Когда Олег уходит, все, что остается у Сережи, — это смятая записка и едва уловимый запах сигарет вперемешку с дешевым шампунем. Клочок бумаги вместе с почти полной банкой шампуня Сережа демонстративно отправляет в мусорку. Птица наблюдает за всем представлением с мерзенькой усмешкой, но Сереже глубоко все равно — имеет полное право и злиться, и даже посуду бить. Правда, без аудитории почему-то уже и не хочется.
Два дня спустя Сережа долго стоит перед полкой в супермаркете и ищет что-нибудь без кораблика на этикетке, без ментола и мяты и вообще, что за дрянь еще они туда добавляют. К его превеликому сожалению, все шампуни пахнут либо слишком знакомо, либо слишком отвратительно, а Птица фыркает и вертит в лапе бутылочку с ядрено-фиолетовой субстанцией «для души и тела» из соседнего отдела.

— Ты теперь не будешь мыться вообще? — брезгливо интересуется он. — Может, заодно и курить бросишь?

Сережа курить не бросает назло. Кому? Хороший вопрос, но без сигареты в пальцах и дыма в легких разговаривать с пустой комнатой как-то совсем печально. Все комментарии, по привычке адресованные Олегу, Птица игнорирует из абсолютной вредности. У Сережи уже не хватает сил злиться, так что он делает то, что умеет лучше всего — закапывается по уши в учебу, но и это почему-то не помогает. В лучших традициях мелодрам, которые они иногда посматривали просто посмеяться, все вокруг неимоверно раздражает, потому что напоминает.
Сережа сначала принципиально раздвигает соединенные кровати, отодвинув олегову подальше, а потом, наплевав на все и собственную гордость, перебирается в нее же, просто потому что в гордом одиночестве может позволить себе глупые сантименты.
Даже Птица на это не ворчит, а просто закатывает глаза.

В квартирке Сереже печально — холодно, одиноко, и там, где раньше пахло Олегом и его стряпней, остается только затхлая сырость и пыль. Сережа скучает по жареной картошке и ненавистной яичнице. Честно пытается приготовить что-то сам, но если оно не сгорает, то остается сырым, и, окончательно сдавшись, Сережа переходит на лапшу быстрого приготовления, но и ту употребляет через день, просто потому что возмущение Птицы по поводу их совместного здоровья слишком мешает сосредоточиться на учебе. Отвратительно химический запах приправы совершенно не помогает решить проблему с запахом дома, вставшую ребром.
Сережа сбегает в библиотеку. Там почти получается сосредоточиться, правда, до тех самых самых пор, пока от очередного пробегающего мимо студента не веет чем-то отвратительно знакомым: дезодорант, сигареты, гель для душа — в нужных дозах, в правильном сочетании… Сережа думает, что его крыша едет не спеша, и решается бежать следом: подает документы на перевод в Москву.

По ощущениям с отъезда Волкова проходит полжизни, по календарю — две недели.

Птице неожиданно идея поехать в Москву даже нравится, ведь там, по его мнению, перспектив намного больше. Сережа для разнообразия даже слушает его болтовню, просто потому что без Олега слушать больше и некого. Вещи собирает под глубокомысленное «К тому же, там сырости меньше! Никакой больше простуды!». Перспектива приятная, но Сережа все равно пакует все самое теплое, что есть, и в процессе натыкается в шкафу на… свитер. Он узнает его не глядя, трогал достаточно, чтоб узнать вязь одними пальцами — теплый, зеленый, горячо любимый Олегом. Забыл, оставил специально? Какая разница. Первое и жгучее желание — выкинуть к черту. Сережа, преисполненный праведным гневом, вытряхивает свитер из шкафа и вышагивает к мусоропроводу. Свитер пахнет…. уютом, домом, знакомым, родным. Сережа врет Птице — хоть это и бессмысленно, но просто из принципа — и про дом, и про уют, но свитер пахнет Олегом.
Вместо мусорки проклятый свитер отправляется в сумку, а сумка вместе с Сережей — в Москву.