— Олег, — когда ответа не следует, Сергей демонстративно кашляет. — Олег!
— Что?
— Мне что-то нехорошо.

На это «нехорошо» Олег отрывается от разобранного телевизора, который занимал его безраздельное внимание последние часа четыре, и выразительно смотрит на очевидно страдающего Разумовского. В черных глазах так и читается «насколько». Отношения между ними уже вышли — вернулись — на тот уровень, где Сергей может позволить себе немного подраматизировать. Ему это жизненно необходимо, просто в силу характера, с которым не поможет ни психолог, ни психиатр, ни даже древний бог — он балансирует на тонкой грани старого доброго взбалмошного себя, на котором просто обязано быть сконцентрировано все внимание, и себя нового, где привычный мерзкий характер ощутимо разбавляет чувство вины. До кондиции поговорить об этом они еще дойти не успели, но Олег отчетливо это видит у Сергея на лице, стоит закашляться или потереть плечо.

— Горло болит, нос немного течет и, вот, кашель.

Ночью Сергей действительно покашливал, так что Олег пересаживается от стола на диван. Аптечка в доме — рассчитанная на буйного Разумовского и с набором колес на все случаи закидонов — банального градусника в себе не предусматривает, до аптеки ехать далеко, поэтому из доступных вариантов только с умным видом потрогать лоб, а следом шею. Сергей перестает умирающе шмыгать носом, подставляется под руку, но и правда кажется теплее обычного.

— Чай выпей, завтра что-нибудь придумаю, — предлагает Олег.

До завтра, конечно же, Сергей дождаться не удосуживается: ночью задыхается от кашля и начинает гореть так, что никакие градусники не нужны. Олег скачет вокруг кровати и матерится сквозь зубы, но это, понятное дело, не помогает.
Он почти плюет на безопасность и везет Сергея в больницу, но все же решает не ударяться в крайности. В логичном выборе, что будет для Разумовского страшнее — болезнь или местная полиция, болезнь кажется меньшей из зол. Возможно, фатальным будет сам Разумовский по отношению к больнице и еще паре ближайших учреждений.
Олег всю ночь прыгает с «нет, точно в больницу» до «никуда мы не поедем», но решающим аргументом все же становится тот факт, что врачам в их глуши он не доверяет. Олег, на самом деле, не доверяет врачам в целом, но вариантов сегодня немного — одному, старому и знакомому, все же приходится позвонить. Юрий Андреевич сначала долго материт, потом обещает наплевать на клятву Гиппократа и пристрелить при первой же встрече, и уже потом потом спрашивает, что, собственно, стряслось. Олег дает трубке послушать, как исступленно кашляет Разумовский, а потом, после многозначительного «Волков, у меня нет слов», десять минут слушает все, что о нем думают. Кроме мата и сложновыполнимого «врачу его покажи», в конце концов, Олег получает и полезную информацию: что и как колоть против, вероятнее всего, пневмонии.
По дороге в аптеку Олег клятвенно обещает себе все же отвезти Сергея в больницу, но послезавтра, если лучше не станет, и вообще, при условии, что Сергей ничего не выкинет за те два часа, которые ему предстоит провести в гордом одиночестве. Что удивительно — не выкидывает, и домик, в отличие от Разумовского, по возвращению не пылает, а вот «лучше» — понятие растяжимое.

Олег почти сдается и уже думает, как бы упаковать вяло сопротивляющееся тело в машину, но Разумовский просыпается и зыркает из-под трех одеял уже осмысленным взглядом. Просыпается он, конечно же, максимально не вовремя: Олег возится с ампулой, а когда поворачивается к кровати, Сергей приподнимается на локте и, зацепившись взглядом за шприц, тут же бледнеет. Выглядит он так, будто вот-вот хлопнется в обморок, хотя, зная его, может и с кулаками кинуться. Сжимает одеяло до побелевших костяшек, а в глазах плещется нарастающая паника. Сергей открывает рот, закрывает, кашляет с минуту, Олег со вздохом надевает на шприц колпачок и отпаивает его водой.

— Что это, — наконец-то совладав с кашлем спрашивает Сергей.

На языке у Олега вертится «а ты как думаешь», но Сергей выглядит убийственно серьезным и на грани легкой — а может и не очень — истерики. Олег говорит емкое «антибиотик». Сергей вместо ответа трясет головой, прячет глаза за влажной челкой. Жалкое «не надо», отчетливо написанное на лице, он не озвучивает, только сжимает губы в тонкую линию.

— У тебя пневмония, — поясняет Олег, тактично пропуская сомнительное «скорее всего». Если Сергею стало лучше, значит, лечат его правильно, так ведь? — Два дня горел, я колол антибиотики.

Сергей ерзает в кровати, глубже зарываясь в одеяла, и морщится.

— Туда, куда я думаю?

Олег кивает и все же чувствует себя немного виноватым. Он за эти два дня уже наловчился колоть Сергея, перед этим предусмотрительно скрутив, но, может быть, после таких экстремальных игр в доктора у Разумовского и осталась пара синяков. По крайней мере, он горел достаточно сильно, чтоб ничего не запомнить и не словить дополнительных моральных травм. В отличие от Олега.

— Ну извини, на уговоры полежать спокойно ты не поддавался.

Сергей вздыхает, косится на шприц и кривит рот.

— Антибиотик?

Олег кивает и устало трет переносицу. Теперь, когда Разумовский относительно пришел в себя и кризис преодолен, он очень не вовремя вспоминает, что спал за последние два дня часов пять в лучшем случае, не решаясь оставить «пациента» одного и каждый раз вскакивая от громкого кашля. Сергей молчит, сведя брови на переносице, и слизывает проступившую на треснувшей губе капельку крови. Олег собирает мысли в кучку. Они вроде как договорились разговаривать словами через рот.

— Что? — технически, это тоже слова, ладно, слово.

Сергей кашляет, кажется, уже специально растягивая и так затянувшуюся паузу, но в итоге все же формулирует:

— Я… Укол… Пообещай, что это просто антибиотик.

Олегу очень хочется чертов укол вколоть, поспать, а потом уже разбираться с очередными заскоками, но с Сергеем (заслужено или нет — это совсем другой разговор) за последние пару лет успела произойти целая куча всего, и это определенно оставило свой след, а Олег просто устал, не выспался и перенервничал.

— Обычный антибиотик, вот коробка, — он вручает Сергею пачку с остатками ампул в качестве подтверждения. Сергей хлюпает носом пока разглядывает, но берет себя в руки быстрее, чем Олег рассчитывал.
— Хорошо, давай.

Колоть, когда Разумовский не сопротивляется сквозь сон и жар, определенно проще. Разобравшись со всем минуты за три, в противовес обычным двадцати, Олег подтаскивает кресло поближе и собирается устроиться, но Сергей такой возможности не дает — тут же ловит за запястье, стоит оказаться в поле досягаемости.

— Полежи со мной? — в его голосе старые, до боли знакомые, командно-приказные нотки чудесным образом смешиваются с просящими. Очень интересный коктейль. Олег бы и озвучил все, что думает о такой вопиющей наглости, но рискует заснуть прямо так, поэтому без лишних слов позволяет затащить себя под слишком теплое одеяло.
— Разбуди, если что.

Сергей кивает, и Олег отрубается на неопределенный, но такой необходимый срок до тех самых пор, пока Сергей вдруг не шепчет:

— Олег, ты спишь? — Олег вместо ответа издает неопределенный звук. — А ты не заразишься?
— Это не грипп, — сонно бубнит Олег, но отдых определенно пошел на пользу его расположению духа.

Сергей в ответ не то фыркает, не то кашляет.

— Прости. За все. Я тебя сильно достал?
— Очень, — беззлобно бормочет Олег. Сергей возится у него под боком, снова кашляет. Олег просыпается окончательно и первым делом щупает Сергея на наличие температуры, сначала лоб, потом грудь и шею. Все еще непонятно, но за градусником нужно встать. В любом случае, по ощущениям теплый, вроде как, хотя, может, и просто со сна. — Голодный?
— Немного.

Смертельный номер со вливанием супа в сонного и горящего Разумовского Олег предпочтет не повторять больше никогда, так что пользуется случаем накормить сейчас. Очевидно, читая мысли, Сергей морщит покрасневший нос, ловит Олега за руку, тактично мешая убрать со своей шеи:

— Олежа, все что угодно, только не суп.

С каких пор Сергей не уважает супы — вопрос отдельный, но старое «Олежа» работает как отличная диверсия. Оно, кажется, звучит в первый раз за… Долго, очень долго. Олег качает головой:

— А что еще? Ты глотать-то можешь?

Сергей делает сложное лицо, Олег чувствует, как под ладонью дергается кадык, и считает своим долгом очень тяжелым вздохом выразить все, что думает о сложившейся ситуации.

Где-то в недрах кладовки, если ему правильно помнится, затерялась пачка овсянки и банка меда.