Прохладное безветрие Балкона Звездной Россыпи льнет к ладоням и трется о пояс, и Жунь Юю спокойно. Он возводит на небо, как молодую принцессу на трон, Вегу. Вкладывает в нее духовные силы ручными печатями, неуловимыми движениями рук, танцующими шагами по невидимой схеме Великого Предела. В блаженном умиротворении своего второго дома Повелитель Ночей двигается по шуршащему песку, оставляя язвы следов, уверенный, что никто не нарушит его покой. Никто не осквернит Балкон Звездной Россыпи. Никто не вломится в святая святых Жунь Юя. Но сквозь цикадное стрекотание энергии в линиях созвездий он умудряется уловить смутный шорох, успевает мгновенно среагировать и охотничьим ловким жестом на красивом развороте поймать на предплечье феникса. Птичьи когти аккуратно смыкаются вокруг тонкокостной руки, не раня, не причиняя вреда, и Жунь Юй удивляется, какие же фениксы легкие. Как дыхание бабочки. Его удобно держать вот так, на руке, как охотничьего сокола, заглядывая в разумные медовые глаза. Его удобно держать вот так, на руке, и заполошная мысль о том, что быть в истинной форме перед другим человеком это слишком интимно и неприлично, чахнет и дохнет на задворках сознания, задушенная звездным светом и нежным пламенем.

- Доброй ночи, Фэн-эр. Не спится?

Накатывает нежность, словно влажный белый туман стекает с гор. Жунь Юй оглядывает звездное небо, а потом снова смотрит в глаза феникса, улыбается, чуть склонив голову набок, зеркаля птичье движение. Сюй Фэн не спешит принимать свой человеческий облик, перебирает лапами по руке Жунь Юя, словно по ветке сливового дерева. Роскошные хвостовые перья едва-едва не подметают песок.

- Сюй Фэн, почему ты пришел в столь поздний час?

Сюй Фэн не отвечает, даже на птичьем языке молчит, и Жунь Юй вдруг думает - разговаривает ли Сюй Фэн со своей птицей Чжу Цюэ? Могут ли они вообще говорить? Глупая мысль, наивная, детская. Давно таких не было. И светло так не было, будто под сердцем зарождается что-то новое и сияющее, новое солнце наливается светом и восходит внутри, и Жунь Юю хорошо. На Балконе Звездной Россыпи с фениксом в руках ему хорошо, и он прикрывает глаза на мгновение в попытке справиться с эмоциями, с этой всеобъемлющей нежностью. Птица феникс тянется к нему и ластится к щеке, трется загнутым золотым клювом о кожу, горячим киноварным хохолком гладится об изгиб нижней челюсти, жмется к шее, словно слушает пульс. Хотя, возможно, и вправду прислушивается к шуму крови в жилах - кто разберет эту загадочную птичью душу? И Жунь Юю прекрасно. Жемчужная улыбка расползается по лицу. Щеки теплеют. Фениксы теплые. Для смертных - невыносимо горячие, испепеляюще горячие, но ему, небожителю - просто по-живому теплые, приятные, с мягким пестрым оперением. Пахнущие сандалом и жжеными сосновыми ветками. Жунь Юй растворяется в этом запахе, в этом тепле, в этой нежности. На минуту позволяет себе слабеть и плавиться.

А потом вспышка боли пронзает изгиб шеи, словно что-то взгрызается в плоть, дергает, рвет. Хруст. Жар. Вскрик. Липкая влага растекается уродливым пятном по белым одеждам Повелителя Ночей, и ткань липнет к груди, к шее, к случайно измазанным запястьям. Он зажимает рану ладонью, и та мгновенно намокает в крови.  Боль пульсирует, словно тянут нервы по волоску, когда Жунь Юй ощупывает рану и понимает, что из него почти выдран кусочек. Циничный рассудок вдруг подбрасывает - совсем же чуть-чуть! - но плотный соленый запах бьет в ноздри, и из головы улетучивается знание о самоисцелении. Откуда-то из глубины сознания поднимается ужас.

- Фэн-эр!

Птица стряхивает каплю с клюва. Густую алую каплю его крови, которая грязно впечатывается в белоснежную звездную гальку. Его шея, его кровь, его... Феникс раскрывает огромные рубиновые крылья и взмывает в воздух, задевая хвостовыми перьями щеку, словно тянет обернуться. Ведет, затягивает киноварным водоворотом вглубь. Боль катается по телу ртутным шариком, скользит расплывающейся липкостью, пронизывает, словно иглы раз за разом медленно ввинчиваются в тело, прошивая мелкими стежками. Ужас мешается со злостью, становясь справедливой яростью и вполне конкретным, жестко очерченным желанием наказать. Повелитель Ночей ведется на касание, оборачивается и почти умирает. Перед ним черные воды океана Минхай, побережье и фениксы. Почти десяток роскошных прекрасных фениксов - золотых, изумрудных, белых... Чудесные благовещие птицы, с огромным размахом мощных крыльев и пышными хвостами, перекрикивающиеся между собой высокими мелодичными голосами. Фениксы, среди которых Жунь Юй видит Сюй Фэна - киноварь и золото - огонь до последнего нежного перышка. Видит, как Фэн-эр выгибает тонкую птичью шею и крючковатым клювом с мясом выдирает драконью чешуйку. Дракон на побережье у самой кромки воды. Неподвижный. Мертвый. Белый. И птицы выламывают перламутровую чешую, как будто чистят рыбу или вскрывают орехи, чтобы добраться до мякоти. Птицы вгрызаются в плоть, почти погружаясь испачканными головами в кровавое месиво. В воздухе застывает сладковатая вонь сырого мяса и миндальный запах гангрены. Жунь Юй отшатывается, зажимая окровавленными ладонями рот. Давит крик, хоронит заживо внутри себя. Треск. Хруст. Вместо песка и звездных камней Балкона Звездной Россыпи под ногами заиндевелые рыбьи косточки. Отброшенная чешуйка - перламутровый полумесяц - полупрозрачная, надтреснутая и грязная, падает рядом, и Жунь Юй не выдерживает. Кричит, шарахнувшись в сторону, запинается о полы ханьфу, рушится на усеянную обледеневшими хрустящими костями землю и орет еще громче, до срыва голосовых связок, до болезненного хрипа. Загребает пальцами кости. Боль. Кровотечение. Дракон. Белый. Мертвый. Дракон. Это же... Тяжелый шумный вздох прокатывается по округе гулким эхом. Жунь Юй поднимает глаза - воспаленные, больные глаза - и встречается взглядом с другими, огромными, лазурными, с вытянутым зрачком. Смотрит в глаза дракону. Живому! Живому! Смотрит, как птица феникс скачет между ветвистых оленьих  рогов на массивной голове, как клюет веко дракона, дербаня на кусочки, как протыкает клювом мягкость глазного яблока, позволяя жидкости вытечь, марая в ней перья, оставляя дракона одноглазым. Оставляя его глядящим бурой пустотой на Жунь Юя. Сквозь Жунь Юя. Птицы, птицы, птицы. Белые ребра, выпирающие из-под темно-фиолетовых краев порченой плоти и вздыбленной чешуи. И миндальный запах гангрены. И тухлая кровь, разбавленная совсем свежей. И чешуйки, перламутровые, переливающиеся чешуйки, точно такие же как...  Вдох-выдох. Горло скручивает спазмом. Колени, словно вдребезги раздробленные, подламываются. Оглушительный хруст. Птицы склевали дракона. Вдох-выдох. Не его. Рыбьи черепа мешаются с чешуйками. Вдох-выдох. Сладкая вонь набивается в легкие. Под пальцами мягкое, под пальцами склизкое. Выдранный с мясом клок отливающей лазурью шерсти. В груди жарко. Вдох-выдох. Черные воды плещутся в разверстое брюхо. Птицы. Крик. Хлопающее крыльями, живое пламя. Вдох-выдох. Раздвоенный язык вываливается из пасти, и его тут же перекусывают в два счета. Живой. Кровь фонтаном. Кровь ручейками вплавляется в черную воду. Бездонные провалы драконьих глазниц. Еще одна чешуйка - под ноги. Клювом в мясо. Птицы, птицы... Вдох-выдох. Проступает хребет. Змеящееся движение. Когти молотят по берегу. Живой. Белый. Вдох-выдох. На языке привкус мертвечины. Живой. Жив. Заживо. Вдох...

Жунь Юй просыпается в панике. Тут же кидается к ростовому зеркалу, падает неловко, разбивая колени, одежду дергает, от холодного пота влажную. Руки к шее - чисто. Никаких ран, никакой крови, никакой боли. Вся боль за порогом Дворца Небесных Сфер. Вся боль во сне. Самое главное, что Жунь Юй знает о жизни - прошлое должно оставаться в прошлом. Мертвые должны оставаться мертвыми. Сны должны оставаться во сне. Его сон - мутная золотая капля, полная птичьего крика и тяжких вздохов, замирает, будто подвешенное под потолком украшение, очень уродливая копия какой-нибудь звезды. Он старается не смотреть, не вглядываться в сияющие переливы, таящие в себе кровь и кости. Вдох-выдох. Уже его. Жунь Юй смотрит в зеркало почти минуту, но не выносит собственного отражения и отводит взгляд. Затравленный, ищущий, натыкающийся раз за разом на золотой шар, словно на приманку рыбы-удильщика, против воли замечающий раз за разом пустые глазницы, что будто вылупляясь из белого с красным бархата, источают удушающий животный страх.  

Жунь Юй учится дышать заново. Стирает в пыль золотой шар сна, словно отсекает от самого себя лишнее, заранее зная, что сны никогда не исчезают. Оно нарастет, как дополнительная уродливая конечность, как ползущий дальше и дальше по телу некроз. Сон вернется однажды, потому что сны всегда к нему возвращаются, как божественное наказание, как мстительный дух, но пока что Повелитель Ночей должен готовиться к работе.

Он расчесывает волосы черепаховым гребнем, все еще почти не глядя на свое отражение в зеркале, трижды пытается завязать пучок, но руки, скованные дрожью, ощущаются словно вовсе не свои, и Жунь Юй бросает это дело. Поверх белого ханьфу набрасывает темно-синее пао в тон ночному небу. Пьет шоу мэй при истекающем закатной кровью солнце. Старается, очень усердно старается не помнить своего сна.

По песку Балкона Звездной Россыпи его одежды тянутся долгим тяжелым шлейфом. Непривычно массивные, куда более роскошные, чем Повелитель Ночей привык носить в обычной жизни. Но сегодня и ночь необычная. За Жунь Юем по пятам тащится змеящийся след черного пао, расшитого серебряными нитями, пока плавной корабельной походкой он идет к самому краю платформы. По подолу цветет ночной цереус, рукава оттягивает нежная гладь Млечного Пути. Звезды в ладонях, и на плечах - звезды. Жунь Юй  протягивает ладони к сияющей бездне, будто ждет, что там его встретят, подхватят, как стоящую на отвесной скале Вэй Хуацунь*, и вознесут, стоит только сделать шаг с платформы. Звездный свет липнет к его пальцам, стелется шалфеевым дымом благовоний за движениями рук. Под безмолвную команду Повелителя Ночей вспархивает Лебедь, раскрывая крылья крестом, и разгорается до бела Альтаир. Под его безмолвную команду мириады звезд приходят в движение, подчиненные его болезненно тонким пальцам.

Прохладное безветрие Балкона Звездной Россыпи льнет к ладоням и трется о пояс, и Жунь Юю спокойно. Он возводит на небо, как молодую принцессу на трон, Вегу. Вкладывает в нее духовные силы ручными печатями, неуловимыми движениями рук, танцующими шагами по невидимой схеме Великого Предела. На плечи давит шикарная тяжесть парчи, и тревога отступает окончательно. Жунь Юй играет с энергиями звезд, и ему легко. Сон забывается, затерявшийся среди сияния, и грудная клетка трепещет от переполняющей любви. Это едва ли можно объяснить кому-то, но Жунь Юй отдает всего себя до последней капли - Дельфину, Стреле и Лисичке - и чувствует себя счастливым.

Жунь Юй изучил Книгу Шести Царств от корки до корки и знает, что почти все Повелители Ночей сходили с ума от беспощадного беспросветного одиночества. Он рано научился понимать суть дворцовых хитросплетений, и знает, что назначенный брак с нерожденной дочерью Ло Линя лишь еще один способ отстранить его от государственных дел. Но государственные дела ему и не нужны. Ему не нужен трон и не нужна борьба. Он облачился в белое, чтоб никогда не носить золота. Он полюбил звезды, чтоб не любить людей. Вся его жизнь - в стремительных кометах и пестрых туманностях, и он любит эту жизнь. Любит свое звездное бессмертие так сильно, что все годы духовного совершенствования - в Вегу, Денеб и Гемму.

Шагами Юя по песку, не оставляя следов. А потом снова приходит ощущение - <i>что-то не так</i>. Что-то не так на таком тончайшем уровне, что сразу даже не понять, а потом на эффектном развороте Жунь Юй ловит на руку птицу Феникс.

Это ни капли не похоже на его сон, и Жунь Юй не уверен в своих чувствах по этому поводу. Феникс, -  крупная, тяжелая птица - сдавливает когтями предплечье так, что едва не распарывает Повелителю Ночей вену, и приходится приложить силу, чтобы удерживать его. В напряженные мышцы когти впиваются еще больнее, лишь чудом не рвут ткань одежд, и еще большее чудо - не оставляют ожогов. Феникс горячий, даже для высшего небожителя слишком горячий, и его перья - пламя и расплавленное золото. Его перья почти стелются по песку императорским красным шелком, и Жунь Юй думает, что нужно затоптать эти чуть заметные следы. Что на Балконе Звездной Россыпи никогда не было фениксов. На Балконе Звездной Россыпи вообще никого никогда не было, кроме непосредственно Повелителя Ночи, и киноварная птица с золотым гребнем выглядит здесь до физической боли противоестественно. Он горячий и тяжелый, и его присутствие в тягость. Его взгляд, не по-птичьему осознанный, понимающий, давит и словно пытается вывернуть наизнанку, и никакого спокойствия и легкости из сна в этом нет. Ни капли счастья и восторга - только чувство, которое испытывает бабочка, когда ее раздавливают в ладонях, и Жунь Юй почти ощущает последнюю задыхающуюся вибрацию ломающихся крыльев. Чувство надлома и какой-то опороченности, как будто случайно увидел нечто непристойное. И Жунь Юю хочется, чтобы феникс сейчас же исчез, и они смогли забыть эту глупость.

Это совсем не похоже на сон, и это к лучшему. И это приводит в еще большее смятение, потому что картинка та же, а чувства не те. Потому что тревога окатывает ледяной волной на контрасте с оглушающим жаром благовещей птицы. Внутри словно трескается и разлетается вдребезги хрустальный шарик, и Жунь Юя протаскивает лицом по мелким осколкам. Словно его грудную клетку раскрывают и выставляют трепещущим сердцем навыворот перед всем миром. Он видит то, что видеть не должен, там, где это происходить не должно. Балкон Звездной Россыпи на мгновение теряет свою былую привлекательность и интимность, и хочется поскорее уйти, будто здесь все измазано грязью чужого присутствия. Его звезды больше не его. У звезд нет любви. У него отобрали последнее.

А еще он видит Повелителя Пламени в истинном облике, и это так неловко и постыдно, и Жунь Юй не понимает - от феникса ли этот жар на щеках, или от смущения. С ним многие бы согласились, что истинная форма - это слишком личное. Все на Небесах знают, кто лис, кто птица, а кто дракон, но это не значит, что показаться в таком облике можно. Точно так же все знают, как происходит парное совершенствование, но не обсуждают это публично. Есть вещи не для посторонних, но Сюй Фэн плюет на эти правила, тыкая Жунь Юя лицом в свои перья, крылья и когти, и фактически вынуждая смотреть. И ему плохо.

Жунь Юю плохо, когда он позволяет фениксу находиться на звездной платформе. Жунь Юю плохо, когда он позволяет птице потереться загнутым острым клювом о свою шею. Жунь Юю плохо, когда он выдавливает неловкую улыбку и говорит:

-Доброй ночи, Фэн-эр. Не спится?

Фэн-эр не отвечает, но ластится к чужой щеке золотым гребнем. Не обжечься стоит Жунь Юю немного духовных сил, но прикосновение перьев феникса действительно оказывается приятным. Мягким, нежным, ласкающим.

"Тебе не идет черное. Выглядишь как Хэй Учан, будто вот-вот начнешь хохотать как сумасшедший."

Жунь Юй пропускает эту фразу мимо, словно уклоняется от стрелы. Он не задумывался о том, какие цвета ему больше к лицу. Он не предполагал, что кто-то вообще заявится в его святое место. Но Сюй Фэн уже здесь. Скребет когтями черную парчу, что-то воркует по-птичьему, будто напевает какую-то песню, колыбельную, которые поют умирающим и младенцам. Словно пытается убаюкать дракона, глядя ему в глаза из глубины своей истинной природы. Фениксы тяжелые, обжигающие и способные ранить насмерть, способные разодрать перламутровый покров чешуи, способные склевать Жунь Юю лицо. Одинокая мурашка совершает самоубийство бросаясь с мослатого выступа хребта на шее вниз по костлявому позвоночнику, и резко становится до паники холодно.

- Ваше Высочество вообще в курсе, что заявляться в таком виде - верх неприличия?

Жунь Юй любит звезды, чтобы не любить людей, и задает этот вопрос, чтобы не срываться на грубое "какого черта?". И тут же думает, что Сюй Фэн избалован донельзя.

"Закрой глаза."

И птица срывается с руки, мазнув хвостовым оперением по лицу. У Повелителя Ночей тьма перед глазами, но он знает Балкон Звездной Россыпи до последней песчинки. Он угадывает - по шороху крыльев, по стуку камней, по тончайшим вибрациям ци - то, как вытягивается фигура, возвращаясь к человеческому облику. А потом его ладоней сквозь бесчисленные слои дорогих тканей касаются чужие ладони.

- И что это сейчас было?

Он может чуть откинуться назад и почувствовать грудную клетку Сюй Фэна. Он может склонить голову набок, и дыхание Повелителя Пламени жарко ляжет на кожу. Он делает шаг вперед, увеличивая расстояние, потому что Сюй Фэн неприлично близко. Просто ужасно близко. Настолько, что пальцы почти начинают дрожать, и чужое присутствие становится продолжением сна, чудовищной красотой черного океана Минхай и животворящей драконьей кровью. Жунь Юй делает шаг.

- Фэн-эр, мне нужно работать.

Тишина.

- Фэн-эр, иди спать.

Тишина.

- Фэн-эр...

Пальцы смыкаются, сдавливают, как секунду назад сдавливали золотые фениксовы когти. Сминают, сжимают, тянут назад, словно собаку за поводок, перебирая складки парчи и атласа, добираются до ладони. До голой прохладной кожи, бледной и не знающей солнца. Выставляют напоказ, как тогда на дне рождения Императора, но теперь уже - только перед звездами. Выставляют - навыворот алеющей меткой, выжженным клеймом, захватническим знаком. И Жунь Юй проклинает свою малодушную слабость, свою глупую никчемную тоску по несбывшемуся, которой поддался и не стер.

- Ты оставил его.

Повелитель Ночей судорожно ищет правильные слова,  но в голове пусто. В голове - бездна, полная белых карликов. Голосовые связки выклеваны птицами.

- Ты оставил его, Жунь-гэ.

Ему плохо. Плохо-плохо-плохо. Время тянется беспорядочной спутанной нитью, как в болезненном мутном сне. И Жунь Юй думает об огненной плети Небесной Императрицы. О том, как пламя может распарывать кожу и мясо до самых костей. О том, как инстинктивно закрывать живот и грудную клетку, как подставлять драный бок, как хочется иногда быть защищенным и сопричастным, как хочется - всегда - не иметь отношения ни к кому из императорской семьи.

Так с дробным звоном рассыпаются по полу жемчуга и сдаются крепости. Сюй Фэн сломал его последний оплот безопасности, и продолжает творить глупости. Страшные, опасные, отвратительные в своей непристойности глупости. Наглыми руками - под роскошный черный халат, изучает, пробует. Пальцами по ребрам - сквозь тончайшие шелка тактильной щекоткой. Широкими ладонями по поясу, будто оценивает формы ивовой девушки. Дальше - вдоль по изгибам ребер, как по мосту Найхэ, к горной цепи позвоночника - совсем невыносимо. Жунь Юй душит пораженческие всхлипы в горле до последнего, но когда пальцы касаются спины не выдерживает. Его выгибает в этих удушливых объятиях. Ласковое касание сквозь одежду пускает ток по коже, и Повелитель Ночей отзывается - не телом - всем собой. Его трогают с бессердечной нежностью там где у его драконьей формы идет вдоль хребта гребень, словно спинной плавник рыбы, и будто изменяют ток ци в его меридианах. Ощущение на грани между щекоткой и болью заставляет выламываться в позвоночнике, оседая на песок.

- Сюй Фэн! Нет!

Руки исчезают не сразу. Доводят до логического завершения его мягкое падение, сберегая от удара. Повелитель Пламени отстраняется, и у Жунь Юя нет ни сил, ни желания смотреть ему в лицо. Его оставляют на песке, измученного непрошенными касаниями, уставшего и до панической дрожи одинокого без чужих теплых пальцев. Его колотит от количества прикосновений, от такого открытого осквернения своей неприкосновенности. В воздухе витает привычный запах звезд - гроза и шалфей, и Жунь Юй понимает, что для него теперь навеки это запах беды и разгрома. Запах его слабости и его подчиненного положения, когда он хочет и не может отказать Второму Принцу Небесного Царства.

- Ты все равно однажды придешь. - Чеканит, как команду отдает. Как выносит приговор. Как подталкивает к обрыву. - Потому что тебе самому нравится. Ты придешь ко мне.

Все, чего он хочет - покоя. Вернуть свою иллюзию безопасности. Остаться в одиночестве, со своими звездами. Танцевать на песке, греть ладони красными гигантами, крутить в пальцах сияющие камешки, лить метеоритные дожди, гонять кометы по их орбитам. Чтобы лунные зайцы** подносили звездное молоко в перламутровых чашах. Чтоб вибрация планет вплеталась в музыку дрожащих струн. Чтоб его кошмары - только его, и его боль - только его. Чтобы было, куда забиться от чужих терзающих рук, и чтобы руки эти не дотянулись до Балкона Звездной Россыпи.

- Прошу прощения, Ваше Высочество. - Церемонный поклон. Волосы стекают с плеча на землю, и в них путаются песчинки. - Время играть на лире.

И отходит к краю, словно раздумывая над тем, чтобы шагнуть с него, падать бесконечно долго и разбиться об раскаленную поверхность Альдебарана. Почти у края снова садится на песок, расправляя черные одежды и кладет на колени материализованный только что гуцинь, всем собой ощущая непрекращающееся чужеродное присутствие. А Феникс будто все понимает, сползает по каменной колоне врат и замирает в отдалении, словно удлиняя цепь, давая чуть больше свободы, но не переставая контролировать. Секундное раздражение и странная мысль - отпусти совсем или привяжи намертво - зажигается искрой и тут же гаснет, задушенная.  

И пальцы ложатся на струны.

Семи мало для всех звезд мира, но для одного созвездия достаточно, и первая нота срывает с неба звезду. Жунь Юй начинает нежно, пробует струны, подгоняет потоки энергии под свои движения. Пять звезд Лиры разгораются на высоких вспыхивающих звуках. Шелиак темнеет и ярче сияет Вега. И музыка течет уже быстрее - сиянием энергии на кончиках пальцев, талыми слезами снежных шапок на вершинах гор, заполошным трепетом птичьих сердец. Музыка течет, катается между струнами и уносится в бездну. Во тьму, из которой рождаются звезды и - вопреки утверждению, что чудовищ не существует - сны. Жунь Юй прикрывает глаза. Струны знакомы - одно и то же из года в год, из апреля в апрель. А мелодия каждый раз разная, и не помнит он нот. На его одежде расцветают серебряными нитями эхиноцереусы, в складках тюля плутают песчинки, и ноет фантомной болью изгиб шеи. Он играет - быстрое, болезненно-резкое. И под музыку его разгорается фейерверк. Небесная Лира вторит ему звездопадом, подхватывает мотив и со струн выпускает метеорный поток. И эта песня идет из таких глубин существа Жунь Юя, в которые он не решается заглянуть. Эта песня об обнаженности ребер и провалах глаз, о поломанной чешуе и птичьих когтях. И эта песня его звенящая ледоходом колыбельная, которую он играет для Проциона, Антареса и Аркаб-Приора. Для колоса в девичьей руке и Змеи в руках Змееносца. Для Медведицы с медвежонком. Но больше для себя самого. Жунь Юй играет - пальцы жесткие, дыхание замершее, сердце сумасшедшее. На грани ощущений - вытянувшийся зрачок и сияющие лазурью глаза, и наверное хорошо, что Повелитель Пламени этого не видит.

Да и памяти почти нет о том Повелителе Пламени. Присутствие Сюй Фэна Жунь Юй скорее осознает, чем чувствует, и ему спокойно. Впервые за всю эту ночь спокойно, словно накрывает сверху теплым тяжелым одеялом, вжимая в ночную шелковую темноту, и он почти принимает Сюй Фэна. Смиряется и принимает его демарши в истинной форме, его грубую давящую манеру прикасаться, его ласкающую бестактность и вспыльчивость. Здесь и сейчас, пока небо озарено лиридами, Жунь Юй принимает. И думает, что оставить бы все так, как есть. Замереть бы, как бабочки в янтаре, в этом бесконечном сне, где на Балконе Звездной Россыпи, за ним наблюдает Феникс, и не касается его ни единым перышком. Замереть бы в эту секунду, когда из-под пальцев вырывается последний аккорд, и все звезды Вселенной ложатся в его ладони полированными лунными камнями, и Фэн-эр смотрит в спину. И ему спокойно. И он не один в своей неприкосновенности.

Забыть бы о костях и крови. И о черных водах Минхай. И о пальцах, гуляющих по изгибам позвоночника бы забыть. И оставить бы так - звездной нежностью без касаний.