Когда доктор Морган предложила мне поехать на раскопки, поспешное, даже резкое «да» вырвалось быстрее, чем я успел обдумать предложение. На кафедре этнографии и антропологии я был далеко не лучшим студентом. Чего уж там, откровенно говоря, меня ни раз уже исключали, в основном за непомерное любопытство, вечно приводящее к локальным катастрофам. Сначала факультет биологии и физиологии. Разлив химикатов в хранилище. Согласен, получение философского камня оказалось занятием куда более трудным, чем я думал, хотя может дело лишь в нарушении пропорций золота и ртути. Уверен, еще пара часов, и мне бы удалось добиться по крайней мере плотной кристаллической формы. Исторический факультет. Уничтожение манускрипта возрастом… Кажется, около полутора тысяч лет. Плюс-минус пара веков. В свое оправдание отмечу, что все же расшифровал надписи, а хлеб, получившегося из этого рецепта, оказался совершенно сухим и безвкусным. Факультет философии, этики и религиоведения. Пожалуй, одна из самых неприятных историй. На кафедре философии религии мне удалось настроить против себя совершенно всех преподавателей лишь тем, что я… Правильнее будет сказать: «Задавал слишком много вопросов», но официальной причиной для исключения послужило «Неуважение к преподавательскому составу, чрезмерная грубость и хамство». Абсурд! Неужели вопросы о ментальном рабстве, как следствии прогибания философии под религиозную идеологию, целью которой, разумеется, служит исключительно материальное насыщение узкого круга лиц, являются столь неприемлемыми? Впрочем, вероятно, дело в регулярно вспыхивающих дискуссиях, завершением которых и являлось сначала настоятельное требование покинуть аудиторию, а затем и университет.

     В Вилгариском университете штата Пакс, куда меня волею судьбы забросило после неудачи в столице, я был старшим на кафедре. Не сказал бы, что это сильно мне мешало, наоборот, как говорила Морган, в тихом, провинциальном городке не хватало колких на язык либералов с горящими сердцами. Мне такая характеристика льстила. Доктору же, кажется, льстил мой интерес к антропологии, и все мои провокационные вопросы она встречала впечатляющей готовностью вступить в длительную полемику, чем заслужила мое безоговорочное уважение. Несмотря на уже почтительный возраст, насколько мне известно, ей было далеко за 60, эта бойкая, активная женщина входила в состав местной научной группы, и зачастую брала больничные, на деле уезжая на очередные раскопки. Об этом, разумеется, знал весь университет, но палки в колеса не ставили. В конце концов, кафедра почти ежегодно пустовала. Мало кто из молодежи был готов положить свою жизнь на практически бесперспективную профессию антрополога, они выбирали что-то более приземленное и практичное. Меня же больше интересовали не перспективы, а знания. Хотя в моем возрасте в самом деле пора бы уже было задуматься о будущем. А я же тем временем спешно собирал сумки, рассчитывая на очередное увлекательное приключение, даже не подозревая, куда меня это заведет. Знай я тогда, сколько вопросов без ответа получу, вопросов, над которыми буду ломать голову весь остаток жизни, согласился ли бы я на это? Однозначно да. И пусть мне не суждено было раскрыть еще одну тайну, я смог получить крохотный кусочек пазла, который, уверен, рано или поздно займет свое место.

     На Альматру мы прибыли в конце сентября, когда на улице уже успела устояться ветреная, влажная, но все еще довольно теплая погода. Как после бурной жизни в столице я пытался привыкнуть к размеренному течению в Вилгари, так и жителям крохотного городка, пришлось бы привыкать к этой деревушке. Разумеется, Альматра не была просто деревней, скорее это была группа поселений, жизнь в которых словно застыла на месте. Здесь даже не было машин, передвигаться нам пришлось на гужевых повозках, а баулы с инструментами нести до пещер на себе. Как сказал Крог, наш проводник, лошади в эти места ходить не любят, да и вообще живность избегает прилегающих лесов. Густые, темные, хвойные… Ели стояли настолько плотно друг к другу, что свет десятками лет не мог дотянуться до земли, влажной от постоянных низких туманов. Но, честно, уж чего, а живности тут с лихвой хватало. Пока мы шли, я слышал треск кузнечиков, стрекотание цикад на густо поросших полянах, пару раз замечал толстых, неповоротливых, но летающих совершенно бесшумно филинов. Где-то дятел упорно молотил по смолянистой коре. Мимо шныряли серые, местами уже опушившиеся зайцы. Пищали комары. Их бы могло бы быть и поменьше, но увы, температура пока позволяла крылатым стаями виться вокруг группы, даже несмотря на тщательно обработанную спреями одежду и кожу. Лес не навевал ужас, лишь умиротворение, и он уж совершенно точно не был пустым. Вероятно, Крог просто был тем еще любителем приукрашивать. Оно и понятно, в такой глуши единственное развлечение – твоя собственная фантазия.

     У пещеры мы расположились уже вечером, а палатки пришлось ставить в свете фонарей. Почему-то, соглашаясь на раскопки, я ожидал увидеть или иссохшую, палящую пустыню, или хотя бы скалистые горы, обдуваемые всеми ветрами, но увы: передо мной был только крохотный земляной холмик, обильно поросший мхом и вьюном, тщательно скрывавшим темный вход. Первая возникшая ассоциация вынудила меня поинтересоваться у группы, а не водятся ли в здешних краях медведи. Медведи, само собой, водились. Легче не стало. И я всю ночь пролежал почти без сна, раздумывая над тем, каких размеров существо могло вырыть себе такую нору.