так?

— Может объяснишь, чё там дохрена народу, но никому не нужна музыка? — она потрясла лютней, состроив расстроенную гримаску. — У остроухих свои унылые гусли и волыны, лисьи вояки меня послали как в уши нассали, эти зверолюди дремучие вообще решили, что я их заколдовать хочу. К Змею я ссу идти играть. Вона Данка пошла, а вчера её на блюдечке вынесли.

В замке Мирле осталась на правах барда, с разрешения самого Тёмного, но всё равно не горела желанием лишний раз показываться ему на глаза. Но она уже видела многое. И только одна встреча могла поселить среди её веснушек нездоровую бледность.

— Ты была на ночном застолье?..

— Спряталась за занавеской, — кивнула она. — Теперь им придётся убирать лужу моей блевотины.

Он вздохнул. Отчасти Кречет мог её понять. От старых привычек трудно избавиться: шпионить получалось у неё лучше всего, а музыка служила отдушиной всей той грязи, что она увидела за свою бытность при дворе сначала князя Боргеллеса, а теперь и Змея.

И всё ж ему было её жаль. Обычные люди, не знакомые с настоящим голодом, редко могли перенести зрелище трапезы колдунов.

Значит, она видела его вчера. Видела, что с ним сделал голод. Он перевёл дыхание, расхаживая по комнате.

— На таких пирах барды без надобности, — попытался он пошутить.

— Вам тут вообще песни не сдались, — шмыгнула она носом. — Я теряю работу. По миру пойду, вот увидишь.

— Тебе даже не платят.

— Настоящий артист имеет бездонный талант и колпак, как у меня, — она сняла свой и продемонстрировала дыру, проткнув её пальцем.

— Рад за тебя, — он упал в кресло и облокотился о столик, глядя на своё отражение в высоком, отливающем серебром зеркале, критически скривил губы, нашёл глазами среди металлических баночек одну и запустил указательные пальцы, чтобы провести ими по векам. — Но думаю, что этот сон содержит что-то важное. Сны просто так не повторяются.

— Мне как-то неделю кряду снилось, как я выхожу плясать без штанов… — Мирле вынула из хрустального стакана одну из кисточек и пощекотала себе нос. — Знаешь, может одолжишь мне парочку своих приблуд, я хоть продам в Скальном? Не всё же мне со змеевых мантий камни ковырять.

Кречет хмыкнул, растушёвывая сурьму, чтобы оттенить и без того яркие радужки, что слабо светились в темноте, прочертил угольком под сломанными дугами бровей, скорее чтобы привести в порядок мысли. На этом и успокоился, а то бывало, когда он перебарщивал с косметикой, Змей и за сердце мог схватиться.

— На этот раз мне нужно в библиотеку, — поднялся он, — поэтому мне нужна ты.

— Твоя лень тебя до добра не доведёт, — протянула Мирле, грозя ему кисточкой. — Как было с магией?..

Он кивнул с виноватой улыбкой, набрасывая на плечи тёплый кафтан с неброской вышивкой по чёрному. Прикрыл глаза, прислушиваясь к ветру за узкими, забранными решётками окнами. Тот свистел в скалах, бросал волны на прибрежные утёсы, звенел стёклами. Солнце уже растопило изморозь и снег на подоконниках, но Север никогда не станет теплее, чтобы не приходилось кутаться в меха и поддевать шерстяную одежду. Тем не менее, от года к году мороз крепчал. Силы Тёмного росли, и с ними, казалось, становилось всё холоднее, всё меньше оставалось солнечных дней.

— Я обещаю измениться, — встряхнулся он, выуживая из-под ворота волосы и расправляя кафтан. Оглянулся в поисках подходящего пояса. — Но за последние три года у меня были дела поважнее.

— Ну да, ну да, такие высоченные, белые, с самодовольной клыкастой лыбой, — закатила глаза Мирле, когда он вытянул из-под груды одежды простой ремень и завязал узлом на поясе. Пряжки ему не нравились, кроме тех случаев, когда ими можно было кого-нибудь избить. — Таким делам посмей скажи, что они не важные…

Он усмехнулся. С эгоизмом Змея приходилось считаться из раза в раз, это правда, но в какой-то момент он научился извлекать из подобострастия максимум выгоды, а из нескончаемой лести — кристальный смысл и подчас острый юморок, а это многого стоило. Он смирился даже с его “Душенькой”, что бы оно ни значило для Ангора.

— При близком знакомстве он — само обаяние, — подмигнул Кречет, откидывая сверкающий поток нитей самоцветных занавесей и тяжёлые портьеры, заменявшие двери в резной каменной арке.

— Не горю желанием проверять, — буркнула Мирле, поправляя колпак и шагая следом.

Он прошёл по короткому коридору со скрипящими половицами чёрного дерева. На них так и остались царапины от камней со змеевой мантии, когда он проезжал на её волочащемся краю, расплескивая за собой вино и заливистый смех. Дни, когда он ещё был беззаботен в объятиях тьмы, не глотнув её настоящую.

Затем ударом ноги распахнул двери своих покоев, прочертил по стене глубокие полосы от когтей, скрежеща по камню. Только чтобы рука заболела, чтобы закровила, выпуская из подушечек пальцев костяные загнутые лезвия. Этот жест частенько его успокаивал в последнее время, а царапины на стенах хорошо отваживали от его покоев незваных гостей. Да и после злополучной вылазки всё лучше получалось представить на месте камня лицо Ригатсона.

Стража вытягивалась в струнку, когда он проходил мимо них. Пепельный замок стал его домом, куда он с радостью возвращался с охоты, где чувствовал себя важным и нужным. Но последняя вылазка показала иную сторону. Она будто обнажила этот мрак, серость северного моря, заставила вспомнить, что когда-то он не носил один лишь чёрный цвет.

Кречет ненавидел Ригатсона за то, что тот напомнил ему о прошлом. Тогда он был слаб, его имя значило не больше плевка на грязном полу придорожного трактира, а об него самого только бедняки и брезгливые не вытирали ноги и сочащиеся гноем причиндалы. Те времена оставили на нём шрамы, надёжно скрытые за горловиной воротника. И другие, покоящиеся глубоко на илистом дне его омута. Все они заболели снова, стоило Ригатсону появиться. А значит, он и все мятежники должны сдохнуть в огне Священной Охоты.

Мирле скользила его тенью и, несмотря на все свои бубенчики, не издавала ни звука. Их ждали извитые лестницы с обрушенными временем ступенями, и она зачерпнула из клети светлого камня один из кристаллов, чтобы развеять мрак. Не все в Пепельном Замке, большую часть времени утопающем в темноте, обладали ночным зрением, как Кречет и прочие белоглазые, и светильники здесь встречались часто.

Длинный коридор, за стенами которого шумело море, уводил всё ниже, в его углах шуршали летучие мыши и другие твари, спешащие обратно в норы при звуке их шагов. Мирле направляла камень то в один, то в другой угол, держась у него за спиной.

Но вот ступени окончились распахнутыми настежь деревянными створками дверей, и вместе с тусклыми лучами северного солнца, подсветившими парящую пыль, нахлынул запах сырости, медленно гниющей древесины и закостеневшей древности.

Библиотека Пепельного Замка могла поспорить размерами даже с рафгерскьяльской, с тем лишь отличием, что в ней содержались тёмные, запретные тексты. Стеллажи, хранящие закоулки мрака за приставными лестницами, поднимались к высокому сводчатому потолку. Вдоль стен, затянутых паутиной, тянулись щербатые столы с прикованными цепями книгами. Редкие остроконечные окна бросали полосы света в узоре решёток, исчерчивая пол резными тенями.

Естественно, что такое место не могло не привлечь умы, жадные до тайных знаний. Кречет и Мирле шли мимо стеллажей, оглядывая истёршиеся указатели разделов, когда услышали скрип половиц под грузными шагами.

— Неужто сам Ловчий решил почтить своим присутствием мою пыльную обитель? — проскрипел голос.

— Акелиас, — обрадовался Кречет, ускоряя шаг.

Их встретил тот, кто некогда был человеком, прослывшим Моровым Лекарем. Столь глубоко закопавшимся в науку, что лишил себя жизни и смерти в привычном их понимании. От него осталась медленно костенеющая оболочка, облик сгорбленного грузного старика с обвисшей, испещрённой швами и заплатами кожей. Хотя ему было лишь под сорок, его глаза начали тускнеть, и он уже давно не поворачивал головы, чтобы что-то увидеть.

— А, Мирле, — заметил он жавшуюся к дальним полкам девушку. — Интересуют вопросы некромантии? Уверяю тебя, до этого мне ещё долго.

Та отскочила от стеллажа, с недоверием уставившись на книги.

— Я хотел найти что-то о богах, — сказал Кречет. — Записи самого Змея или Тёмного Культа. Что-то, о чём предпочитают молчать.

— О богах написано немало, — согласился Акелиас. — Змей досконально изучил врага в лицо, прежде чем предать его Охоте. Тебе нужен конкретный бог?

— Мне нужно знать, как отличить их от прочих тварей. И на что они способны.

— Что ж, есть здесь пара рукописей, — прищурился Акелиас. — Но сдаётся мне, не Тёмный тебя за ними послал. Ты слишком дорог ему, чтобы он поставил тебя против столь превосходящего противника.

— Ты как всегда угадал, — усмехнулся Кречет. — Но будь уверен, если он узнает, что я был здесь, я найду, как причинить тебе боль.

— Старые добрые угрозы. Он неплохо поработал над тобой.

За эти три года Тёмный и правда многое изменил в нём. Но оно начало просыпаться задолго до него, ещё когда впервые прорезались его когти. Кречет прикрыл глаза, вспоминая памятную для них всех ночь на Вышатском острове и свою проснувшуюся тогда тьму. Тёмный лишь распалил её.

— Есть здесь пара занятных трактатов, — проскрипел Акелиас, направляясь к полкам.

— Ты думаешь, что Ригатсон один из них? — оказалась рядом Мирле, отшатнувшись с пути мертвеца. — Ты же понимаешь, каковы тогда шансы…

— Понимаю, — кивнул он. — Тебя успокоит, что у меня есть план на такой случай?..

— Не-а, — протянула та, осматривая полки с долей опасения.

Кречет скривил уголок рта от её неверия. В конце концов, он был Ловчим, он выучился не только искусству колдовства кровью, но и тактике, и слушал витиеватые змеевы речи не для того, чтобы его планы не срабатывали. Три года в стенах Пепельного Замка многому научили его.

— Это немного, но над этим трудился сам Тёмный Культ, — положил тот перед ними ворох свитков. — Я переписывал их труды, но до этих ещё не добрался. Всё же я один в этих стенах, мне недостаёт рабочих рук…

— Так пришей, — процедил Кречет, просматривая хрустящие от старости свитки и складывая их перед Мирле. Он не был уверен, что она сможет прочитать выцветшие чернила и старинный почерк, но это был, вроде как, рамейский. В ином случае ему придётся найти грамотного микейца или, хуже того, эйлэ. Эти вообще не отличаются желанием помогать, даже под угрозами.

— В силу нехватки нервных волокон, это невозможно, — усмехнулся тот. — Я выяснил это опытным путём. Ну, оставлю вас.

Он ушёл, и Кречет, прислонившись спиной к прохладной стене, залез на стол, стоящий подле одного из редких окон.

— Жуть, — передёрнула плечами Мирле, садясь в скрипучее кресло. — Одна жуть на жути, как только Тёмному всё это самому нравится…

— Большую часть времени он настолько пьян, что не замечает этого? — предположил Кречет. — Хотя, думаю, он просто видел вещи и похуже за свои четыреста лет.

Мирле пожала плечами с деланным безразличием, перетасовала свитки и вытащила наугад, вытряхнула на стол, развернула. Он ничем не отличался от прочих, кроме деревянного значка змеи на крышке тубуса.

— Читать?

Кречет кивнул, и она начала. Даже если она не нашла бы ничего полезного, ему нравилось слушать её голос. Низкий и мелодичный, он был создан для песен. Но за эти три года он слышал её песни так редко, что порой искал возможности просто поговорить. Эти стены не любили музыку, хоть Змей и не был мрачным мнительным типом, даже наоборот. Но Кречет, насколько мог судить, не зная прошлого, всё же замечал, что Ангор стал чаще прислушиваться к тишине.

— …боги были низвергнуты в Угодья в года Воцарения, и за минувшее с той поры время их число лишь уменьшалось благодаря усилиям Охоты, — прочла Мирле. — На восьмисотый год от Воцарения нам известно, что они не могут иметь потомства, а способны лишь бесконечно перерождаться в телах своих последователей, пока их дух не будет умерщвлён пепельною сталью… Ух, ну и закорюки. Кто так пишет…

— Что-то вроде обобщения накопленных знаний, — процедил Кречет. — Нам нужна конкретика, а не эти рассуждения.

— Толку от тебя… — Мирле переворошила остальные свитки и нашла самый старый, берестяной тубус которого уже расслаивался на полоски. — Так, семьсот пятидесятый год, отлично. Вот, здесь приведено описание бога. Так, да, человеческий вид, да, держится близ храмов и паствы… обладает странною силой, не свойственной ни ведьме, ни колдуну, ни чаровнику. И да, хранит своё тело, ежели не может найти новый сосуд, или же уничтожает намеренно и напоказ, ежели таковой имеет…

— Что там про силу?

— Читал бы сам! — кинула в него свиток Мирле. Тот поймал развёрнутый тубус и обиженно поднял брови. — Ну так не вредничай. Сам ведь знаешь, наверное.

— Только то, что не мог объяснить его силу ни кровью, ни чем-либо ещё, — вздохнул Кречет, возвращая ей свиток. — Акелиас тогда тоже заподозрил в нём бога. Но разве это возможно?

— Сила бога есть обращённая вспять материя Угодий, небо или же земля, ветры и шторма… Иначе говоря… магия богов имеет сугубо стихийный характер, — прочитала Мирле.

Кречет скрестил на груди руки, вспоминая вырвавшиеся из ниоткуда языки алого пламени, поглотившие деревеньку, обратившие людей в столбы огня… Тогда он ясно видел искру, что выскочила из ладони Ригатсона и обратилась хаосом.

— Да с твоих слов этот твой Кет ни рыба ни мясо, какие там боги?.. — голосок Мирле разбил тишину.

— Думаешь, будь Ригатсон одним из них, то не вёл бы себя как обычный мальчишка? — Кречет принялся мерять шагами закуток библиотеки. — Но статуя Таэтар защитила его. Он потом сказал, что увидел её лицо знакомым.

— Он вырос у ног этой статуи, — напомнила Мирле. — Конечно она будет знакома ему, даже ожившая.

— А что, если он узнал саму богиню?

— Если так, то чего ж ему было не узнать Йолу? Она ж чуть не потопила ваш корабль. Стала бы она так делать, будь этот Ригатсон одним из них?

Кречет промолчал, поджимая губы.

— Он может поджигать, — проговорил он. — Таэтар — это богиня огня, псов и пепла, дева войны. Она могла… не знаю, наделить его магией? Он ведь сын её верховного жреца.

— А чё б тогда богам не сделать также с остальными людьми? Типа, мало у них было любимчиков? — Мирле пожала плечами, предоставляя ему самому строить догадки.

— Не знаю, — сдался он, разворачиваясь к ней и бессильно разводя руки. — Может, Ригатсон правда никакой не особенный. Может, я зря себе надумываю.

— Или один из богов.

— Если так, — Кречет обернулся на двери библиотеки, наученная рука легла на место на поясе, где не оказалось ножен. — Я буду тем, кто предаст его Священной Охоте.

Мирле смерила его долгим взглядом.

— Ты сколько богов убил, культист новоявленный?

— Такой ущербный бог, как Ригатсон, станет неплохим началом, — улыбнулся Кречет, чем вызвал её сокрушённый вздох. — А теперь нам потребуется немного чистой бумаги. И чернил.

***

Скальный Град вырос по обе стороны пещеры, на дне которой протекала река. Выносимая из недр скалы, она множеством ходов прогрызла себе путь к морю. Свет проникал сюда нечасто. Холодный, оседающий инеем на отвесных скалах и дарящий холодное сияние вплавленным в камень кристаллам, он питал и ярусы города — лабиринт ходов, веранд и площадей, крытых переходов и лестниц.

Мирле стояла на помосте, развернув перед собой свиток. Её голос далеко разносился над площадью.

— Все, умеющие держать оружие! Люди и нелюди Севера и Юга! Востока и архипелага! Есть работёнка для вас! Продайте господарю Ловчему свои мечи и не знайте бедности!

Кто-то оборачивался, но большинство проходили мимо. Среди пёстрого разнообразия голов было невозможно отследить, кто задерживал свой взгляд на фигурке глашатая.

— “…вы будете вырезать скверну мятежа и сеять хаос во имя Змея Серебряного”, — прочитал тип в красном капюшоне, стоя в подворотне напротив плаката, пока его дружки выбивали дерьмо из очередного простофили. — Что за хер этот Ловчий, знает кто?

— А чё, стоит овчинка выделки? — прищурился второй, отвесив бедняге удар с колена.

— “Личная кельпи и жалованье в десять золотых долей гарантированы, как и надбавка за выдающуюся службу”, — прошептал парень с простоватым лицом, повторяя за глашатаем. Оторвался от отсчитывания медяков сдачи за прилавком, глядя поверх голов на тонкую фигурку на помосте.

— Этот Ловчий знает что-то о хаосе? — вздернул бровь человек в отороченном мехом, расшитом кафтане, когда ему подали плакат, нанизанный на острие кинжала. — Думаете, стоит преподать ему урок?..

— “…от вас требуется лишь отсутствие жалости, чести и всякой порядочности”, — прохрипел полумёртвый человек, которого держали за грудки. — Так было сказано…

Лысый громила, сплошь в татуировках, отпустил несчастного упасть в грязь, прислушался к тому, как он заходится в кашле, давясь кровью, и задумался.

— На счастье этого добряка, я не знаю, что это такое, — процедил он, наступая на спину пытающегося отползти человека.

По мёрзлым доскам настила стучали когти птичьих лап, обмотанных бинтами. Свободные штаны казались слишком лёгкими для пролетающего снега, как и истрёпанный дорогами некогда синий кафтан. Завивающиеся концы ярко-рыжих волос мотались чуть выше талии, девушка насвистывала незатейливую песенку. На её поясе по обе руки красовались два ятагана, на плечо был закинут узелок. Взгляд золотых глаз блуждал по крышам Скального Града, пока не наткнулся на яркую фигурку глашатая на помосте площади. И губы из трубочки сложились в удивленное “о”.

— Общий сбор на закате этого дня у южных ворот! — огласила Мирле. Прокашлялась и приложилась губами к фляге. Утерла капельку молока, размяла руки. — Все, умеющие держать оружие!..

***

Солнце протянуло длинные синие тени, окрасив стены в алый. Возле южных ворот крепостная стена образовывала башенку, и Мирле сидела на ступенях высокой деревянной лестницы, ведущей к балкону. Подперев ладонью челюсть, она следила за тем, как внизу появляются редкие люди. Кречет рассчитывал выехать уже завтрашним утром, но если они будут собирать по трое за день, им придётся отложить вылазку до лета…

Она уже подумывала прибавить нолей в жалование, как голоса заставили её оторвать взгляд от свитка. На площади заметно прибавилось народу и, похоже, один из пришедших поднял какой-то переполох.

— Верни, — парень подпрыгивал, пытаясь достать свою сумку у человечка, стоящего на каменной изгороди. Тот ухмылялся из-под красного капюшона, держа сумку в поднятой руке.

— Шёл бы ты отсюда, кухарочка, — бросил какой-то громила. — Тут неженкам не место. А ну мамочка волноваться будет?

Тот отмахнулся от него и попробовал стащить человечка в капюшоне, но получил сапогом по носу и сам повалился на брусчатку. Мирле хотела вмешаться, но пригнулась, наблюдая из-под щербатой доски перил.

— Такой простачок, что аж противно, — сплюнул человечек в капюшоне. Открыл сумку, встряхивая. — Посмотрим, что тут у нас…

Что-то сверкнуло в воздухе, и он вскрикнул. В перила рядом с головой Мирле вонзился нож. Парень только успел схватить упавшую сумку, как человечек зашёлся в потоке ругательств, зажимая руку.

— Кто это сделал? — взвизгнул он. — Покажись, я тебе глаза в ноздри вставлю!

На площади возникли трое, причём двое из них сопровождали третьего. Мирле втянула голову в плечи, скрестив руки на коленях, потому что на одном из них был тёмно-синий, расшитый серебряными лозами плюща кафтан, рука в кожаной перчатке поигрывала вторым ножом. Она была наслышана о старых родах Скального Града, и что эти люди лишь недавно получили возможность вернуть свою славу, все эти годы таясь во мраке закоулков Тёмного Культа. Человечек в капюшоне шикнул и поспешил убраться подальше.

— Господарь, — пролепетал парень, спешно поднимаясь с земли. — Я…

Но тот прошёл мимо него и занял место у лестницы, прислонившись к стене. Здраво рассудил, что после такой демонстрации силы на нём может показать себя кто покруче.

Чувствуя, что обстановка накаляется, Мирле шмыгнула за дверь, надеясь, что без присмотра они не начнут убивать друг друга.

Когда на балконе появился Кречет, голоса притихли. Взгляды обратились на него, затянутого в чёрный кафтан, подпоясанный серебряной цепью. Высокие сапоги с отлитыми из металла каблуками гулко простучали по доскам. Рукава верхней накидки были распороты выше локтей и ниспадали до земли, воротник из чернобурой лисицы окольцовывал шею, мордочка зверя держала в зубах кольцо застёжки, рука с почернёнными длинными ногтями гладила лисий хвост. Мирле подняла взгляд и вздрогнула: золотые глаза горели ярчайшим пламенем в растушёванной чёрной сурьме, подведённые брови и губы делали кожу ещё белее, как будто это было возможно.

— Колдун, — прокатился шепоток.

Кто-то цокнул языком, Мирле услышала пару неприличных высказываний. Кречет обвёл взглядом собравшихся.

— Это все, кто хочет послужить Священной Охоте? — его голос не был громким, но пробирал не хуже ледяного ветра.

— Это все, кто хочет десять золотых, — ответил кто-то из банды в красных колпаках. Судя по рванью, служившему им одеждой, они слабо представляли себе такие деньги.

— Вы получите их после первой вылазки за стены, — проговорил тот. — Я надеюсь, все из вас, так или иначе оказавшихся на краю света в замке Тёмного, знают, что значит быть наёмником. Это значит, что за малейшее слово против моего я расплету вас на ремни.

Кто-то ухмыльнулся, один парень побледнел с серьёзным видом.

— Я ценю хитрость и отсутствие всякой морали, — продолжил Кречет, степенно сходя по лестнице. Полы плаща, что полз за ним по ступеням, переливались коротким мехом на алом солнце. Его голос был тягучим горьким мёдом. — Если хотите получить вместо десяти монет двадцать, тридцать или пятьдесят, умойтесь кровью мятежников. Переродитесь в дыму их тлеющих тел, оглохните от их криков боли, украсьте их потрохами дороги в назидание остальным. Добавьте свой голос к песне Священной Охоты. И тогда, быть может, ваша слава дойдёт до самого Змея Серебряного. И получать вы будете не золото, но чистое серебро.

Солнце погасло, закатившись за остроконечные крыши. И в подворотнях Мирле различила ещё людей. Кто-то прислонился к стене, неотличимый от тени, кто-то смотрел из разбитых окон ближайшего дома. В итоге, их было не так уж мало.

Она сходила следом за Кречетом, держа толстую тетрадь на железных скобах. Когда они оказались на земле, она грохнула её об стол и обмакнула воронье перо в чернила.

— Назовите ваши имена или что там у вас, — бросил Кречет, махнув в её сторону. Сел на край стола, забросив ногу на ногу. — Смелее.

Первыми подошли красные колпаки, назвались Пронырой, Мотом и Выдрой. Кречет проводил их взглядом, по которому Мирле поняла: эти ребята сдохнут в первой же стычке, или их сожрут их собственные кельпи. Ни ростом, ни ловкостью они не отличались.

Вторым подошёл парень, у которого украли сумку. В растрёпанных русых волосах откуда-то взялся листик, он с опаской приблизился к Кречету, скользя взглядом по его ноге, будто та могла обвить его шею и задушить. Мирле была уверена, что могла.

— Радо Готарсон.

— Оружие я не выдаю, — проговорил Кречет. Мирле только сейчас заметила, что парень стоит даже не в доспехах: в обычной одежде.

— Да, хорошо. Будет, — кивнул тот, едва дождавшись, когда она выведет его имя, чтобы смыться из-под взгляда колдуна.

— Украдёт, думаешь? — шепнула Мирле.

— Если бы, — фыркнул Кречет. — Последние сбережения потратит.

Третьим подошёл широкоплечий седеющий мужчина в клепаной броне.

— Гэвир, — назвался он, и Мирле записала, уважительно кривя губы.

— Для наёмника ты выглядишь слишком прилично, — усмехнулся Кречет. Подался вперёд, заглядывая ему в глаза. — Я знаю этот взгляд. Когда я буду убивать, ты остановишь мою руку и найдёшь, почему я не должен этого делать. Ты не любишь насилие, так?

— Я думал, вам нужны воины, — невозмутимо ответил тот. — За моей спиной сотни сражений, господарь, и, уж поверьте, я не буду останавливать вас ни от чего, что вы посчитаете важным для Священной Охоты.

Приняв молчание Кречета за согласие, Гэвир отвесил поклон и развернулся прочь. Кречет проводил его взглядом. Мирле разделяла его ужимку: странный старик. Возможно, он здесь чтобы искупить какие-то грешки. Возможно, он снасильничал над собственной дочерью, а они тут упрекают его в приличии.

За ним подошёл человек Серебряного Плюща, и Кречет вздернул бровь.

— Эгер Этерсон, — представился он. Мирле дописала “и свита”. Потому как сопровождающие Этерсона мрачные вояки заговорить не потрудились.

— Старая кровь Скального настолько обеднела, что купилась на это скромное жалование? — поинтересовался Кречет не без капли яда в милой улыбке.

— Деньги будут приятной добавкой к возможности избавить земли моего отца от скверны мятежа, — ответил Эгер с отточенным спокойствием, не отражая ни малейшего раздражения на бледном лице с тонкими чертами. — А вы, я посмотрю, можете составить мне неплохое подспорье. Верю, мы сработаемся.

Кречет прищурился. Мирле подумала, насколько они разные: парень, ещё три года назад стоивший не больше медяка в придорожной шлюхарне и другой, у которого из проблем было не разочаровать папашу в выборе жены и не облить вином шейный платок.

— Не сомневаюсь, — прошипел Кречет сквозь улыбку, подавая Эгеру руку тыльной стороной ладони кверху. Тот развернул её и крепко пожал, после чего развернулся прочь от стола. Мирле хрюкнула под нос, сдержав смешок.

— Ярло, — прогудел над ними бас. — А детишек помучить дадите?

Кречет окинул взглядом татуированного здоровяка.

— Я за творческий подход, — кивнул он. Ярло ухмыльнулся, отвесил неумелый поклон, но после него у Мирле остался неприятный привкус на языке.

Подходили ещё люди, и в итоге список насчитывал двадцать шесть человек. Мирле записывала имена и клички, запоминала лица. Некоторые ей нравились, например, долговязый тип с косами на островной манер, представившийся Лисом, или микеец с белозубой улыбкой и кольцами в острых ушах. Были и откровенно жуткие. Так, из мрака перед столом вынырнул сперва один человек, а затем раздвоился на точные свои копии. Мирле поставила кляксу напротив их имён, потому что близнецы представились одинаковыми именами, и она сперва подумала, что ослышалась. Клякса самым паршивым образом напоминала паука.

Они уже хотели сворачиваться, как из-за угла дома показалась ещё одна тень. Когда она приблизилась, Мирле подумала, что ей чудится: судя по походке, это была девушка. Полнотелая, крепкая, с длинными распущенными волосами. Более того, из рук у неё росли короткие крылья, а ноги ниже лодыжек переходили в птичьи лапы. Она была красивой: с лицом в форме сердца и мягким изгибом губ. Её вьющиеся рыжие волосы падали тяжёлыми спиралями на сильные плечи и высокую грудь, прикрытую лишь рубашкой с распоротыми рукавами.

Кречет соскочил со стола и коротко склонил голову перед ней.

— Чем обязаны появлению крылатой? — спросил он.

Глаза девушки светились тем же раскалённым золотом, что и его. И хоть белоглазые с воскрешением Тёмного перестали быть чем-то из ряда вон, Мирле всё равно не могла перестать разглядывать её.

— Гхаас хочет послужить Тьме, господарь Ловчий, — с сильным акцентом проговорила девушка. — Гхаас уметь сражаться, Гхаас быть полезна Его Темнейшество.

— Гхаас послужит Тьме, — заверил её Кречет. — Если не боится быть в отряде из одних мужчин.

— Пусть они боятся Гхаас, — оглянулась она на наёмников. — Гхаас благодарит.

Больше никто не появлялся на улице.

— Я думаю, на этом можно закончить, — вздохнул Кречет, протягивая руку за тетрадью. — Мне ещё идти к Тёмному за кельпи. Нас ждёт суетная ночка…

— Погоди, — Мирле снова обмакнула перо в чернила. — Я думаю, тебе не помешает кто-то поумнее этих обормотов. От кого и толку побольше, и музыка получше. Назовём его, скажем, Шут.

— Там будет опасно, Мирле, — улыбнулся он. — Этот поход грозит затянуться. Полевые условия, постоянные стычки, война…

— Друзья познаются в опасности, — отмахнулась та и вывела последнее имя в списке, подула на буквы. Протянула ему тетрадь. — Вот. А теперь возьми мне кельпи посговорчивей и пошустрей.

— На рассвете всем быть на этом же месте! — крикнул он, взбегая вверх по лестнице.

***

Кречет тенью скользил в сомкнувшихся тенях, только каблуки стучали по каменному полу. Он сам давно был собран, седельные сумки полны, расходы рассчитаны на то, что ближайший месяц они смогут обходиться без пополнения запасов. Лошади готовы и ждут в стойлах, телеги загружены, остались только кельпи. С ними придётся труднее всего: на этих животных нельзя передвигаться целый день, они годятся лишь для коротких забегов, им нужно свежее мясо. Если не скармливать им по мятежнику в день, они начнут охотиться, и никакая сила не удержит десять кельпи от разорения ни в чем не повинной податной деревни.

Он так спешил, потому что оставалось ещё кое-что. Если он хочет собственноручно расправиться с Ригатсоном, если верны его догадки, ему понадобится что-то кроме магии. Не для того он тренировался, проливал свою и вливал в вены колдовскую кровь, чтобы не довершить дела в самый ответственный момент.

И что бы там не думал Змей, Ригатсон — его и только его.

Он взбежал по ступеням, обходными коридорами прошёл на крепостную стену. Масляные светильники выхватывали из темноты лишь редкие участки пути, но ночь была его подругой. Как и все белоглазые, Кречет видел в темноте лучше совы.

Редкие попадающиеся на пути стражники склоняли головы, шепча под нос молитву. Они молились Тёмному, словно он был одним из этих кровожадных чудовищ, богов. Змей никогда не желал такой юдоли. Никогда не хотел быть для людей тем, в чьё слово они будут верить слепо, из-за одной веры идти на смерть. Он хотел быть не пастухом, а просветителем. Но людям оказалось проще принять его за ещё одного бога. Того, кто убивает одного за другим остальных.

Кем был Кречет для этих людей?..

За окнами галереи царила ночь ранней чёрной весны. Внизу, за крышами окольного города, простирались поля пепла. Пустоши былых сражений, земли призраков и вихрящихся над голыми камнями пыльных смерчей. Земля столь же мёртвая, как и опасная. Такой её сделал Маэс, — глава божественной свиты, Светлой Дюжины, — когда в одиночку взял Пепельный Замок, благодаря одному лишь предательству. В тот день, когда громовержец обрушился на замок и окрестные земли, ближайший друг и сторонник Тёмного, Денхарре́т, перерезал ему горло и скинул с башни в море.

Одного он не рассчитал, что душа Тёмного спасётся и дождётся в Бездне своего освободителя.

Кречет встретил Денхаррета под другой личиной и именем, ещё не зная всей правды. Дар бессмертия оказался для старого предателя не проклятием, но возможностью отомстить, исправить свою давнюю оплошность. Кречет шёл за ним, ведомый исполнением желания, пока его глаза не открылись, и он не распознал готовящийся заговор.

Денхаррет хотел помешать Тёмному вернуться в ходе ритуала, он задумал вызвать его беззащитный дух лишь затем, чтобы пронзить клинком из пепельной стали. Кречет остановил его руку, и клинок не достиг освобождённого призрака.

Тёмный по заслугам оценил его усилия, а Денхаррет бежал. Где он сейчас, одной Пряхе известно.

Над его головой сомкнулись тени, центральная башня дыхнула холодом и древним камнем. От масляных светильников его тень росла и колыхалась на стенах. Здесь он уже вынужден был быть осторожней. Не стоило попадаться на глаза даже страже, а уж о том, что он давно миновал свои покои, и вовсе знать разрешалось только летучим мышам, притаившимся под потолком.

Насколько ему было известно, заветную комнату охраняет печать крови. Змей будет занят решением вопросов его вылазки, а к восходу луны отправится в лабораторию, где останется до утра за научными рукописями, ведь некому будет увлечь его в постель. В сокровищнице его быть не должно.

Кречет сошёл со ступеней винтовой лестницы и ступил на гладкий мрамор. Дубовые резные двери были открыты, и его кольнула тревога. Единственный раз, когда он приходил сюда со Змеем, их держали закрытыми, а за ними стоял пост стражи. Он сбавил шаг и слился с тенями, не издавая ни звука, ступая с носка. Рука вела по стене, панели черного дерева ловили каждый звук едва заметной вибрацией.

Когда он заглянул за бархатную занавеску, то понял: что-то не так. Светильники над экспонатами коллекции были зажжены, просторный зал, перерезанный длинными столами и колоннами казался обманчиво пустым. Он уловил колыхание теней и выждал, пока на свет выйдет высокий силуэт. Для ночной прогулки Змей выбрал чёрное безрукавное одеяние, длинные белые волосы были стянуты в низкий хвост.

Но он был здесь не один. Кречет похолодел, заметив танец теней и огней лампад. Что-то бесформенное, напоминающее чернильное пятно, шло его тенью. Вот оно выступило на свет и обрело черты громадной птицы: всклокоченные перья, ниспадающая изорванная мантия и длинный клюв на лобастой вороньей голове. Моур, несмертный дух некогда могущественного колдуна. Холодок страха взобрался по его спине.

Даже он не мог знать, на что способна эта тварь, и чем была известна при жизни. Кроме собачьей преданности Тёмному, что осталась и после смерти.

Змей подошёл к одному из столов и проговорил что-то вполголоса.

— Да, мой хозяин, — голос моура был похож на вой ветра, клюв щелкал со звуком связки звонких костей. — Будьте уверены, она возрадуется этой новости. Она примет мою помощь со всей страстью лишённой лучшей юдоли женщины…

— Новая княгиня не должна взойти на престол, Горрас, — прошипел Змей. — Сделай всё, чтобы этого не случилось.

— Не сомневайтесь, звёздный край скоро будет у ваших ног…

— Она не должна знать, что не получит ни доли реальной власти. Она должна мнить княгиней себя. Ступай.

Тёмный сделал короткий жест, и моур отвесил низкий поклон, прежде чем чернильным вихрем покинуть сокровищницу, взметая гобелены и занавески.

Кречет затаил дыхание, когда Змей поднял голову, прислушиваясь к шороху ткани, вою натянутых нитей и звону стекла. Но, похоже, что Пряха в эту ночь была к нему благосклонна. Змей выпрямился и, сложив за спиной руки, прошёл к дальней стене. Перекрыл подачу масла, прежде чем перед ним распахнули противоположные двери. В тускнеющем свете догорающих лампад его шаги удалялись.

Кречет дождался полной темноты, чтобы выскользнуть из укрытия. В воздухе ещё витал душок гари и истлевшей ткани, оставшийся от моура.

Так Тёмный задумал поставить своего человека на трон звёздного края, Эстаати. Но ведь те боги, что главенствовали над культом этой земли, даже не входили в Светлую Дюжину Маэса. Они были заняты лишь собственной страной, ещё на заре войн избрав политику невмешательства. Они не представляли опасности.

Кречет прикусил губу, не в силах постичь замысла. Или новая княгиня Эстаати грозила переменить баланс сил в Священной Охоте, или Змею была ведома иная опасность с её стороны…

Он проскользнул в скрытую от посторонних глаз высокую нишу, надрезал предплечье и заставил кровь заполнить часть барельефа печати, затечь в углубления и нажать на потайные рычаги. Стена пришла в движение, и скрытый механизм отвёл её в сторону. Он шагнул в образовавшийся проход, двигаясь по стенке.

Кровь ползла следом за ним, хотя часть её осталась в печати. Он надеялся, что не слишком отдалится, чтобы потерять над ней контроль. Взвесь капель парила перед ним, прощупывая воздух.

Они почувствовали холод, пронизывающий до дрожи. Нечто впереди пугало кровь, заставляло её падать без звука. Кречет двинулся туда, ступая почти вслепую. Достаточно далеко, чтобы перестать чувствовать кровь в печати. Ещё шаг, и он различил шорох камня позади. Сжал кулак, приказывая себе увеличить дистанцию действия магии.

У Тёмного она была несравнимо больше, у любого колдуна его уровня контроля бы хватило и не на такую дистанцию. Но кроме Тёмного, таких колдунов уже не было. Змей всё рассчитал.

Ещё один шаг дался ему с трудом. Плита сдвинулась на ладонь. Он чувствовал, как контроль ускользает с каждой попыткой увеличить расстояние. Холод становился всё ощутимее, от него немели пальцы, теряя подвижность, столь необходимую для колдовства.

Но вот из темноты проступило очертание каменной кладки, тусклый блик на стали.

Выдохнув облачко пара, Кречет решился.

Он усилием воли вдавил все рычаги печати, так, что стена отъехала до упора, и рванул вперёд. Стоило отпустить, как камень заскрежетал с нарастающим гулом. Он бежал, пока ноги не увязли в траве. Распахнув глаза, он уставился на пылающий синим огнём лес. На бледные стволы деревьев, на лежащий на корнях меч.

Кречет схватил его, не тратя время на поиск ножен. Плита двигалась, ей оставались считанные ладони. Каблуки стучали в такт сердцебиению, он не успевал ни вынуть кинжал, ни заново активировать рычаги, он даже не видел узора печати с обратной стороны плиты. А резать себя пепельной сталью означало расстаться с рукой, а то и с жизнью.

Плите оставались какие-то две ладони до стены. Последним отчаянным рывком он проскочил боком, повалившись на пол сокровищницы. Проскользил по мрамору, пошатнув один из столов. Но пепельностальной клинок был у него.

Кречет с трудом выровнял дыхание, поднимаясь на дрожащие ноги. Может, сбавь он высоту каблуков хоть до четырёх пальцев или вовсе будь без них, ему было бы легче. Но он не собирался жертвовать внешним видом даже ради скорости.

***

Когда он спустился в город, стража не задавала вопросов. Никто особо не присматривался, что у него под плащом замотанный в кусок тряпицы меч. Кречет нашёл первого же кожевника и взял у него подходящие ножны и перевязь.

— Ты не должен никому говорить, что видел меня и этот клинок, — прошипел он старику, когда тот подгонял ремень на его поясе. — Если я узнаю…

— Господарь, мне не сдалось участие в ваших интригах, — вздохнул тот, отнимая пояс со снятыми мерками, чтобы отрезать полосу кожи на своём столе. — Но если вы и вправду хотите спрятать этот меч, прислушайтесь к моему совету, замените гарду на более простую.

Кречет не собирался спорить, что сверкающая каменьями, позолоченная гарда и рукоять не останутся незамеченными.

— Я спешу, а это займёт время, — процедил он.

— Тогда её можно пока что просто снять. Так вы не привлечёте внимания, но и оружие сохраните.

Кречет с сомнением кивнул и протянул меч старику. Тот бережно опустил его на стол, побелевший от работы, и не спеша выбрал инструмент. Затем при свете тусклой лампады склонился над оружием, простукал молоточком гарду. Кречет следил за тем, как в его руках выскакивают гвоздики из металла и гнутся крепления. Золото и камни остались нетронутыми, без единой царапинки, но под снятой гардой остался лишь металлический остов, слишком короткий даже для его узкой ладони.

— Думаю, позже я смогу… — начал Кречет, готовый уже потянуться к мечу, как по стали пробежал блик.

Матовый, поглощающий любой свет металл пришёл в движение, точно водная гладь, точно песчаная дюна. По поверхности клинка прошла плавная волна, внутри народилось бледное сияние. Остов увеличился в размере, изогнулся с грацией барса. Металл приливал к нему, ничуть не теряя в объёме. Он всё рос и будто разминался, удлиняя грань за гранью. Переходил из формы в форму, будто вспоминал, кем был когда-то, каким хотел некогда стать.

Кречет завороженно следил за движением клинка. Он будто избавил его от оков.

Вот перед ним был уже не штык голого остова, но полноценная гарда. Остроконечное гранёное яблоко венчало ребристую от тонкого узора рукоять, достаточно длинную для двух рук. Форма была простой и складной: два отходящих от четырёхконечной звезды длинных луча.

Кречет осторожно коснулся меча и сжал рукоять. Оружие было лёгким, несмотря на его размер. Он поднял его перед собой, любуясь внутренним сиянием, матовым приглушённым бликом, скользящим по лезвию.

— Поберегите его, — прошептал старик. — В Угодьях осталось так мало настоящей магии. И почти не осталось чудес. Я был счастлив прикоснуться к одному из них, к пепельностальному клинку…

— Её зовут Эзхен, — отчего-то вспомнил он. Как будто, предай он огласке её имя, это искупит её жертву. Ничто не вернёт её к жизни. И ничто не заставит её простить его.

Заткнув Эзхен в её новые ножны, он взял со стола остатки рукояти. Лишним металл не будет, а кожевника могут выследить по этим камням. Вместо них Кречет выложил половину золотой доли той медью, что у него оставалась. Монеты так и остались лежать на столе, когда он вышел в ночь.

***

Когда он появился в конюшнях, по краешку неба уже протянулась светлая полоска. Конюх дремал на стоге сена, но кельпи были готовы. Кречет подошёл к одной из них, чей загон располагался у самых ворот: гладкой, рослой зверюге с чёрной шкурой выдры. Та подняла собачью голову, приветливо виляя кончиком длинного хвоста.

— Прыть, — улыбнулся он, кладя руку ей на лоб. — Нам предстоит долгая прогулка.

Вскочив в седло, он сжал бока пятками, и та поднялась на ноги, встряхнула загривок. Конюх открыл ворота, и Прыть огласила конюшни низким гортанным рыком. Остальные кельпи, десять прирученных грозных тварей, вышли за ней.

Выезжая, Кречет заметил, что площадь у южных ворот полнится народом. Увидел в толпе невыспанную мордашку Мирле, своих наёмников. Им потребовалось время, чтобы выбрать всадников для этих зверей, забраться в сёдла и подогнать стремена, но последние приготовления заглушил скрип промёрзших петель и старого дерева: южные ворота открывались.

Мирле встала рядом с ним, ёрзая в непривычно высоком седле за загривком своей кельпи. На ней была тёплая одежда, шубка из куньих хвостов и высокий лоскутный колпак. Оттопыренные шапкой уши отчаянно покраснели. Она шмыгнула длинным носом, глядя на простирающуюся вдаль дорогу. За три года она впервые покидала надёжные стены крепости и, должно быть, ей было волнительно возвращаться в большой мир.

— Мы ещё вернёмся, — подбодрил её Кречет. — Кампания самое большее до лета, если золото раньше не кончится. И если, — оглянулся он на башни замка, — Змей не соскучится.

Мирле выжала нервную улыбку.

Утренний промёрзлый воздух огласил крик. Кельпи сорвались в неспешную рысь, Прыть рыком повела свою стаю по известной тропе, срывая когтями инистый лишайник с голых камней, через проторенные дороги с заснеженными колеями колёс и обледенелые пустоши. За нею тронулись лошади и повозки.

Кречет не мог знать, каким взглядом провожает его Змей с высоты своей башни. Но, если его ещё не остановили, не четвертовали кровью или не послали вдогон свору моуров, наверное, он ещё ни о чём не догадался.