ты выходишь из целительного транса.

медленно преодолеваешь прохладные его воды и ступаешь по гладким камням, чтобы очутиться вновь на знакомой безжизненной земле.

ты слышишь, как тихо жужжат приборы опустевшего лазарета, освещенного в полусумраке лишь огнями индикаторов.

твой разум благословенно пуст. пускай вычищен он в результате исцеления, это не ощущается как нечто правильное. все же, это поможет тебе справиться с утратой.

ты всегда знал, что этот момент настанет. ты не мог тешить себя иллюзиями, что ваши с джимом жизни оборвутся в один момент, так, чтобы ни одному из вас не пришлось испытывать боли от потери другого.

ты не оповещаешь лазарет о своем пробуждении. вулканцы предпочитают скорбеть в одиночестве.

ты опускаешь взгляд на свою перебинтованную правую руку, изломанные пальцы, как на еще один символ своей абсолютной беспомощности.

некогда твои учителя не находили ничего зазорного в том, чтобы наносить удары по твоим рукам, по покорно подставленным для дисциплины ладоням.

ты чувствовал боли так много и так мало, что мог лишь поверить словам, следовавшим после наказания.

тебе нет места ни в одном из миров.

ты проваливаешься вновь в сон. ты находишь в нем покой. он чарующе притягателен иллюзиями и возможностями, которым никогда не состояться в реальности.

ты никогда не спускался на дельта вегу.

изображения ее льдов были голограммами в классных комнатах. ты не понимал, почему мать находила ее заснеженные пустыни завораживающими. ее восхищение казалось тебе странным. ты так любил красный жар вулкана, что ледники дельта веги по определению были противоположны твоей любви.

ты находишь это забавным.

он пытался объяснить, что, вероятно, твой поступок, каким жестоким и антигуманным он ни был, оправдан судьбой.

все же после этого разговора ты не можешь смотреть на него четырнадцать часов, не регистрируя при этом свой учащенный для обоих твоих природ пульс. тебе стыдно, что ты не можешь с такой же легкостью и искренностью просить о прощении.

возможно, ты веришь ему, возможно, ты в самом деле убежден, что твой трусливый ход имеет за собой логичные мотивы.

возможно, ты никогда не умел просить прощения. в детстве ты пытался убедить ее, что не чувствуешь к ней и малой толики любви, но она, к счастью, знала, что ты лжешь. знала, что любишь ее, и определенно простила бы тебя за то, что ты никогда не произносил этого вслух.

вот только ты никогда не просил прощения.

ты с тихим смирением принимаешь извинения и объяснения джима, втайне радуясь его облегченной улыбке. тебе горько, но несколько забавно, потому что ты был готов потерять единственного друга, едва обретя.

он не был уверен, что ты простишь. не был уверен, что это возможно.

конечно, ты никогда не расскажешь ему, но ты знаешь, разумеется, как действовал его лихорадочный разум. он говорил это, зная, что это ложь. он знал, как делать тебе больнее всего.

это черта, которую ты в ужасе находишь в себе. ты делал подобное не раз.

ты не лучше их, своих мучителей. они давно покинули тебя, но ты продолжаешь оправдывать свое недоверие, прохладу и жестокость к другим своим прошлым. и все вокруг это видят и знают, джим видит и знает, но тебя утешает лишь то, что они никогда не смогут ненавидеть тебя больше, чем ты себя.

все, что ты можешь, это молча снять обвинение. он доказал тебе, в конце концов, что твой тест, взлелеянный тобой, разрушенный им, нелогичен и бессмысленен.

если бы он хотел спросить, почему ты это сделал, вероятно, получил бы стандартно логичный ответ. и никогда бы не узнал, как поразил тебя.

"как вулканцы выбирают себе спутников, вы не думали?"

"логично?"

"нет. это не так."

ты говоришь о том, как был проведен обряд и что это означало. говоришь, как т'принг, в своем детском презрении, тотчас же экранировала себя. ты говоришь, что узы не помешали ей и прочим одноклассникам продолжить насмешки.

ты рассказываешь и о том, как после ее смерти целитель уничтожил то, что осталось от уз.

ты упоминаешь, что узы могут установиться спонтанно. он не принимает это во внимание. тебе стыдно повторять. но это важно. это важнее всего. он не слышит.

"значит, ты женишься. когда время придет."

"действительно, это вероятно."

"хорошо."

он знает, ты знаешь тоже, ничего, что заслужило бы положительную оценку, в этой событийной цепочке нет.

ты не можешь сказать ему, что он сделал неверный вывод, не пришел к нужному заключению. ты не окончил свой рассказ.

ты хочешь сказать ему, что нелогичен не детский брачный обет, нет. нелогично то, как порой разумы тянутся друг к другу и грозят разрушить тщательно выстроенный вулканский порядок, только чтобы стать единым целым. такова судьба, иногда она выбирает нелогично, джим.

ты знаешь, ты давно понял, что означает то, что видел ты в его разуме, как его солнечное, восхитительное сознание принимало тебя, как было невозможно понять, где ты, а где - он. как больно было расставаться.

ты не можешь, не доверяешь себе произнести это вслух. но внутри зов к нему всегда один. т'хай'ла.

но сказать это ему немыслимо. он всегда узнает, когда твой голос дрожит.

ты не говоришь ему, что, вероятно, тебя не свяжут ни с кем вновь, стерильного полукровку, только мешающего восстановлению расы.

ты не говоришь о тайне между твоим разумом и его.

если бы мог, то не смог бы сдержать подрагивания пальцев и едва слышных всхлипов далеко в глотке.

ты хочешь только попросить его не убивать себя больше и не заставлять тебя смотреть.

ты не можешь больше смотреть, но будешь, всегда будешь рядом, пока твою жизнь не заберет пламя лихорадки.

твой рассказ, по сути, раннее прощание.

ты сгоришь.

что хорошего есть в тебе, в конце концов?

ты никогда не умел любить, не разрушая.

чем лучше ты его, обрекшего миры на смерть из-за невозможности пережить гибель близких?

чем забавлял и восхищал его твой разум, если он не способен вырезать из себя все, что делает его уродливым, если мысль о колинаре его страшит и манит одновременно?

ты не хочешь жить с этими чувствами, тебе кажется, преследующая тебя утрата выест твое существо, словно кислота.

ты не уверен, однако, что очищение сознания не погубит тебя. ты не уверен, что кроме чувств останется хоть что-то.

если бы это и впрямь было выбором, ты все равно оставил бы чувства и дал им тебя утопить.

ты не вулканец, но притворяешься им так умело порой.

твой покой нарушает тусклый свет из коридора, сиплый кашель и знакомое дыхание, сбитое, болезненное.

отбрось все невозможное, и все, что бы ни осталось, каким бы оно ни казалось невероятным, будет правдой.

джим не может быть здесь. джим мертв. ты знаешь эту пустоту и горечь потери, сжиравшие твой скорбящий разум. джим не может быть здесь.

однако ему не раз удавалось убедить тебя в своей ослепительной исключительности.

ты, думается тебе, веришь в судьбу и в чудо, и это полностью его заслуга.

вновь и вновь ты позволяешь себе поверить ему.

джим здесь. джим жив.

джим сидит на заправленной койке с сигаретой в пальцах и еще одной за ухом, затягивается жадно и стряхивает пепел в ладонь.

он старается не смотреть на тебя. это может означать только то, что он знает, ты очнулся. ведь ты всегда ощущаешь его взгляд на себе, когда он полагает, ты слишком для этого увлечен делом.

"нельзя курить здесь, капитан," тихо говоришь ты.

ты, кажется, напуган не меньше его тем, каким хриплым и изломанным оказывается такой голос.

джим слабо улыбается. очевидно, он не ждал иного приветствия.

"и тебе доброй ночи, спок."

вероятно, ты не имеешь и малейшего представления о том, как в самом деле ты любим. это делает тебя таким счастливым.

"я только одну. у меня руки уже чешутся."

ты все не можешь найти, что сказать, так что он говорит за тебя. все, что удалось выудить у маккоя о вашем спасении, об исходе миссии, о своих ранениях и о твоих тоже. о сорочках из лазарета и как они чешутся. ты изредка киваешь или смотришь в сторону, но он, вероятно, старается болтать как можно больше, чтобы не повисло неизбежное неловкое молчание.

джим говорит еще. о том, как пришел в себя спустя всего сутки, как доктор маккой переполошился, когда твой пульс и дыхание утихли. ты был мертвый, тихо говорит джим. ты объясняешь, что это нормально для целительного транса, и он фыркает. тогда боунз тебя добьет, смеется он, только запишет симптоматику. ты улыбаешься краешком губ.

джим, ожидаемо, не останавливается на одной сигарете, но ты не одергиваешь его. он закуривает не сразу, неловко вертит пустую пачку в руках.

зрачки его грозятся стать черной дырой и поглотить небесно-голубую радужку.

"я тебя слышал, знаешь. в моей голове?"

ты вздрагиваешь. в его голосе нет обвинения или презрения, даже удивления нет. лишь усталость. он измотан и очень, очень юн в нелепой больничной сорочке.

"я всё-таки еще чертовски на тебя зол, спок," полушепотом продолжает джим и криво улыбается, смотрит, не отрываясь, куда-то в сторону. "ты мог бы сказать мне все это не при смерти. я как эксперт в посмертных признаниях тебе говорю."

пусть ты пристыжен, но не можешь и на секунду отвести взгляда. ты не можешь спрятаться, зажмуриться и притвориться, что он не близко сейчас, не изучает твое лицо, не садится на край койки.

"что нам с тобой делать?" устало, с каким-то горьким весельем, продолжает джим.

твоя рука находит его, гладкие подушечки пальцев робко оглаживают каждую костяшку. указательный и средний к указательному и среднему. ты веришь, он знает, что это значит.

джим затягивается снова. джим улыбается. джим не отнимает руки.