Сшейте ей новое пальто,

Натяните ниже колен.

Силы закончились.

Швы как украшение.

(Crystal Castles — «Frail»)

В тревожный, бессвязный сон Орихиме вплетается голос. Поначалу он неразборчиво шепчет в отдалении, подобно омывающей песчаный берег пенистой волне, но затем приобретает внятность, начинает дробиться на фразы, отдельные слова, и, просыпаясь, Орихиме понимает, что это кто-то разговаривает рядом с ней.

Она разлепляет опухшие веки, пару раз моргает и пытается распрямить окостеневшее непослушное тело. Орихиме лежит на полу, по-прежнему под столом, куда от безнадёги забралась прошлым вечером, но сверху на неё накинут плед, а под голову всунута подушка. Неужели Ичиго позаботился? Эта мысль наполняет сердце теплом и надеждой, а на лицо сама по себе рвётся глупая счастливая улыбка.

Орихиме садится, по неосторожности ударяясь макушкой о дно кухонного стола. Морщась, она растирает ушибленное место и вдруг осознаёт, что голос, который разбудил её, замолк.

«Это Ичиго? С кем он говорил?» — думает Орихиме и выползает из своего убежища, подобно вышедшему из спячки зверю, истощённому после долгой суровой зимы.

Ей безумно хочется пить, и Орихиме опрокидывает в себя кружку ледяной воды из-под крана. Вода живительной прохладой напитывает ссохшиеся внутренности и уменьшает тошноту — в раскалывающейся голове проясняется. Повозившись, Орихиме находит запасную упаковку обезболивающего в одном из кухонных шкафчиков и запивает таблетку ещё одной такой же кружкой.

Лимонное утреннее солнце озаряет комнату умиротворяющим светом, и, подставляя лицо тёплым лучам, легко обмануться, что вчерашнего дня никогда не было. Но из мусорного ведра торчит пустая бутылка виски, зарёванные глаза едва видят из-за раздутых покрасневших век, а в квартире висит ломкая тишина.

Орихиме поправляет халат на голом теле, старается пригладить чудовищно спутанные волосы и идёт искать Ичиго, хотя в действительности до дрожи боится с ним встречаться.

Ичиго отыскивается в спальне. Суетясь, он не замечает Орихиме, и та успевает осмотреть идеально застеленную кровать со свежим чистым бельём, распахнутый шкаф, в отделениях которого одиноко покачиваются вешалки, и раскрытый чемодан, лежащий на выставленном в середину комнаты стуле. В чемодан как попало свалена одежда Ичиго — он безуспешно пытается её утрамбовать. На Ичиго чёрные спортивные брюки и тонкая нейлоновая ветровка, словно он собрался на пробежку.

— Куросаки-кун? Что ты делаешь? — зовёт Орихиме, опешив, и тот резко оборачивается, застигнутый врасплох.

Лицо Ичиго нездорового серого оттенка, мутные глаза с тёмными синяками под ними тускло мерцают — вряд ли он спал хотя бы час этой ночью; на чуть искривлённом носу пластырь, а вокруг шеи плотно обмотан белоснежный бинт.

Ичиго молчит, разглядывая её, и о чём-то напряжённо раздумывает.

— Собираю вещи, — наконец выдаёт он очевидное. Но для Орихиме это всё равно подобно раскату грома посреди ясного неба.

— Зачем? — тупо спрашивает она, словно и правда не понимает.

Ичиго в неловкости топчется на краю ковра, жуёт прокушенную губу, а Орихиме неотрывно глядит на него, и воспоминания о вчерашнем вечере наконец накатывают одно за другим, бурным течением поднимая из глубин памяти ужасающие своей бесчеловечностью образы: Ичиго на полу, Ичиго в крови, Ичиго давится криком, Ичиго без сознания… И после такого она ещё спрашивает, зачем он собирает чемодан?

— Куда ты уходишь? — упавшим голосом сипит Орихиме: уже не время разыгрывать дурочку.

Ичиго стискивает кулаки, делает глубокий вдох и, встретив её испытующий взгляд, нехотя отвечает:

— К Рукии.

Сердце в груди Орихиме болезненно ударяется о рёбра, готовое разорваться на куски.

— К Кучики-сан?.. А разве она не уехала? — мямлит Орихиме, от волнения проглатывая гласные.

С Кучики Рукией Ичиго раньше работал в скорой, пока та не уволилась или получила другую должность — Орихиме не особо интересовалась. Тогда её заботило лишь одно: исчезла ли из жизни Ичиго эта девушка. Ичиго, который вечно был себе на уме и мало внимания обращал на окружающих, упоминал о Кучики в повседневных разговорах подозрительно часто. И пускай в его голосе слышалось лишь уважение и некоторое восхищение бойкой сослуживицей, Орихиме носом чуяла опасность: кто знает, во что могут развиться эти узы дружбы и товарищества? Что ж, видимо, они оказались чуть крепче, чем она предполагала, раз Ичиго готов сломя голову броситься к этой Рукии. Он ей доверяет. И не боится предстать в таком неприглядном виде.

Робкая надежда, которая ещё пару минут назад пустила тонкие корешки в сердце Орихиме, вмиг завяла, как от дуновения смертоносного морозного ветра.

— Куросаки-кун, прошу, не уходи, — скулит Орихиме и тянет к Ичиго трясущиеся руки. Но Ичиго отшатывается, как от огня, и, поражённая, она замирает на месте.

Он что, боится? Боится её?

— Орихиме, послушай, — собирается Ичиго с духом и говорит: — Это всё надо прекратить. И чем скорее, тем лучше.

— Нет!

— Да! Орихиме, посмотри на нас. Посмотри, во что я нас превратил…

Ичиго закрывает лицо ладонями, надавливает пальцами на воспалённые веки, словно хочет заплакать, но слёз нет. Орихиме знает, что Ичиго самый отважный, самый великодушный и самый стойкий человек, которого она когда-либо знала, но сейчас он выглядит совершенно опустошённым. Надломленным.

— Орихиме, пойми, я так больше не могу, — продолжает тот. — Это всё равно, что… Отделять душу от тела. И что бы ты ни говорила, так больше продолжаться не может. Я причинил тебе боль. Ты не заслужила подобного обращения. Не знаю, есть ли смысл молить о прощении… Но если я уйду, то хотя бы Гриммджо от тебя отстанет.

Он смотрит на неё с отчаянием, но в то же время с решимостью во взгляде, и Орихиме осознаёт: она проиграла. Не смогла его удержать, и впрямь оказалась бесполезной дурой. Внутренности скручиваются от боли, перед глазами всё плывёт из-за слёз, и Орихиме понимает, что рыдает. Ревёт во весь голос, схватив обеими руками отвороты халата у себя на груди.

— Орихиме…

Ичиго всё-таки шагает навстречу, но не делает попыток утешить и лишь смотрит, сжав кулаки, как Орихиме разваливается по частям, словно расколотая хрустальная статуэтка.

Не хочет даже касаться…

— Куросаки-кун, молю, не уходи, — выговаривает она в промежутке перед новым приступом неудержимых рыданий. — Я не смогу… Не смогу без тебя!

Ичиго качает головой, его губы дрожат — слова даются ему с трудом.

— Орихиме, отпусти меня. Прошу. Не хочу и дальше портить тебе жизнь. Всё это было ошибкой, и кто знает, до чего ещё мы можем… дойти.

Едва договорив, он разворачивается, хватает чемодан и, умудряясь застёгивать его на ходу, мчится мимо неё к выходу.

Орихиме спохватывается слишком поздно — Ичиго успевает обуться и выйти из квартиры. Она несётся за ним, хотя ноги подкашиваются, словно у немощной старухи.

В коридоре Ичиго пытается вызвать лифт, но тот всё не едет и не едет, поэтому он чертыхается и бежит к лестнице, волоча пухлый чемодан за собой.

Орихиме замирает на первой ступеньке, перегибается через перила, загнанно дышит и в неверии смотрит, как он отдаляется, исчезает внизу, боясь даже обернуться. Оставляет её одну? Вот так? Неужели она совсем ничего не сто́ит, неужели настолько опустилась в его глазах, раз ему не жаль поставить крест на всём хорошем, что было между ними?

Темнота обступает Орихиме, высасывает последние силы, но, несмотря на чёрный экран перед глазами, Орихиме делает шаг в пустоту…

…и бездна охотно проглатывает её обмякшее тело, пережёвывая его тупыми зубами крутых бетонных ступеней.

***

Когда Орихиме открывает глаза, те режет холодная, стерильная белизна, а в нос ударяет сухой запах накрахмаленной простыни. Она пытается пошевелиться, но тело словно не своё — каждая клеточка отзывается болью.

В голове туман, и Орихиме плохо помнит, как закричавший от ужаса Ичиго кинулся к ней, как оказывал первую помощь, вызывал скорую, как они в конечном итоге оказались в больнице — всё перемешалось.

Почему она здесь? Закравшийся внутрь червячок страха не даёт покоя. Но Ичиго спас её — значит, всё по-прежнему? Ведь так?

— Орихиме, ты очнулась.

Она видит Ичиго сбоку от своей койки. Он всё такой же бледный, с серой, будто бумажной кожей, и яркие рыжие волосы только подчёркивают эту болезненность — невыносимо смотреть. Но тут его холодная ладонь касается её лба, и Орихиме мгновенно становится легче. Он заботится о ней, а значит, она ещё имеет какую-то ценность.

— Куросаки-кун…

— Ты упала с лестницы и сломала ногу. Сильно ударилась головой. Вдобавок треснуло четыре ребра. Из-за сотрясения могут возникнуть кратковременные помутнения сознания и провалы в памяти, поэтому тебе нужно много отдыхать. Постарайся не напрягаться и ни о чём не переживать. Тебе уже оказали всю необходимую помощь.

Когда Ичиго договаривает и откидывается спиной обратно на стул, ни разу не посмотрев Орихиме в глаза, она пресекает глупое желание спросить о его собственном состоянии: не чувствует, что имеет на это право. Он слишком замучен, и очевидно, что хочет сбежать, но вынужденная забота о ней, переломанной дурочке, камнем повисла на его шее. Орихиме до крови закусывает губу, чтобы не разреветься.

— Я заехал домой, привёз тебе одежду и кое-какие вещи, — вновь отмирает Ичиго и начинает копошиться — показывает её дорожную сумку с халатом, сорочками, сменным бельём и несессером с гигиеническими принадлежностями, ставит рядом на тумбочку кружку, какие-то книжки и увлажняющий крем (помнит, как сильно сохнет у Орихиме кожа рук).

Телефон он вкладывает ей прямо в ладонь:

— Я написал Тацуки, сообщил, что с тобой случилось. Она сейчас в другой префектуре на соревнованиях, но уже едет сюда, так что позвони ей чуть позже, как наберёшься сил.

Орихиме мямлит слова благодарности, но Ичиго не может даже улыбнуться. Внезапно телефон в его кармане вибрирует, и Ичиго, скупо извиняясь, выходит из палаты, чтобы ответить на звонок.

С кем, с кем же он там говорит?!

Но тут саму Орихиме пугает входящий вызов. Она смотрит на знакомые цифры на экране, и уже одни лишь они заставляют её похолодеть изнутри.

Раздражающая трель не прекращается. Проглатывая тревогу, Орихиме отвечает на звонок.

— Куда, блядь, вы оба провалились?!

Ярость в голосе Гриммджо концентрированная, убийственно плотная — пилой режет её удушливым страхом вопреки разделяющему их расстоянию.

Орихиме едва не роняет телефон от испуга.

— Я… упала с лестницы. Куросаки-кун отвёз меня в больницу.

— А? Какого хуя? Ты что, и двух шагов сделать не можешь?

Его уничижительное пренебрежение бьёт под дых. От этого психопата не следовало ждать ничего иного, но Орихиме всё равно больно от того, насколько наплевательски относятся к её страданиям.

— Куросаки-кун хотел уйти. Он собрал вещи, и я побежала за ним, а потом упала.

Она не знает, с какой стати оправдывается, но на другом конце провода повисает тишина — в динамике раздаётся лишь отдалённый, размеренный металлический лязг, будто кто-то стучит по трубам.

— Он собрался бежать? Ты именно это хотела сказать? — голос Гриммджо звучит на несколько октав ниже, царапается шершавым хрипом, словно Джаггерджак не может поверить в услышанное.

— Д-да…

— А сейчас он с тобой в больнице?

— Да, он здесь.

Пауза.

— Молодец, принцесска, умный ход. Ещё на какое-то время ты его удержала. Я тоже сменю тактику. Нельзя дать ему уйти.

Умный ход? Она не ослышалась? Он что, считает, что она свалилась с лестницы нарочно, рискуя свернуть себе шею?

— Как ты можешь такое говорить? — в неверии ахает Орихиме.

— Кончай мотать сопли, — резко обрывает её Гриммджо. — У нас есть дела поважнее твоих нюней — Куросаки едва не сорвался с крючка. Разыгрывай из себя страдалицу, хоть инвалидом прикинься — мне плевать. Но ты должна удержать его, поняла? Иначе, принцесска, я тебя живьём закопаю.

***

Три дня подряд Ичиго исправно навещает Орихиме в больнице в промежутках между сменами на работе, а иногда даже отпрашивается на пару часов раньше, чтобы безмолвным истуканом сидеть рядом с её койкой и изображать невесть что: всё это скатилось до уровня жалкого фарса, который разыгрывается лишь для порядка, и они оба превратились в узников на своём же дурацком спектакле.

Видеть, как медленно заживают на Ичиго раны, во стократ больнее, чем терпеть свои, но не видеть Ичиго вовсе — ещё хуже. Прикованная к постели, Орихиме варится в своём персональном аду.

Приезд Тацуки на второй день ненадолго поднимает её с глубин беспросветного отчаяния. Не в силах вымолвить ни слова, Орихиме рыдает, уткнувшись сопливым носом в шею едва ступившей за порог палаты подруге, а Ичиго с мёртвыми глазами на бескровном лице тактично выходит в коридор, где позже Тацуки орёт на него, пытаясь доискаться до правды: она достаточно хорошо знает их, чтобы заметить тлетворный холод, исходящий от обоих.

Но Ичиго молчит, Орихиме молчит, и Тацуки остаётся ни с чем: слишком страшен секрет, слишком душен грязный гнилой мирок, в котором они жили. О таком не рассказывают друзьям. В таком сложно признаться даже самим себе.

С Гриммджо Орихиме не связывается — сбрасывает звонки и не читает сообщения. А названивает Джаггерджак регулярно. Она и представить боится, что тот сделает с ней, когда найдёт, но собственная участь уже не особо волнует: важнее сберечь Ичиго от ненасытного дьявола, который и без того вволю его поглодал. Эта мысль держит её на плаву до тех пор, пока Ичиго не начинает приходить в больницу реже — теперь через день, — чередуя дежурства у постели Орихиме с Тацуки. И, видя, как он ускользает, словно просачивающийся сквозь пальцы песок, Орихиме теряет остатки надежды.

В свой последний визит Ичиго отдаёт ей новые ключи от квартиры (он предусмотрительно сменил замок), свою банковскую карту с суммой, достаточной, чтобы прожить пару месяцев, ни в чём не нуждаясь, и на прощание целует Орихиме ледяными губами в лоб. Ичиго похож на призрака, но его прикосновение всё равно ощущается ласкающим целительным ветерком. И всё же это конец.

Недели сливаются в одно безраздельное ничего. Днём Орихиме сидит на постели, пустыми глазами пялясь стену, а ночами воет в подушку, стуча кулаком себе в грудь в надежде, что зарастающие на рёбрах трещины вновь разойдутся, и обломки костей смолотят бесполезное сердце в кровавый порошок. Соседи по палате возмущённо жалуются, а выжатая как лимон дежурная медсестра как по часам колет Орихиме успокоительное.

Остаток месяца проходит, словно в бреду, и лечащий врач наконец выписывает Орихиме, лишь бы избавиться от проблемной пациентки. Всё заботы о той берёт на себя Тацуки. Орихиме не знает, что бы без неё делала, но не находит сил даже на скупую благодарность. Тацуки запихивает ей в рот еду, причёсывает, умывает, одевает, помогает встать на костыли и в день выписки сажает в такси.

— Я поживу с тобой какое-то время, а там видно будет, — с напускной бодростью говорит Тацуки, пока они едут, и беспокойства в её красивых тёмных глазах — через край. Орихиме молчит, не протестуя и не соглашаясь: она выплакала, выскоблила себя изнутри дочиста — осталась лишь бездонная воронка на месте того, что раньше было Иноуэ Орихиме.

Но несмотря на то, что Орихиме с трудом реагирует на происходящее вокруг, белоснежный мотоцикл, припаркованный перед их с Ичиго домом, она узнаёт моментально, едва такси останавливается у подъезда.

ОН ЗДЕСЬ.

Всё живое, что ещё осталось в Орихиме, заходится в беззвучном вопле от ужаса.

Тацуки расплачивается с таксистом, закидывает больничную сумку себе на плечо и берёт костыли, уже собираясь выйти из машины, чтобы помочь Орихиме, но та восклицает:

— Тацуки, подожди!

— В чём дело, Орихиме? Что-то забыла?

— Нет… Тацуки, ты можешь сегодня оставить меня одну?

Та переводит на Орихиме тревожный взгляд. Орихиме знает, о чём она думает, но не даёт подруге сказать и слова:

— Я так устала за все эти недели в больнице, в той шумной палате, да и ты со мной намаялась. Мне стоит немного побыть одной.

— Орихиме, тебе сейчас вообще нельзя быть одной… — протестует Тацуки, но Орихиме добавляет в голос стали, умудряясь звучать одновременно и жёстко, и жалобно:

— Тацуки, прошу.

Она не может втянуть во всё это ещё и Тацуки, просто не может поставить её под удар. И, наверное, есть что-то бескомпромиссное в её измученном облике, раз та, на минуту замявшись, сдаётся.

— Только обязательно, обязательно, позвони мне вечером, слышишь? Если ты не позвонишь, я тут же приеду, — обещает Тацуки и помогает Орихиме зайти в подъезд. Они прощаются, Орихиме нажимает кнопку вызова лифта, и теперь лишь несколько этажей отделяют её от встречи с чудовищем.

Чудовище сидит под дверью в их с Ичиго квартиру, низко свесив лохматую голову между широко расставленных колен. Вокруг по полу разбросаны бесчисленные бычки от выкуренных сигарет, а под потолком клубятся остатки дыма.

Орихиме выходит из лифта, неловко балансируя на неудобных костылях, и Гриммджо вскидывается, улавливая странные звуки.

Голодные синие глаза прожигают Орихиме насквозь — рыщут, выглядывая за её спиной Ичиго, но, когда Гриммджо убеждается, что того нет, сужаются, леденеют, и он рокочет:

— Ну, что встала? Давай открывай.

Орихиме повинуется и ковыляет к двери. Закованная в гипс нога тянет вниз, а от мертвящего присутствия Гриммджо скручиваются кишки, поэтому Орихиме долго возится с новым тугим замком, пытаясь вставить ключ: рука трясётся так, что невротической дрожью колотит уже её целиком.

Когда они наконец оказываются внутри, то оба замирают на мгновение и непроизвольно вслушиваются в могильную тишину, ожидая услышать… хоть что-нибудь.

Но тихо.

Орихиме опасливо косится на Гриммджо, и внезапно он кажется ей её собственным уродливым двойником: остервенелое отчаяние, боль и растерянность из-за незнания, как быть дальше, отразились на его тёмном лице, словно в зеркале.

— Ты отпустила его, — оглашает Гриммджо приговор.

Одинокая слеза успевает скатиться по щеке Орихиме прежде, чем он хватает её за волосы и с размашистой силой ударяет головой об угол шкафа в прихожей, крича:

— БЕСПОЛЕЗНАЯ ДРЯНЬ, ТЫ ОТПУСТИЛА ЕГО!

Орихиме падает, костыли с сумкой валятся сверху, и враз она теряет всякую ориентацию, когда липкая кровь заливает глаза. Но Гриммджо снова дёргает её за волосы, тащит за собой дальше в квартиру и буквально швыряет в стену — Орихиме прокатывается по полу, сшибая спиной тяжёлый горшок с усохшим цветком. На доли секунды мир выключается, и чернота дарит короткую передышку, но вновь вспыхивающие в кроваво-земляном месиве синие глаза больше ничем не напоминают человеческие, и Орихиме понимает: сейчас её убьют. И никто не придёт на помощь — Ичиго здесь нет.

Если она думала, что уже умерла после расставания с ним, то ошиблась, потому что на одних голых инстинктах тело само начинает конвульсивно двигаться вопреки оглушающей боли — вопя, словно раненое животное, то и дело поскальзываясь из-за неподъёмного гипса, Орихиме ползёт на кухню прочь от Гриммджо, который неспешно ступает следом: знает, что ей некуда бежать — так зачем торопиться? Поэтому Орихиме успевает забраться под кухонный стол — он вновь превращается в самое надёжное место, единственное, где можно укрыться, словно сверху над ним истерично мигает зелёным: «УБЕЖИЩЕ».

Она видит ноги Гриммджо за рядом стульев, своей последней смехотворной баррикадой. Гриммджо что-то орёт, но Орихиме не разбирает слов, потому что рыдает от страха, пытаясь сделать хоть один вдох.

А ярость Гриммджо переходит в неконтролируемое буйство: он сметает всё, что находится в зоне досягаемости, и на пол рядом с Орихиме летят осколки посуды, звенят столовые приборы, крошатся ломти очерствевшего хлеба, с глухим стуком вываливаются из подставки разделочные ножи…

Нож. Ей нужен нож.

Орихиме хватает первый попавшийся, по неосторожности взрезая себе несколько пальцев.

И, когда вокруг всё затихает, а воспалённые, налитые кровью синие глаза заглядывают в темноту под столом, она делает рывок и без раздумий вонзает короткое лезвие согнувшемуся Гриммджо в торс — шутка ли, но ей подвернулся дурацкий фруктовый ножичек, вряд ли способный причинить реальный вред. И всё же руки сразу заливает горячим и вязким: лезвие входит по самое основание.

Наверное, ощущение чужой вспоротой плоти, впитанное каждой мышцей, останется с Орихиме навсегда.

Гриммджо отшатывается: боль приводит его в чувство. На белой футболке вокруг торчащего из живота ножа расползается красное пятно. Нож Гриммджо с лёгкостью выдёргивает, с вялым интересом осматривает, будто замысловатою безделицу, но в следующую секунду падает на колени и разом весь оседает, грузно приваливаясь спиной к холодильнику прямо напротив Орихиме.

— Кое-кто показал зубки? — с безумной ухмылкой хихикает он, зажимая рану. Кровь всё сочится, и пускай её немного, футболка и джинсы Гриммджо стремительно буреют. А он только смеется.

Орихиме сидит под столом ни жива, ни мертва, и думает, боясь шевельнуться, что сейчас, вот сейчас он сорвётся и воткнёт её же окровавленную зубочистку ей в грудь, но Гриммджо как по щелчку со слепой ярости переключается на горячечный бред, потому что он говорит:

— Надо было съесть его. Ещё тогда, в наш последний раз. Тогда бы он точно никуда не делся. Что скажешь, а, куколка?

И всё глядит своими больными синими глазами в потолок, будто некто невидимый может его оттуда услышать.

Неодолимая тошнота подкатывает к горлу Орихиме, и вовсе не из-за побоев и расквашенной головы: будто новообращённого монстра, Гриммджо ставит её на одну ступень с собой, и это — страшнее всех тех страданий, которые он ей уже причинил.

— Уходи, — плачет Орихиме. Во рту вкус грязи и соли. — Для тебя тут ничего не осталось. Просто уйди…

Гриммджо скашивает на неё мутный взгляд.

— Ты права. Здесь ничего не осталось. Но чёрта с два я сдамся так просто.

Он неловко встаёт, оставляя после себя на полу перед холодильником лужицу крови, и волочится к выходу. Нож почему-то уносит с собой.

«Зачем он ему?..» — возникает у Орихиме обрывочная мысль, но она не придаёт ей никакого значения, потому что после того, как хлопает дверь, её кошмар наконец заканчивается.

Но вздох облегчения застревает где-то в грудине, не дойдя до лёгких, а по конечностям прокатывается колкая волна, и вместо того, чтобы отпустить, Орихиме сковывает судорогой, и она валится прямо в разбросанный по кухне мусор и осколки. Один из них впивается ей в плечо, заставляя напоследок вскрикнуть от боли — выдёргивает обратно в реальность, в которой Орихиме ещё помнит об обещании позвонить Тацуки, потому что та наверняка волнуется… Но никаких сил, чтобы поднять себя, у Орихиме нет. Она проваливается в беспамятство, и оно оказывается утешительным подарком в финале этого шоу уродов.