Олег

Недавно прошёл дождь: в воздухе пахло сыростью, а с деревьев и крыш изредка стекали крупные ленивые капли. Обычным людям никакая погода была не страшна, большая их часть уже спокойно спала в своих домах, чтобы на утро радоваться солнцу, играющему в лужах, или жаловаться на грязь – тут уж не предсказать заранее, остальным нужно было всего лишь пробежать несколько метров до ближайшего супермаркета или нырнуть в по случайности открытую дверь подъезда, тогда уж им никакой дождь не будет страшен, если они достаточно терпеливы, чтобы его переждать. В любом случае самой большой их проблемой будут лужи, но и они высохнут на солнце в течение дня. Другое дело – уличный пëс. Ему негде скрыться от гнева небес. Впрочем, и для него дождь не был самой страшной из проблем. 

Пëс шëл по улице, прихрамывая на одну лапу. Он спешил: надеялся, что в суматохе кто-то из двуногих выронил что-нибудь съедобное, и знал, что на такое добро сразу слетятся голодающие всей округи. Бродячие коты с куцыми хвостами, объеденные клещами и блохами, шумные птицы с острыми тонкими когтями, даже другие собаки –все они были его товарищами по несчастью и вместе с тем кровными врагами. Псу было даже почти жаль ворону с выдранными перьями, когда она бросилась наутек, едва завидев его. Почти. На земле лежал большой кусок хлеба, завернутый в пакет, и подбежавшая к пасти слюна притупила чувство совести. Он не ел уже несколько дней, поэтому набросился на найденный кусок сразу, не медля, прямо посреди тротуара. Пусть его зубы были не те, что раньше, с упаковкой они справились без проблем, после чего принялись за гораздо более мягкую и податливую цель, запах свежей выпечки дурманил его разум и, пусть собаке его размеров пищи требуется гораздо больше, сейчас он был рад и крошке. Жалкое зрелище.

Покончив с трапезой, пëс фыркнул в пустую обëртку и мотнул головой. Он чувствовал себя униженным тем, что обязан скитаться по улицам грязного города, умоляя судьбу – и людей – о подачке, ползая на брюхе, драться с другими такими же несчастными, прятаться, поджимая хвост, в подворотнях. Он родился давным-давно, когда в людях было гораздо больше чести, когда истинные боги следили за этой грешной землей. Тогда он был великим полководцем, способный вести за собой народы и объединять государства, сжимая в твёрдой руке меч и власть. С тех пор прошёл не один век, сменилось не одно поколение. С тех пор все стало другим, и Олегу, когда-то прозванному Вещим, приходилось наблюдать, как на месте деревень растут города, меняются законы и правители, как истинные боги тонут в человеческой жестокости и на их место встают новые. Судьба сыграла с ним дурную шутку. Никогда с тех пор, как Олег умер в первый раз, он не рождался в теле человека. И вот сейчас, закованный в дряхлую оболочку, испещренную шрамами, со свалявшейся и торчащей грязными иглами шерстью, он чувствовал себя ужасно. Где же это видано, чтобы прославленный воин, гениальный властитель и известный мудрец был обязан проживать одну никчемную жизнь за другой, мечтая только о крошке хлеба? 

От мыслей его отвлёк человек. Пëс, когда-то бывший Вещим Олегом, не заметил его приближения, целиком поглощенный воспоминаниями о былой славе, а незнакомец тем временем, присев на корточки, протянул руку к голове пса. Воинственно ощерив клыки, бродяга готов был наброситься на незнакомца, посмевшего нарушить его покой, но внезапно почувствовал, что делать этого не стоит, будто незримая властная рука сжала серую шерсть у него на загривке, удерживая на месте. Странный человек пах вином, скорбью, силой и магией, смертью и чем-то ещё, до боли знакомым, но таким неуловимым. Осознание пришло позже: этот человек был таким же, как он, Олег, прожившим не одну сотню лет, видевшим то, что никогда не будет доступно смертным. Только сильнее, древнее и мудрее. Чужая рука коснулась его лба и прошла дальше, за прижатые к голове уши, а пëс даже не рыкнул -- прикрыл глаза в знак собачьего уважения. 

– Бедный. – сказал незнакомец, осторожно поглаживая серую шерсть. – Совсем исхудал и замерз. Прости, не могу ничем помочь, но смотри, что у меня есть. 

Голос человека был ровным и успокаивающим, таким, которому хочется верить, а дружественные намерения он продемонстрировал куском колбасы, которую достал из кармана и которую Олег с благодарностью принял. Когда же он вновь поднял глаза, Бог испарился.

Иисус

От тяжелых мыслей его отвлек короткий звонок и открывшаяся дверь лифта. Последний, девятый этаж… Удостоверившись, что никто не видит, он встряхнулся, как пёс, изгоняя остатки печали, спрятавшиеся под воротник джинсовой куртки и среди волос, и только после этого вышел в красно-чёрный коридор.

Здесь, в окружении кожаных жестких диванов и дорогих ковров он чувствовал себя неуютно, как уличный кот, случайно оказавшийся во дворце, но знал: стоит ему быстро пересечь ненавистный коридор, пробежаться мимо нескольких сотен дверей, дважды повернуть налево, и он окажется у своей конечной цели – невзрачной черной двери с тремя шестёрками на ней. Он не стал на этот раз рассматривать число, просто привычно толкнул дверь и, оказавшись с другой стороны, прислонился к ней спиной, будто за ним кто-то гнался. Раздался смешок.

– Я уж тебя заждался. – сказал высокий худой человек, вальяжно расположившийся на диване у окна. В комнате было темно, но вошедший знал: у смеющегося бледная кожа и, в противовес ей, черные кудри, ниспадающие на плечи. С выражением вселенской муки на длинном скуластом лице он слегка оттянул галстук на своей шее и хлопнул раскрытой ладонью рядом с собой, приглашая гостя. На столе перед ним уже дожидались открытая бутылка вина и пепельница.

Вошедший пересек комнату в несколько лёгких, почти не слышных шагов и наконец опустился на диван, на миг выглядывая в раскрытое окно. За ним кипела ночная жизнь, с визгом шин пролетали машины, куда-то спешили люди, лаяли друг на друга собаки… Он поморщился и отвернулся: он не доверял высоте, и предпочел бы встретиться в более приземленном месте, но брат неизменно продолжал назначать встречи здесь, в своем отеле с поэтичным названием «Девятый Круг». Пропади пропадом этот Данте Алигьери и его комедия, так увлекшая собой разум брата… Впрочем, отель был как никогда популярен, и, кто знает, может, все же из-за названия?

Если не брать во внимание окно, ему очень нравилась эта комната: тусклый свет, уютный беспорядок и курящий брат… Все не так, как в шикарном, до блеска вычищенном коридоре, из которого он только что пришел, здесь было как-то уютно. Не как дома, скорее, как в гостях, в чужом доме, из которого не хочется уходить.

Некоторое время они молчали, наслаждаясь долгожданной минутой спокойствия, но каждый помнил: есть дело. Дело, ради которого они, собственно, и встретились сегодня и встречаются всегда. Дело мировой важности.

– Ты видел кого-нибудь из наших? - спросил брат, щелкая зажигалкой. Искра на мгновение осветила его светлую кожу, мелькнула в его потухших глазах и исчезла. Да, Люцифер был воистину прекрасен в каждом из своих рождений. Они виделись в последний раз, когда не было этих шрамов на ладонях, этого черного пиджака и татуировки на шее. Джинсовки, светлых и мягких, почти детских кудрей и старых поношенных кроссовок, впрочем, тоже не было.

– Нет. Я с Первого Рождения не видел никого из них. – ответил светловолосый юноша, рядом с Люцифером кажущийся серой мышью. Иисус. Он неуверенно вертел в пальцах незажженную сигарету. – может, я не узнал их при встрече?

Люцифер поморщился, как от удара. Речь, разумеется, шла о тех, кого он любил и ненавидел одновременно – об их с Иисусом общем отце и его крылатых прихвостнях. Он сам не видел их уже очень давно, уже и не помнил, когда и где они встречались в последний раз, и это явно не было хорошим знаком. Разумеется, небесные родичи были теми еще прохвостами и хорошо скрывались, когда хотели, но такое долгое затишье было странным даже для них, а сейчас, когда любой может пропасть неизвестно куда или быть жестоко убит, такое поведение становилось, мягко говоря, неприемлемым.

– ТЫ бы точно узнал, можешь мне поверить. – сказал он и отвернулся к окну, открывающему вид на залитую лживым светом улицу. Ему не хотелось признаваться в этом, но впервые за долгое время он боялся за свою семью, и он все-таки высказал то, что уже несколько дней вертелось у него на языке: - а что, если их… тоже?

И тут же пожалел о том, что сказал. Со стороны Иисуса послышался печальный вздох, а его опущенные плечи окончательно убедили Люцифера в его предположении. Разумеется, он знал о бедственном положении брата и скорби, мертвым грузом висящей на его худых плечах, и все равно не сдержался, задел напряжённую, готовую лопнуть в любой миг струну. Люцифер всегда был несколько эгоистичен, Отец любил напоминать ему об этом. «Совсем как человек…» - любил добавлять в такие момент непослушный сын. Чувствуя болезненный укол совести где-то под сердцем, он прикусил губу и потянулся за бутылкой вина в стремлении чем-то занять руки. 

– Уж не знаю, какой сорт своей крови ты предпочитаешь в это время суток, пришлось взять на свой вкус. – невесело усмехнулся Люцифер, протягивая второй бокал сводному брату. Это была плохая шутка, но именно это требовалось сейчас Иисусу для того, чтобы прийти в себя. Он усмехнулся уголком рта, но все же принял подношение. 

– Нет. – сказал блондин спустя мгновение, чем озадачил своего брата. Эта внезапная реплика, задумчивый взгляд в пустоту. Впрочем, ответ не заставил себя ждать: – они живы. Это я тоже чувствую. 

Он снова тряхнул головой, и его лицо снова приняло осмысленное выражение. Особенно после глотка вина, как отметил про себя некогда падший ангел. Все-таки, каким бы эмоциональным ни был Иисус, он умел брать себя в руки, когда того требовало дело, и это его качество было особенно ценно. На короткий миг Люцифер подумал, что, возможно, радуется так же и тому, что его небесные родственники были живы и здоровы, но поспешно отогнал эту мысль. 

Иисус снова отвлёк и удивил его. 

– Скажи… а Иуда все еще работает на тебя? 

Люцифер поперхнулся. Он знал об отношении брата к этому смертному, презренному предателю. Он знал, что дружба между ними давно разрушена и, более того, разделял эту справедливую, как ему казалось, ненависть. Так с чего бы спрашивать о нем, тем более сейчас. 

– Ну… Конечно… – неуверенно приговорил он. – а по какой причине ты интересуешься? Хочешь увидеть его? Я могу позвать. 

Иисус покачал головой. 

– Нет. Просто передай ему, что я простил. 

Сигюн

В старом доме давно потушен свет, везде, кроме одного окна. Время близится к рассвету, в печальном саду клубится утренним туманом тишина, только вековые деревья, качая на ветру ветвями все стараются заглянуть внутрь, стучатся в окно, но кто их услышит? 

За окном сидит окутанная тëплым светом желтоватой лампы печальная девушка. Нет, тень девушки. Пшеничные волосы, волнами стекающие на плечи, приличная одежда и руки, привыкшие к работе – обычная, в общем-то девушка. И, в противовес всему перечисленному заплаканные глаза и тяжесть на сердце. На столе кружка с остывшим чаем, не для утоления жажды, конечно, только как отговорка, чтобы засидеться допоздна на кухне: если кто-то войдет и спросит, почему она все еще не спит, можно молча указать на кружку, и вопросы отпадут сами собой. Не стоит волноваться еще и им. Сигюн любила быть здесь, в особенности в одиночестве: на кухне всегда есть, чем заняться, а работа руками лучше всего прочего прочищает голову, поэтому, может, здесь всегда такая чистота? 

Увлеченная своими мыслями, она не заметила, как из темноты коридора, слепо щуря глаза, вышел тот, на кого её уловка с чаем никогда бы не подействовала. Тот, кто знал её, как облупленную, с кем она была рядом долгие столетия. Долговязый мужчина с огненно-рыжими волосами и большим улыбчивым ртом. Оборотень и чародей. Её муж. Локи. Проморгавшись, он подошел к Сигюн и сел рядом на стул и осторожно взял за руку. Девушка не сопротивлялась, но её ладони, обычно ласковые и теплые, сегодня были холодны. Локи не привык видеть её такой. Конечно, его жена никогда не была любительницей развлечься, предпочитая тихий уют и заботу о доме, муже и детях, её всегда было легко довести до слез, от радости ли или от горя, но с каждым днём она будто таяла на глазах. Печали и беды изводили её, изматывали, забирали все силы, которых и так почти не осталось. Сигюн ждала своей окончательной смерти, если не сейчас, то скоро, и Локи не знал, чем ей помочь. Впрочем, как он догадался по глазам, сейчас она волновалась не о собственной шкуре. 

– Что случилось, душа моя? – спросил рыжий, растирая её холодные пальцы. На лице у него не было привычной улыбки, а голос отражал лишь вежливую заботу. Он не думал, что Сигюн скажет ему, и не собирался настаивать. 

Девушка свободной рукой утерла слезы. С приходом Локи ничего толком не изменилось: за сотни лет брака она привыкла к его близости, и, похоже, действительно любила и по сей день. С ним ей было так же спокойно, как в одиночестве, только, может, немного теплее. 

– Я боюсь за Иисуса… – тихо, но честно ответила она, и слезы снова покатились по её влажным щекам. – Он ушёл уже давно, я же просила его в этот раз вернуться пораньше… 

– И ты ждала его здесь всю ночь? – удивился Локи. – Бедняжка… Ты же знаешь, что этот пьяница никогда не упустит возможности прибухнуть, особенно если за чужой счет. Не обижайся на него. 

Привстав со стула, он протянул руку к девушке и вытер её слëзы, после чего поцеловал в макушку, успокаивая. Конечно, никогда не просыхающим выпивохой Иисуса назвать было сложно, ведь пил он редко, только когда отправлялся навестить своего брата или еще какого-нибудь друга, но, стоит отдать ему должное, после таких гулянок возвращался он дай Вселенная к утру, не способный внятно выговорить ни слова, пахнущий как бочка бырла и не всегда на своих двоих. Обычно ему помогали сердобольные граждане, но иногда, когда особенно везло, он оставался в гостях еще на пару дней, и возвращался уже гораздо более похожим на человека. Ну, или на полубога, тут как посмотреть. И в том, и в другом случае особых проблем он не вызывал, зато всегда извинялся за своё поведение. 

– Не в этом дело. – устало показала головой Сигюн. Она всегда переживала за каждого из домочадцев, как заботливая, но очень уж тревожная мать. – К его попойкам можно привыкнуть, но страшно мне, что будет, если в этот раз ему не повезет? Прямо как… Как… 

Девушка прикусила губу. Ей до сих пор тяжело было вспоминать о пророке Мухаммеде, погибшем несколько дней назад, и Локи не мог винить её за это. 

– Ох, ну если так, Иисус ведь будет не один, верно? Люцифер не даст брата в обиду, можешь мне поверить. – попытался успокоить ее Локи. Он специально подбирал мурлыкающие нотки, составляя свою речь, гладил Сигюн по голове и изо всех своих сил старался выглядеть уверенно. Кажется, это работало: девушка постепенно оттаивала и успокаивалась. 

– Пожалуй, ты прав… – медленно и задумчиво проговорила она. – Люцифер ничем не дорожит так, как Иисусом. И, к тому же, никогда не напивается до беспамятства. И все же мне было бы гораздо спокойнее, если бы он вернулся домой раньше, или, еще лучше, вообще никуда не ходил… 

Сигюн обняла своего мужа, прижалась к нему, положив голову на его плечо. Она уже не плакала, но казалась смертельно уставшей. Локи ничего не ответил ей, хоть и славился своей болтливостью: он понимал, что любые слова будут лишними, поэтому только гладил любимую по волосам и спине, позволяя ей выговориться. 

– Нас ведь так мало осталось… Я уже почти не помню времена, когда мы были настоящими богами, свободными и сильными, когда люди верили, нет, знали, что мы существуем. Тогда нас было гораздо больше, а теперь… Мухаммед, Ярило, Афродита, Дима Московский, где они все теперь? И скоро я отправлюсь следом за ними. 

Локи с ужасом посмотрел на неё и слегка потряс за плечи. Его невнятного цвета глаза выставляли на показ все отчаяние, острыми когтями сжимающее его сердце. Известный хитрец, бог лжи и обмана был сейчас чист и открыт. И напуган. 

– Не говори так! Я обязательно придумаю, как не дать тебе… исчезнуть. – воскликнул он и вскочил на ноги, широкими шагами пересекая кухню до окна. Там он встал, уперевшись рукой в стену и выглянул в сад. Снаружи было мирно и спокойно, солнце только-только показалось из-за горизонта и не успело разогнать остатки утреннего тумана. В золотом свете блеснуло свежее надгробие. 

– Ты не можешь отрицать этого. – неумолимо продолжала Сигюн. – этот мир близится к концу. Старые боги мрут, как мыши, а новые… Новых нет. Некому будет нас заменить. 

Больше всего Локи раздражало, что Сигюн была безукоризненно права.