☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼

И вновь закат звенит зеленым, и вновь сужаются зрачки,
Как сопрягаются клинки из звонкой пряжи раскаленной.
Коль солнце пляшет в доме Пса, Луна приходит к дому Волка,
И по хребту бегут иголки, и горький дым застит глаза.

Мельница "Волчья луна"

Небо очищается от полупрозрачных бледных сумерек, его затягивает исконно-чёрной глубиной, по тёмной ткани драгоценностями рассыпаются звёзды. Листву деревьев колышет слабый ветер, тонкой кистью смахивает пыль с застывшего лица земли, путается в сотнях ветвистых рук, бьётся в тысячах пальцев-листьев, трепещет, перебирая непослушные обрывки одежды, шумит ветками и шуршит листьями.

Вечером Исин всегда успевает вернуться в дом. Всегда, но не сегодня. Ничего не предвещает беды: ни привычное кроваво-красное закатное солнце, истекающее жидкой лавой, ни чёрные тени-птицы, потянувшиеся к воде, ни  волчье чутьё.

Звёзды сияют высоко в небе, когда Исин выходит из дома лекаря, где он помогает каждый день принимать пациентов. Его тут же зажимают в углу между домов несколько юных альф, обступают плотным полукольцом. Исин жмурится, вцепляется побелевшими пальцами в котомку, проверяет хорошо ли закреплена.

– Волк, – выплёвывает заводила и показывает пальцем на Исина. Раздаются гаденькие смешки. Волков люди не любят с тех пор, как стали забывать старых богов. – Пришёл нам портить город своей вонью. Псина поганая.

Исин молниеносно вскидывается, тычет главаря мальчишек, что вдвое крупнее его, напряжёнными пальцами в солнечное сплетение, как учил его дед. Мальчишка смешно выпучивает глаза и пытается вдохнуть, Исин не теряет времени и бьёт по ушам раскрытыми ладонями, оглушает нападающего и на время останавливает этим шокированных остальных - этого достаточно, чтобы он смог выскочить из тупика, где его зажали.

Солнце уже село, и темнеет так стремительно, будто в погребе задули лучину. Эффект неожиданности быстро сходит на нет, и Исин слышит за спиной топот и крики разъярённых мальчишек. Исин облизывает губы и оглядывается – ему не простят такой наглости, ему не простят ничего. Ни того, что он чужой в этом септе, ни того, что он волк, ни тем более того, что посмел сопротивляться. Один проулок сменяет другой, а надежды на спасение тают с каждой минутой, зверь рвётся наружу, чтобы изорвать глотки обидчиков, но Исин гасит в себе желание напасть и бежит так, что ветер шумит в ушах.

К концу подходит четвёртый месяц засухи месут-ра, с ним заканчивается и обучение у лекаря. Ещё три дня, и Исин отправился бы спокойно в родной Айн и забыл город каменоломен, как страшный сон. Но его как-то вычислили. Возможно, дело в сыне бальзамировщика, что смотрел на него диким взглядом, пока он накладывал повязку на распоротую голень. Говорят, они видят невидимое другим. Видимо, не врут.

В небе как всегда внезапно появляется луна, свет льётся серебряными нитями вниз, освещает землю, скрадывает грань между тенью и светом. Впервые он ей не рад, потому что темнота отступает перед яростно режущим её серебряным ножом. Исин срывается влево и вниз по одной из улочек, перескакивает через ступени и стоящие у домов горшки. Несётся, что есть духу, к выходу из города – уж там побоятся нападать. Стучат босые пятки по песку, приятно овеянному ночной прохладой.

Он старается дышать правильно, как учил его покойный дед, когда гонял внука по ночам среди песков, на побережье морей или илистого древнего Нила. Дедова наука долго не давалась, но Исин был настойчив, и ещё два года назад научился душить в себе рвущегося зверя, умел обуздать его желания и дышать. Дышать, как сейчас. Два коротких вдоха, два выдоха. Должно хватить надолго.

Топот приближается, крики становятся совсем остервенелыми, и шорох подошв из пальмовых листьев о вездесущий песок лезет в уши – они близко. Остановившись на мгновение, Исин чутко прислушивается – мальчишки разделились и загоняют его теперь, как на охоте. Уже не от мальчишеского неприятия – в крови кипит азарт погони. Загнать, догнать и растерзать. Каждый шорох будит панику в мечущемся внутри волке, но контроль ослаблять нельзя. Иначе все волки пострадают из-за него, не сумевшего сдержать зверя в узде.

Перед глазами всё больше стен – значит, свернул не туда. От накатившего понимания хочется выть и рвать кожу на груди. Он сворачивает влево, потом вправо, но он всё-таки чужак в этом городе, после помощи лекарю он успевал лишь скудно перекусить и валился с ног, потому так и не успел изучить паутину улиц. А здесь тупик, и там глухая стена. И забор, высокий, в два его роста. Слева какой-то древний храм, но там не скрыться – внутри гуляет ветер, и лунное сияние пронзает храм насквозь. Лучи путаются в переплетении колонн, изламываются, будто внутри каждой есть маленькое зеркальце, и свет преломляется, ширится, ползёт – и храм будто висит в воздухе.

Исин отступает – но вокруг только глухие стены, и лишь храм серебрится неподалёку. Исин пробует подтянуться на возвышающийся забор, прыгает раз, второй, но слишком высоко, даже для него. Пальцы лишь впустую скребут по кромке, а ногти ломаются и оставляют кровавые следы. Из каменной ловушки не выбраться. Но зверь упрямо подталкивает его, рвётся из оков: он не готов сдаваться просто так.

Топот всё ближе, смолкает, слышны только смешки. Преследователи выходят из проулков, у кого-то даже сверкает нож. Лунный свет скользит по кварцевому лезвию, режется на лоскуты и с хрустальным звоном отползает в тень подальше от смертоносного предмета. Исин медленно отступает к храму, трёт кулаком сильно заслезившийся глаз и едва не рычит, сдерживая волка, рвущегося в бой. Нельзя, даже если убивать будут – нельзя. Не давать повода, даже если будут глумиться, спасти соплеменников во что бы то ни стало.

– Смотри-ка, волчонок! Или это тени играют? – кричит один из мальчишек и тычет пальцем прямо в него.

Исин поджимает дрожащую губу и прикрывает глаза. Страшно не потому, что убьют, а потому, что не выполнил обещание, данное деду и богу. Он достаёт из ножен хищно сверкающий клинок, не такой, как у тех – не каменный. Медь масляно блестит в лунном свете, и призрачное серебро ползёт по листовидному клинку, обтекает, и нож будто вспыхивает в его пальцах. Исин прижимает нож к горлу, там, где стучит бешеным пульсом линия жизни – один точный удар, и он отправится к праотцам.

Руку, сжимающую нож, обхватывает чужая рука, горячая, будто обжигающая, второй рукой незнакомец зажимает Исину рот и заставляет отступить вместе с ним на шаг назад, ближе к храму, к его мертвенно-бледному сиянию лабиринтов колонн. Исин готов вырваться, но волк внутри скулит, будто встретил более сильного волка, чем он.

– Тихо, – шепчет незнакомец, а у Исина волосы становятся дыбом на загривке: голос низкий, обволакивающий и подчиняющий. И его волк впервые готов преклонить голову.

Незнакомец усиливает давление, и пальцы сами собой разгибаются, выпуская нож из цепких объятий. Ещё раз сверкнув, нож исчезает, чтобы оказаться у живота Исина, он подбирается, но клинок просто мягко скользит в ножны. Горячие пальцы пробегаются по обнажённой коже, и рука уверенно ложится поперёк живота, обхватывает, прижимая руки к телу. На виске ощущается чужое дыхание. Лёгкое, как полёт красочной бабочки у самого лица.

Исин осторожно принюхивается: от незнакомца пахнет  одновременно и полуденным зноем и прохладой ночи, раскалённым песком с берегов великой реки и острым, пронзительно-солёным воздухом с далёких побережий, теменью и тленом распахнутых гробниц и живительной влагой чарующего оазиса, и на секунду кажется, что он улавливает запах хищника. Опасного, смертоносного и ярого, рвущего противников в клочья и дарующего любовь своей половине. Ароматы сплетаются тугим клубком, вьются, путают, но сквозь всё – пробивается тонкий, едкий запах крови, смерти и волка.

Руки на лице и на поясе будто жгут, и спина от прильнувшего к нему сильного тела словно плавится, Исин весь превращается в воск – лепи, что хочешь. Ни отпрянуть, ни дёрнуться, ни повернуться, чтобы увидеть, кто посмел подойти к нему со спины. Кого не смог учуять волк, кто шёл, словно по воздуху, и будто сквозь него, разрезая толщу пространства и времени? Будто и не человек вовсе.

И самое неожиданное – покорность внутреннего волка, что не вздыбливает шерсть на загривке, что не рвётся искромсать, истерзать горло наглеца или хотя бы попытаться взять верх над стальной волей, что дрожит натянутой тетивой, тронь – зазвенит и лопнет. Наоборот, покорно ждёт своей участи. Незнакомец, по мнению Исина, должен светиться от исходящего от него жара, как солнце в тот день, когда дед показывал ему радужный ободок вокруг светила.

Исин перестаёт дышать, когда преследователи идут прямо на него, подходят вплотную; слышно их дыхание и запах юношеских тел - пыльных, потных. Ноздри сами собой раздуваются и втягивают воздух. Один – сын кожевника, от него несёт свежими и вымоченными шкурами, а мышцы бугрятся почище, чем у сына кузнеца, от которого пахнет горном и железом. Сын плакальщика будто насквозь пропитан бальзамическими маслами и солёными слезами, а сын аптекаря – лекарствами и порошками. И только от их предводителя пахнет лишь потом и песком, и совсем чуть-чуть чернилами, значит, сын писца.

Мальчишки останавливаются, оглядываются, переговариваются и смотрят прямо на Исина. А у него мурашки ползут по телу, потому что вот он, а они будто смотрят сквозь него. Главарь шипит и зло сплёвывает сквозь зубы, кривит тонкие губы и кивает другим. Они уходят, иногда оглядываются, но всё так же не видят ни Исина, ни сжимающего его в тисках мужчину.

Мужчина отпускает Исина, и он резко разворачивается, чтобы рассмотреть незнакомца. Тот одет странно: на голове накидка, скрывающая лицо и лежащая на плечах, обнажённый торс отливает бронзой даже в серебристом сиянии луны, тонкой разделяющей струной пересекает грудь тетива большого лука, укреплённого пластинками из рогов буйволов. На шее лежит широкий золотой воротник-ускх, который носят фараоны.

Широкий пояс удерживает полупрозрачную накидку на бёдрах, под ней виднеется схенти, с пояса спускается широкий трапециевидный отрез богато расшитой ткани. Босые, как и у Исина, ноги широко расставлены, и каждую мышцу и сухожилие видно, как днём. А движется плавно, как будто танцует, и каждое движение наполнено хищной грацией.

Исину кажется немного странным, что богато одетый мужчина босой, но на ступнях не видна пыль, а в ровном сиянии луны он даже песчинки на своих ногах может пересчитать. На руках браслеты воина, у бедра колчан со стрелами – сразу видно, человек непростой. Но Исин не верит своим глазам, он чует волка и щурит глаза, чтобы увидеть внутренним взором.

Незнакомец хмыкает и поднимает руки, Исин отступает на шаг и тянет клинок из ножен, во все глаза наблюдает за движениями напротив. Мужчина откидывает с головы накидку, и она тенью ложится на широкие плечи, будто впитывается в бронзовую кожу и растекается тонким узором по рукам. Волосы, как и у Исина, не стрижены, голову венчает грива чёрных волос, рассыпается шёлком на глаза. Незнакомец тянет в ухмылке полные губы, а Исина будто мимо воли пригибает к земле в поклоне. Это не воздействие извне, это подчинение волка волку. Исин вскидывает глаза и видит вспыхнувший янтарём взгляд незнакомца. Точно волк, не иначе. И впервые за всю жизнь Исина волк перед ним сильнее его деда и даже победившего его, не такого опытного, но молодого и сильного волка, что стал впоследствии вожаком и отослал его сюда для обучения.

Исин смотрит на незнакомца и лезет в котомку, долго копошится и протягивает ему лепёшку и флягу с водой. Чуть склоняет голову и ждёт решения. Если возьмёт и разделит с ним хлеб, то смерти боятся не стоит. А если нет, то исход будет куда страшнее, чем если бы весь город собрался убивать его. Этот человек – человек ли? – опаснее целой армии. Незнакомец протягивает руку раскрытой ладонью кверху, и на неё ложится лепёшка. В руках Исина она в разы больше, а в большой ладони мужчины кажется детской коврижкой.

Мужчина кусает лепёшку и неспешно пережёвывает, кивает Исину, и он достаёт вторую лепёшку и откусывает сам. Незнакомец, не спуская глаз с Исина, жуёт, потом вновь протягивает руку и берёт флягу, делает несколько глотков, делится с Исином, и он послушно глотает тёплую воду из горлышка.

– Красивый оберег, – говорит мужчина и указывает на узкую каплю лазурита на шее Исина. Исин рефлекторно прикрывает ладонью дорогой камень, но кивает. – Камень неба не даётся людям недостойным.

Исин покорно кивает, вспоминает, как в семь лет, после инициации дед повесил ему на шею кулон. С узким камнем в серебряной оправе. «Капля небес», – сказал тогда он. – «Как бы тяжело ни было, не отдавай никому. Небесный камень дарован богами, и ты его получил неспроста, береги его». Маленький Исин часто рассматривал фиолетово-синий камень с мелкими золотыми искрами внутри и прятал под тонкую ткань широкого нарамника, схваченной тонким пояском.

Камень всегда казался волшебным, а когда Исин узнал то, что знает сейчас, он стал ценить подарок ещё сильнее. Величественно прекрасный лазурит многие народы почитают как божественный камень, активно используют в качестве ритуального проводника для общения с богами. Исин ещё не пробовал использовать его так, но ему было страшно интересно, что будет, если попробовать.

Дед рассказывал, что лазуритовым порошком красят обрядовые одежды верховных жрецов. Чтобы боги с небес заметили яркие одежды и обернули свой взор к земле и людям, приносящим жертвы. Синий цвет у многих соседей тоже считается сакральным, связанным с силами Вселенной и высших сфер.

Лазурит становится для Исина отличным помощником в его непростых отношениях с этим миром. Он помогает концентрировать силу, сдерживающую внутреннего волка, сама энергетика камня и его вибрации направляют все мысли и ощущения к божественному началу.

Почему внутренний волк в Исине почти безумен до сих пор не знает никто, ни один гадатель или прорицатель не нашли объяснений, ни одно из предположений не выдерживало критики. Его предпочитают держать подальше, сторонятся и шепчутся за спиной, но не спускают глаз. Человеческие жрецы просто вытягивали деньги из безутешного деда, который денно и нощно сидел у постели сгорающего в лихорадке Исина.

Исин же как сейчас помнит крепкого человека с непривычным песочным оттенком кожи, которого увидел однажды на рынке. Он стоял возле заклинателя змей и повторял движения гибких пресмыкающихся, несмотря на полные возмущения возгласы заклинателя. Змеи танцевали, а потом замирали и вторили движениям мужчины, полностью забыв о флейте. Когда Исин подошёл ближе, он увидел странный размытый образ, накладывающийся поверх стоящего мужчины.

Будто альфа просвечивал сквозь какое-то тонкое, едва заметное марево с косматой гривой волос и вытянутой мордой. Исин тогда даже рот открыл, разглядывая мужчину, но внутренний волк зарычал и готов был взять верх. Мужчина повернулся и посмотрел на него кроваво-красными глазами - Исина как кипятком окатило, он попятился и побежал домой. А к ночи слёг в лихорадке и, словно взбесившийся волк, выл, не переставая, не в силах открыть глаза или перекинуться, чтобы облегчить боль.

Дед рассказывал маленькому Исину, как в одну из беззвёздных ночей, когда дыхание внука стало практически неслышным, а дед отчаялся возносить молитвы отвернувшимся от него богам, в их дом вошёл смуглый незнакомец и оставил на груди бледного Исина яркий камень в серебряной оправе.

– Когда мальчик исцелится, проведите инициацию, – он поднял руку, призывая деда к молчанию, – неважно, что рано. Ему в самый раз. Он должен исполнить предначертанное.

С того момента, как дед впервые надел на него кулон после испытаний, которые проводятся для тринадцатилетних, а не для семилеток, Исин стал острее чувствовать чужую боль, глубже понимать людей и их отношения, но он был ещё слишком молод, чтобы понять, почему люди ненавидят волков. Хотя дед и говорил, что со временем он станет мудрее и целостнее, но пока не стал.

– Как тебя зовут? – спрашивает Исин и настороженно смотрит в мерцающие янтарём глаза. Мужчина, склонив голову к плечу, глядит в ответ, не мигает, пронзает взглядом душу. Исин знает, что нетактично спрашивать старшего альфу, не представившись, но ничего не может с собой поделать. Не всегда камень способен сдерживать его порывы.

– Сам скажи, – отвечает незнакомец, и обнажает зубы в ухмылке. – Отпусти волка, он знает ответ. Попробуй, Исин.

Исин напряжённо смотрит на мужчину – своего имени он не называл, он ещё не отдаёт отчёта себе, но начинает догадываться. Исин щурится, путается взглядом в облаках, ловит за невидимую гриву ветер, но недолго думает и снимает нить за нитью путы, удерживающие волка. Тот глухо рычит и расправляет спину, принюхивается, а Исин прислушивается и скалится, когда приходит ответ.

– Упуат? – спрашивает Исин и всматривается в резкие черты лица, освещённые и сглаженные серебристым лунным светом. Верхняя губа незнакомца дёргается, обнажая ряд ровных белых зубов. А Исин не верит до конца, что повстречался с богом.

– Это одно из моих имён, – кивает мужчина и чуть заметно улыбается. – Открывающий пути, Проводник, Владыка Запада. Это всё я. Приятно, что волки ещё помнят меня. А теперь ступай, скажи Ако, чтобы срочно возвращался со щенками домой, сегодня же. Смерть идёт по следу, не скрытому ветрами.

– Я понял. Спасибо, Хентиаменти, – кланяется Исин.

– Будь осторожен, малыш, и помни о данном обещании.

Исин склоняет голову и видит, как растворяется в лунном сиянии храм, как плывёт, изменяется его контур, подёргивается, будто кто по отражению в воде палкой ударил. Упуат кивает Исину и обращается волком, поджарым и долговязым. Делает несколько шагов, бросает короткий взгляд на Исина через плечо и растворяется в прыжке вслед за храмом.

Воздух звенит, и Исин гладит обрамлённый серебром лазурит дрожащими пальцами. Вскидывается и стремглав несётся к дому, где его ждут другие ребята и Ако – взрослый альфа, приставленный к ним на время обучения. Никто не спит, и на него сразу же накидываются с расспросами, но Исин мягко улыбается им и подходит к Ако, склонив голову.

– Прости, я опоздал. Меня выследили люди, но Упуат помог мне скрыться. И просил тебя возвращаться раньше условленного срока.

Ако ощеривается и смеётся каркающим смехом, больше подходящим старикам, чем молодому крепкому альфе. Исин с трудом сдерживается, он просто хватается за кулон и прикрывает глаза, чтобы смолчать и не сказать ничего такого, чтобы не получить палкой по спине в который раз. Ако всё едино, кого ударить в гневе, будь то альфа или омега. А Исин мечтает родить щенков, потому сдерживается несмотря на рвущиеся изнутри слова.

– Упуат? Мальчик, ты в своём уме? – закипая, кричит Ако, брызжет слюной и идёт пятнами. Исин жмурится на особо пронзительные нотки в голосе и втягивает голову в плечи. – Сколько раз повторять, что боги не показываются людям, мы им возносим молитвы и приносим плоды в жертву, они могут выслушать нас, могут отвергнуть подношения. Но никогда, слышишь, никогда не появляются перед людьми!

– Но он сказал мне, что смерть идёт за тобой по пятам, – Исин уверен, что Упуат не стал бы говорить пустых слов. И он уверен, что встретил бога, как бы это ни выглядело для других. – И чтобы мы выступали сегодня же.

– Э, да ты совсем рехнулся. Ещё и разговаривал с Великими. Иди спать, Исин. А завтра к ночи мы покинем этот город огненных песков и каменоломен. Раз ты раскрыл себя, выследят и нас.

Исину захотелось возразить и сказать что-нибудь колкое, не его вина, что в нём опознали волка, он не выдавал себя ничем, он даже глаза лишний раз не поднимал. Но Ако доказать хоть что-то невозможно, он упёртый и несговорчивый. Исин лишь кивает и идёт в угол на сваленные пальмовые листья, что служат детям ложем, под тяжёлым взглядом Ако и пронзительными младших, что тут ложатся рядом и засыпают сразу же, как только опускают головы на застланный пол.

Ако сидит на пороге и зло смотрит на него, Исину неуютно, но он делает вид, что спит и лишь из-под опущенных ресниц наблюдает за альфой, думает, почему за Ако может следовать смерть, и не значили ли слова бога нечто иное. Под утро он засыпает, но вскоре его будит Ако и даёт задание, а сам уходит.

Исин, пошатываясь, готовит завтрак, поднимает младших и собирает вещи, пока дети едят. Исин ненамного старше остальных, всего на три года, но разница ощутима. И тринадцатилетний Исин чувствует себя родителем, когда вокруг него скачут дети и просят рассказать очередную сказку или дёргают за одежду, предлагая новые проказы.

Часть дня Ако отсутствует, видимо, улаживает дела, да меняет всё, что может поменять. А Исин с младшими печёт лепёшки, проверяет и наполняет котомки для дальнего перехода. Через два дня должен идти караван в Айн, с купцами было договорено, но Исин ещё ночью сорвался бы вместе с остальными, если бы не Ако. Он уверен, что бог не явился бы просто так.

К обеду приходит Ако, наскоро перекусывает и выгоняет всех под палящее солнце. Уходить нужно уже сейчас, пока к ним не пришли разгневанные люди. Обменять он ничего не успел, и винит во всём Исина, а он лишь молча терпит да проверяет фляги с водой. Перечить он страшится, потому что не раз Ако наказывал Маду – младшего омегу, чтобы было неповадно остальным.

Солнце слепит и плавит кожу, пот градом катится по телу, но они упорно идут остаток дня, пока не доходят до первой рощи. Уставшие дети валятся на песок, некоторые находят в себе силы и делают несколько глотков прямо из реки, другие же пьют горячую воду из фляги и засыпают вповалку под редкими деревьями. Ако остаётся сторожить их сон.

Исин просыпается резко, словно кто-то его толкнул. На груди мелко подрагивает лазурит. Исин оглядывается – Ако рядом нет, дети спят. Он напрягается и вслушивается в ночь. Песчинки медленно перемещаются, изменяя внешний облик пустыни, листья шуршат на ветру. Исин трёт глаза и уже готов обернуться, потому что чувствует опасность кожей, но не может понять, что происходит. Внезапно из-за одного из дальних деревьев вываливается окровавленный Ако и хрипит:

– Уводи детей.

Исин берёт на руки спящего Маду, прижимает к себе и спешно будит младших и уводит в единственное место, которое представляет собой хоть какую-то защиту – в Нил. Они продираются сквозь заросли тростника и замирают по пояс в воде. Едва дышат, и зажимают руками рты, когда слышат на берегу крики Ако. Крики сменяет рычание и хрипы. Исину страшно, но он успокаивает младших, подбадривает их, хотя как они будут добираться до Айна в случае, если Ако не справится, юный волк боится думать.

Тростник громко шуршит – кто-то проверяет реку, Исин просит всех замереть и притаиться, чтобы даже дыхание не выдало их. Пусть лучше Ако вновь накричит, чем они попадут к незнакомцам в руки. Торговля людьми процветает, а стать рабом никто не желает. Пахнет только илом и водой, рыбой и водными птицами. Но запаха людей Исин не чует. И ему становится по-настоящему страшно.

Исин давит расползающийся ужас, когда сквозь стебли тростника он видит чужое лицо. Альфа молод и красив, с пронзительным взглядом, от которого внутри Исина что-то шевелится, сердце вздрагивает на миг и пускается вскачь. От альфы остро пахнет кровью и потом, он подходит к Исину на расстояние вытянутой руки, и его можно рассмотреть в свете выглянувшей из-за облаков луны. Он пристально смотрит на Исина, подносит палец к губам и призывает молчать, потом оглядывается и кричит:

– Никого нет. Он шёл один, – потом оборачивается к Исину и спрашивает: – Ты старший? – тот кивает и кладёт руку на голову проснувшегося было Маду, успокаивающе гладит, и мальчик засыпает снова, крепче прижимаясь к Исину. – Ждите, когда погаснут звёзды, и уходите.

– Почему ты отпускаешь нас?

– Ако – не мой враг, дети – не моя добыча. Благодари бога ветров Шу за то, что потерявшие нюх альфы не учуяли вступающего в пору омегу, – хмыкает он и уходит.

Исина бьёт крупная дрожь, и он отвлекается тем, что смотрит в светлеющее небо, шёпотом подбадривает младших и кусает губы. Он чувствует, как внутри переплетаются энергии человека и волка, перекручиваются и спаиваются. Когда они выбираются из воды, Исин уводит детей подальше от пахнущего кровью песка и сам не смотрит в сторону растерзанного Ако. Едва переставляет ноги, но упрямо уходит подальше от рощи и основного пути.

Сложное решение – идти, полагаясь на внутреннего волка, даётся нелегко, но это единственный способ вернуться домой. Они бредут с редкими передышками, делают привалы в самый солнцепёк, чтобы можно было легче двигаться. Иногда сворачивают в города, где Исин обменивает всё, что только можно, на еду, отдаёт детям последнее, хотя и сам падает с ног.

Мысли об отпустившем их альфе остаются где-то глубоко на дне воспоминаний, Исин упорно прячет их и старается не думать о странном поведении, но каждый раз перед сном память услужливо подкидывает казалось бы забытый образ, Исин ворочается и не может найти себе места, ломает голову и никак не может успокоить ускоренное сердцебиение. Тогда он хватается за будто пульсирующий камень и успокаивается от его мерных вибраций в ладони, чтобы к ночи опять задуматься.

Они прячутся в тени раскидистых тамарисков и сикоморов, пережидают жару, чтобы с наступлением ночи двинуться в путь. Пока старший из альф охраняет малышей, Исин делает вылазки к воде, долго смотрит на тёмно-зелёные заросли папирусной осоки с длинными голыми стеблями, на верхушке которых густые мутовки тонких узких листьев.

Стебли толстые, трёхгранные, толщиной с руку. Среди густых пучков зелёных листьев мелькают стебли с высокими соцветиями, напоминающими опахала со сложными колосками, цветки которых прикрыты чешуйками. Но сейчас не зерновки интересуют Исина. Он входит в воду и срезает часть корней, которые колышутся белесым подводным лесом.

Корневища по вкусу напоминают миндаль, они ароматны и питательны, и хотя дети больше любят корень папируса жареным, Исин боится разводить огонь. Он молит Упуата помочь им добраться до дома, и везде, где они делают привалы, оставляет еду в качестве подношения. Он верит, что бог поможет пройти путь без неприятных встреч. И вправду -  ни одна змея, ни один скорпион не кусают спящих детей, ползут мимо, будто не видят.

Исину кажется, что он затрёт металл до дыр, и камень осыплется мелкой крошкой – он редко выпускает кулон из рук, постоянно чутко прислушивается к токам внутренней энергии, что направляет его. Он срастается с волком, ему не нужен больше постоянный контроль. Зверь не рвётся наружу при любом случае, он больше не существует отдельно от Исина,  вместе они - одно целое.

Дети жуют корни папирусной осоки и размачивают солёную рыбу, что высохла совсем и иначе никак не откусить. Исин гоняет во рту кусочек рыбы, от которой немеет во рту, и нарезает корни про запас. Исин отбирает у детей сорванные, ещё недозревшие плоды сикомор и оставляет их дозревать в котомке, чтобы потом младшие могли насытиться сладкой мякотью.

От Нила отходить боятся, хотя и пугаются людей. Дети и омеги без сопровождения – лёгкая добыча, но Исин из кожи вон лезет и отпускает волка. Иногда ему кажется, что он забывает слова, он взвинчен и на пределе, потеряй он хоть одного из младших – не простит себя никогда. От идеи покормить детей мясом газели он отказался лишь тогда, когда вымотался окончательно в попытках поймать отставшее от стада парнокопытное. Одному загнать быстроногую жертву оказалось нереально, а волчата ещё не понимают, как надо охотиться. Такому их не учили, и Исин думал, что зря.

Оседлые в крупных городах волки не нуждаются в охоте, но сейчас Исин приходит к мысли, что не умеющий охотиться волк мало чем отличается от человека. Забывающий истоки своего рода со временем потеряет себя. Он вспоминает всё, чему учил дед, но ни одну птицу так и не может поймать, чтобы накормить голодные рты. Они довольствуются рыбой и всем, что смогут найти. Спустя несколько дней Исин впервые приносит в зубах первую добычу.

После того, как вожак убил деда, он ввёл свои правила, всех неугодных быстро усмиряли или убивали. И теперь дети не учились охоте или привычным для волков ремёслам, а уходили в дальние города под предводительством одного-двух наставников учиться людскому мастерству. Стая ушла из насиженных мест, хоть и осталась на западном берегу Нила, но осела в крупном городе – столице септа.

Многое позабыто, не все волки довольны, но не смеют прекословить чужаку, а сердце Исина рвётся к истокам, к которым он припадал с дедом - тот стал не только отцом и вожаком, когда родителей Исина не стало, он стал наставником маленького волчонка, жаль не успел передать и сотую толику своих знаний, потому что пришёл новый вожак, с новыми правилами и устоями.

Редкие яркие крупные бабочки взмахом острых крыльев-клинков разрезают небеса. Исин прослеживает их движения и стряхивает золотую дорожную пыль с обнажённых плеч, потом замирает на мгновение и смотрит на покрытую тонким слоем песка ладонь. Их путешествие подходит к концу - Исин узнаёт родные места, и сердце возносится ввысь.

Дети вытягиваются на глазах, кожа становится тёмной, а жилы и мышцы натягиваются, сменяя детские округлые черты. Однажды их окружает с десяток шакалов, но они быстро убегают, поджав хвосты, стоит лишь разнестись рыку обернувшегося в волка Исина. К середине первого месяца сезона половодья они приходят домой.

Вожак спрашивает младших, как они себя чувствуют, чему они научились за время отсутствия, пока омеги осматривают их и готовят еду. Исин стоит в стороне, куда его отогнали с прикрытыми глазами. Он жутко вымотан и держится из последних сил. Младших уводят отмывать и бинтовать ноги, чтобы потом накормить и уложить спать.

Исин ждёт, пока муж вожака накроет на стол, и вожак с мужем примутся за еду, расспрашивая Исина. Вожак внимательно слушает рассказ Исина и кривит губы, когда узнаёт о смерти Ако. Племянник никогда не был особо любим, но родная кровь – есть родная кровь. А потом долго выспрашивает у Исина обо всём, но больше, чем знает, Исин сказать не может, тогда муж вожака интересуется какими-то ненужными мелочами, а Исину охота выть. Он не помнит, что нынче в моде в южных септах, он не интересовался кроем пришедших с севера туник, ему откровенно плевать на ткани, главное – дети живы. Вожак нехотя отпускает его, так и не распорядившись покормить, а Исин просто падает на постель от усталости.

Детей не решаются отпускать на обучение в другие города без хорошего сопровождения. Легкомыслие вожака едва не погубило всех волчат, и хоть семьи и склоняют головы, но начинают роптать. Потому вожак долго говорит с советником, обсуждает обучение детей и приходит к выводу, что надо брать в учителя местных, но при этом не выдать свою волчью сущность, которую многие стали забывать, а дети в большинстве своём и не обращались никогда.

Муж вожака недовольно кривит губы, когда видит Исина, и думает его куда-нибудь пристроить, чтобы старший сын не облизывался, лишь завидев стройную фигуру омеги.  Был бы Исин альфой, вожак убил бы его в тот же день, когда убил его деда, но Исин – омега, потому вожак оставил ему жизнь. Молодой и крепкий омега может принести щенков стае. Муж вожака наоборот, отослал бы подальше, чтобы не видеть, но перечить мужу не смеет. Так Исин остаётся при Мьюме – сыне жреца сотни богов.

Мьюм – старый бета, дряхл и едва передвигается, но кладезь его знаний неиссякаем, Исин пьёт и не может напиться, учится, запоминает и пробует применять на практике полученные знания. Он узнаёт, как правильно обращаться к богам, чтобы они не только услышали, но и исполнили просьбы, он учится читать небеса и знаки.

Идут годы, Исин хорошеет, но альфы даже не смотрят в его сторону. «Отмеченные богом не интересуют их, они принадлежат богам», – именно эти слова он слышит совершенно случайно, когда к Мьюму заходит его старый друг с сыном-альфой, что сначала заинтересованно принюхивается и засматривается на юного Исина, но после нескольких слов отца отворачивается, будто бы Исина и не существует.

Маду, самого младшего из омег, отдали замуж за старшего сына вождя. Невысокий омега рядом с рослым альфой смотрится совсем ребёнком, ему бы в куклы играть, а не детей рожать. Но стая нуждается в щенках, и вошедшие в пору омеги тут же выдаются замуж. Может, потому Исин пока ходит без пары? После бегства по пустыне фаза так и не наступила.

Всё реже дети умеют обращаться в волков, и им не нужно подавлять внутреннего зверя, который может взбунтоваться и ринуться наружу, чтобы когтями и клыками доказать обидчикам своё мнение. Исин смотрит на это и вновь обращает взор в небо, спрашивая совета. Волки подчиняются вожаку, но всё уже не похоже на стаю, в которой вырос Исин, это скорее община, но не стая.

– Мьюм, а почему мне может сниться один и тот же человек? – как-то спрашивает Исин после очередного сна, упавшего на веки сонным зельем опутавшим тело.

– Ты скучаешь по нему, – отвечает Мьюм и делает знак помешать в котле булькающее варево.

– Но я видел его всего один раз и очень давно, – с сомнением тянет Исин.– И я до сих пор вспоминаю его, он приходит во сне. И каждый раз у меня внутри будто что-то происходит, тело становится лёгким-лёгким, как пёрышко, и хочется взлететь в небеса, дотронуться до облаков, а потом делается так тяжело, потому что нужно просыпаться.

– Это, мальчик мой, похоже на любовь, – говорит Мьюм, делает глоток молока из кружки и кладёт на язык ломоть сыра. – Я его знаю?

– Я не уверен, – вздыхает Исин. Тогда он не чувствовал волка в том альфе и сейчас более чем уверен, что он простой человек.

– Тогда я надеюсь, что ты не наделаешь глупостей, – качая головой в такт своим мыслям, произносит Мьюм. – Волки не должны любить простых людей.

– Да, я знаю, – согласно кивает Исин и поджимает губы. В глубине души от осознания запретности не падают мёртвые бабочки, наоборот, всё натягивается струной, и желание увидеть того альфу во сне становится острее его кинжала, спрятанного в складках одежды.

Волк не может любить человека, а человек вряд ли полюбит волка. Исин знает это, понимает, но не принимает. Надежда тонкой, но крепкой нитью увивает трепещущее сердце, манит сладкими сновидениями, Исин вдыхает полной грудью терпкий запах полной луны и смыкает глаза в надежде увидеть его.

Исин часто возвращается мыслями к тем дням, когда он встретил Упуата и бежал с детьми домой. Тот странный альфа, накрепко связанный с лунным светом и шелестом камышей, не идёт у него из головы, и сердце трепещет при одном воспоминании о нём. Даже долгие молитвы и лезвия дождей не в силах смыть пепел памяти, сгладить воспоминания и спрятать сны о незнакомце, что будоражит его сознание.

На улице Исин бывает нечасто, только на крыше дома для наблюдения за звёздами. Мьюм не отпускает его ни на шаг, будто боится, что он может не вернуться, стоит ступить ему за деревянный порог. Исин и рад бы пообщаться с кем-то, кроме слуг и Мьюма, но старик держит его при себе, а когда приходят альфы и вовсе прячет в подвале, запрещая высовываться.

Исин чувствует, как меняется сам и как меняется что-то в мире, но что именно - не понимает. Проходит время, когда он окончательно учится слышать и слушать, смотреть и видеть. Лазурит ведёт его, подпитывает, и Исин больше внимает внутреннему голосу и старается прислушиваться именно к себе, а не к тому, что говорят другие. Рты и языки бывают лживыми, но сердца и души открыты, и их можно прочесть.

Изредка, когда Мьюм позволяет выйти в прилегающий к дому сад, Исин ловит ярких бабочек, осторожно удерживает их в клетке из тёплых пальцев, загадывает желание вновь жить в настоящей стае и уйти на запад, ласково дует на цветные нежные крылья и, раскрыв ладони, отпускает бабочек на свободу, чтобы радужные красавицы отнесли его желания богам. Мьюм ругает его, но Исин всё равно при первой возможности отдаётся детской забаве в надежде, что не только молитвы, но и нежные создания достигнут богов.

Мьюм всё чаще пристально смотрит на него, и Исину неловко. Он не успел ничего такого сделать, чтобы прогневить мужа вожака, но краем уха услышал, как шушукается прислуга. Его, молодого здорового волка, собираются отдавать за старого Мьюма, значит, о волчатах и думать пора забыть. Исину откровенно плохо, ужас переворачивает внутренности от осознания того, что старик возляжет с ним на ложе. Не с ним, ой как не с ним он хотел бы познать наслаждение. Тот молодой незнакомый альфа уже занимает все мысли и сны, а Исин не хочет просыпаться, желая подольше оставаться в сладком полузабытьи, сковывающем тело и душу, лишь бы не открывать глаза и не видеть ставших совсем масляными взглядов Мьюма.

Зелёные глубокие волны колышущихся деревьев, окружающих храмы, тихий шёпот листвы и бескрайнее небо над головой, а если подняться во весь рост на крыше, то можно увидеть дальние песчаные холмы, от которых веет тленом. И где-то там, среди песков, лишь дорога-дорога-дорога, стоит миновать последние двери сезона засухи, и прошлое забудется, придёт новый день и время половодья.

Предчувствие неизбежного такое острое, что едва ли не полосует обоюдоострым лезвием душу Исина, и он смотрит на юг. Он знает, что скоро придётся отдавать долг волчьему богу за спасение маленького мальчика, увидевшего страшного бога в человеке. Ожидание колет, и не сомкнуть тяжелеющих век, лишь воспоминания тянут в пучину снов и дарят часы спокойствия и умиротворения. Но к восходу крадётся солнце, и приходит новый день, стеной ограждая Исина от запретных мечтаний и поселяя в сердце тягостное томление.

Скошенные ветрами и омытые дождями, высушенные под палящим солнцем и перевитые в тугие верёвки годы ожидания подходят к концу. Среди ночи месяца тота в дом Мьюма врываются чужаки. И Исин им даже благодарен, потому что Мьюм тянет его в свою комнату ближе к полуночи с явным желанием не просто изучать небеса в узком проёме окна.

Исин слышит сдавленные крики, что быстро стихают, и причитания Мьюма, прячущего драгоценные камни под одну из отходящих досок на полу. Судя по звукам, охранники успевают уложить двоих на деревянные полы, но падают мёртвыми к ногам рослых мужчин. Прислуга жалостливо скулит, пока их накрепко связывают верёвкой и обшаривают карманы.

Ожидание идёт мелкими трещинами, лопается и осыпается от топота бегущих к их комнате ног. Исин тяжело выдыхает, как бывало в детстве, когда он готовился нырнуть в стремнину, отдавшись течению на волю богов, и поднимается с пола, где сидел всё это время. Мьюм его усаживает на место, положив тяжёлую для старика руку на плечо.

– Не смей. Выдашь волка – умрут все.

Исин хочет спорить, что волки не должны покорно склонять головы и идти как овцы  на заклание, но двое врываются в комнату, когда Мьюм уже спрятал все камни и теперь прикрывает своим крупным телом половицу и сидящего на ней Исина. Одним движением Мьюма отталкивают от застывшего за его спиной Исина, и старик отлетает в другой конец комнаты, падает в плетёное кресло и замирает. Исин вскидывается и точным тычком в солнечное сплетение укладывает самого крупного из нападающих. Но трюк, который дал ему время в подворотне, не помогает против опытных мужчин.

Исина хватают за волосы и ставят на колени, пока тщательно обыскивают комнату и ощупывают богатую одежду Мьюма, стягивают дорогие браслеты с запястий и массивные кольца с пальцев, поднимают половицу и шарят в углублении. Мьюм кривит тонкие губы и вскидывает подбородок, как дерзкий юноша, а не древний старик, готовый уйти на суд богов.

У горла Исин чувствует нож, не острее его любимого «листка», но проверять его заточку Исин не хочет. Он прикрывает глаза и прислушивается к себе: в доме тихо, за окном, кроме привычных шумов города, тоже спокойно, Мьюм едва дышит, но зорко следит за Исином.

Напавшие мужчины обычные люди, даже тот, что стоит в проходе, сложив руки на груди. Но его запах Исин узнает из тысячи, даже если учуял лишь один раз несколько лет назад. Мужчина усиленно делает вид, что ему всё равно, но чутко слышащий Исин по заполошному биению сердца понимает, что альфа узнал его. Эта мысль греет и разгоняет кровь. Исин уверен, что смерть не грозит, иначе холод сковал бы крепкими цепями равнодушное сердце альфы, и то не неслось бы вскачь при виде него.

Исин на мгновение забывается и тщательно принюхивается, втягивает полузабытый запах альфы, и щурится – ведь он так давно мечтал его почувствовать. Глупо, но сердце не слушает приказов и доводов разума, оно сладко дрожит при виде этого мужчины, а перед глазами поднимаются все сны и мечтания, обдавая жаркой волной. Как бы это было неправильно, Исин на кончике языка чувствует колко-сладкое слово «любовь» и его знобит от неправильности происходящего.

Пряный аромат темноты и острый запах чужаков будоражат чувствительные ноздри, Исин прикрывает глаза и пытается не дышать глубоко, делает лёгкие вздохи, чтобы не набирать полную грудь воздуха и не задыхаться от затекающего в глотку запаха опасности и холода предназначения, сдавливающего горло. Молоко звёздной ночи густеет, темнеет, взбивается в пахту от порывов неистового ветра, которые сменяются пьянящими хлыстами ливня.

Волосы становятся дыбом на загривке, и Исин жмурится сильнее, сдерживая волка и безудержно колотящееся сердце. Он не должен и не может привязываться к человеку, он ещё не сдержал клятву и не готов умирать. Но предательская каменная тяжесть в желудке взрывается, и живот наполняют кружащиеся лепестки дивных цветов, волк урчит, готовый подставить лобастую голову под ласку... но в глазах Исина темнеет, и он провисает в чужих руках.