Лань Ван Цзи никогда не забудет тот день — ветреный и хмурый. Он никого не желает видеть, но и просидеть весь день в цзинши непозволительная роскошь. Ему приходится выходить, разговаривать с заклинателями и учениками, быть, как всегда, бесстрастной нефритовой статуей. Бессменной правой рукой главы Великого ордена.

А в карих глазах брата — беспокойство и отражение собственной грусти. Оба не находят слов; старший только кладёт руку на плечо, чуть сжимает пальцы, безмолвно напоминая о том, что он здесь, рядом. Лань Хуань единственный знает, чего Ван Цзи стоит сегодня выходить в люди, смотреть на затянутое серыми тучами небо, дышать. Даже спустя двадцать зим.

Сегодня на стене выбили пятитысячное правило, предложенное самим Хань Гуан Цзюнем.

«Ищи истину».

И прямо сейчас все истины этого мира для Лань Ван Цзи заключены в одном лишь человеке. Разве можно думать о смерти, предательствах, лжи и скорби, вслушиваясь трепетно в тихое лёгкое дыхание, перебирая невесомо чернильный шелк волос, чувствуя тёплую тяжесть головы любимого на коленях? Нет. Конечно же, нет.

С самого того первого — для У Сяня первого — поцелуя они почти не расставались. Вот и сейчас, в глухом лесу, около едва тлеющего костра, они были рядом. Вэй Ин крепко и сладко спал, прижавшись к нему и почти уткнувшись носом в многослойный пояс, а Ван Цзи сидел, гладя его по голове и погрузившись в свои мысли.

Вокруг них так же тлели другие костры, у которых которых спали заклинатели в белых и фиолетовых одеждах. На самой границе лагеря стояли несколько часовых, держащих под рукой мечи и луки, но без особой опаски; деревья окутывали тонкие чёрные нити, едва заметные в ночном сумраке. Кто бы не вздумал приблизится к ним, будь то человек или зверь, Вэй Ин узнает об этом первым.

Но Лань Чжань был не единственным, кому не спалось даже под столь надежной защитой. Напротив них, через костерок, сидел молодой заклинатель в пурпурном ханьфу, на краях которого ещё виднелись глубоко въевшиеся пятна крови. Он молчал, лишь крутил нервно широкое кольцо на большом пальце, отзывавшееся на эти движения мелкими искорками.

Тёмный повозился, прижимаясь плотнее, и Ван Цзи мягко укрыл его рукавами, делясь теплом своего тела. Сколько ночей Вэй Ину пришлось провести на холодных камнях у скалы Луан Цзан? Или в лесах, охотясь на отряды проклятых Вэнь, не смея зажечь огня?

Чувствовал ли он себя хоть где-то в безопасности?

***

Ворон указал верно: спустя несколько дней пути они вышли к границам Цинь Хэ Не, к маленькому пограничному городку, где собирал силы глава Ордена. И в числе первых, кто вышел к их отряду, был и первый нефрит.

Они привели почти сотню заклинателей — по большей части вчерашних учеников. Так много и одновременно так мало для обескровленных Орденов Гу Су Лань и Юнь Мэн Цзян.

И старший брат первым, лишь поймав взгляд Ван Цзи, заметил нечто, отчего даже он на секунду сбился с шага. В тёплых карих глазах застыли смятение и немой вопрос, но младший нефрит лишь качнул головой. Потом. И даже не потому, что об этом не хотелось говорить прилюдно — он просто не знал, как всё рассказать.

И рассказать первым он и хотел, и должен не ему.

Лань Чжань и сам понимал — изменения не скрыть. На него разом упали все те годы, десятки лет тоски и одиночества, медленно обращавшие душу в безжизненный стылый пепел. Но вместе с ними и счастье, обретенное так внезапно, так неожиданно игриво и легко; боги, но разве мог прежний он знать, что Вэй У Сянь сам потянется к ладони, стоит раз коснуться, сам обнимет, сам будет прижиматься трепетно к губам?

Он расскажет брату всё. Потом.

Когда перестанет замирать в тревоге сердце, стоит Вэй Ину пропасть из поля зрения. Как сейчас, когда он с братом там, далеко за чужими головами, говорит с Не Мин Цзюэ. Всё правильно. Вэй У Сянь один способен сделать больше, чем десяток любых других заклинателей, он успел нагнать ужас на Ци Шань Вэнь, он — могущественное оружие, которое они не могут не использовать. И Чи Фэн Цзюнь, несомненно, один из тех, кто должен понимать реальные возможности каждого из бойцов.

Главы Цзян и Лань мертвы. А что Лань Си Чень, что Цзян Вань Инь — ещё слишком юны. Если кому и вести в бой всех их, то это должен быть Глава Не.

Было что-то ещё. Что-то он не учёл, что-то забыл, но что? Нефрит качнул головой. Потом. Всё потом, потому что прямо сейчас единственный, кому можно было занимать все его мысли без остатка, раскланялся с Мин Цзюэ и лавировал меж людей, направляясь к нему.

Пожалуй, Ван Цзи дал ему достаточно времени, чтобы разобраться со своими делами.

***

Лань Чжань никогда не думал, что всё может быть… так.

Неспешно, осторожно, поверхностно, но мысли разбегались испуганными крольчатами, и требовалась вся многолетняя выдержка, чтобы почти не давать сбиваться дыханию.

Вэй Ин…

Ван Цзи его не видел, потому что тёмный заклинатель сидел у него за спиной, но чувствовал буквально всем телом. Легкие прикосновения поверх ткани, нежные, как невесомая поступь мелкой птички, но одновременно и обжигающие — так, что Лань Чжаню даже представлять не хотелось, что будет, если эти ласковые пальцы коснуться его обнажённой кожи. Тёплая щекотка дыхания, бережно отведённые в сторону, сброшенные ему же на грудь волосы, и лёгкое касание губ над воротником, подобное стрекозе, коснувшейся воды.

Лань Ван Цзи оборачивается, но не резко, У Сянь успевает поймать одну прядку его волос, задержав её в ладони, осторожно, дабы не дёрнуть ненароком. Но теперь, чтобы он не сделал, акациевые глаза будут это видеть. Вэй Ин улыбается, широко, довольно, лукаво; ему эти игры по душе. Наклоняет голову, поднимает руку, почти касается губами чернильного шелка — и вдруг отпускает его, тянется вперёд.

Белая лента с узором плывущих облаков соскальзывает ему в ладонь, стоило лишь чуть потянуть. И на этот раз Лань Чжань не вспыхивает так, чтобы ломать попавшие под руку предметы, и даже не злится, только наблюдает с интересом, что же будет дальше.

И почти сразу жалеет об этом.

Он уже знает, что губы Вэй Ина нежнее этого шёлка, и наблюдать, как они скользят в волоске от ленты, задумчиво изучая её, как тёмный, прикрыв глаза, вдыхает намертво въевшийся в ткань запах сандала и волос носящего, подобно какой-то извращённой пытке.

У Сянь поднимает глаза, ловя чужой взгляд, притягивая его, как магнитом. Под густыми ресницами — потемневшее, густое, сладкое, оттенка почти-чёрной спелой сливы с сизым налётом поволоки; он улыбается шире, наконец отстраняет от лица ленту, пододвигается ближе, не вставая с колен, и сам завязывает её на прежнем месте.

— Ты бы себя видел, Лань Чжань! — к обычным насмешливым ноткам прибавилась чувственная, едва заметная хрипотца, от которой всё внутри полыхало безумным огнём. — Кажется, я такими темпами научусь понимать, что ты прячешь за спокойным лицом… тебя выдают глаза, знаешь? Зрачки расширены, огня золотого, что солнце померкнет, любовался бы век…

Лань Ван Цзи медленно выдыхает, ловит его за пояс, притягивая ближе. А Вэй Ин и не спешил убирать руки с его плеч.

Нет, Лань Чжань обожал слушать его. Но иногда хотелось занять этот острый язычок и кое-чем другим.

А сама возможность сбежать с ним вот так, подальше от чужих глаз, обнимать, дышать запахом волос и кожи, касаться рук, талии, плеч, губ — бесценный дар, и Ван Цзи упивался каждым мигом этого шального, полубезумного счастья. Стоило ли это жизни? Да. Не задумываясь — да.

«Я хочу забрать одного человека в Облачные Глубины. Забрать и спрятать».

Хорошо, что ему так и не хватило решимости сделать это тогда. Вэй У Сяню не место в Гу Су, их размеренная жизнь, их гнёт правил раздавит его. Или всю жизнь ему придется провести в бессмысленной борьбе с устоями древнего Ордена, а это совсем не та судьба, которую Ван Цзи желал своего возлюбленному. Вэй Ину нужна свобода, ему нужен весь этот мир, все знания, приключения, опасности и тайны, что в нём есть.

А раз так, то Лань Чжань не оставит его на этом пути в одиночестве. Никогда.

И все было чудесно — удобные объятия, тёплая тяжесть тела на коленях, уютное горловое урчание тёмного, нежные, бережные поцелуи — но их бессовестно прервали.

— Вэй У Сянь!

Вэй Ин выдохнул, неохотно отстраняясь от губ нефрита, и тяжело вздохнул, поворачиваясь к застывшему в чжане от них человеку в пурпурных одеждах.

— А-Чен, что случилось?

— Поговорим наедине.

Лань Ван Цзи не стал препятствовать возлюбленному: у них с Цзян Вань Инем могло быть множество тем, не предназначенных для чужих ушей — они были братьями, они принадлежали одному Ордену. И подслушивать Лань Чжань не собирался, хоть оба заклинателя и отошли недостаточно далеко.

Ровно до момента, как его возлюбленный вдруг не повысил голос. И в нём звучала не просто обида — а резкая, острая боль.

— А-Чен!

Теперь второй нефрит не мог не прислушаться.

— Гу Су сейчас в точно таком же паршивом положении! Если ты думаешь, что выгадаешь что-то для нас, подстелившись под брата главы Ордена…

Вэй Ин выглядел, будто его пыльным мешком по голове огрели, а вот Лань Чжань ощущал всё сильнее полыхающую внутри злобу. Это его этот неразумный ребенок посмел обозвать подстилкой? Его невинного сероглазого ангела? Решил, что У Сянь способен на подобное?!

Два шага, три, десять, и он уже совсем рядом. Вэй У Сянь всё ещё не находил слов для ответа брату, столь неожиданно и больно ударившему, а Цзян Чен, совершенно не заметив подошедшего, продолжал шипеть разъярённой гюрзой.

И Ван Цзи был готов его мягко и вежливо урезонивать: понимал, что Вань Инь всего лишь шестнадцатилетний подросток, лишившийся родителей, дома, Ордена, лишь чудом не похоронивший и Вэй Ина… но поймав взгляд фиалковых глаз, нефрит передумал быть вежливым и мягким.

О, он прекрасно знал этот взгляд, направленный на Вэй Ина. Ему самому было достаточно заглянуть в зеркало, чтобы увидеть те же искры, тот же затаённый голод, то же граничащее с помешательством восхищение. Только вот голода в юном главе Цзян было много, много больше всего прочего. Казалось, дай ему волю, и этот мальчишка, не церемонясь, свалил бы тёмного на любую подвернувшуюся горизонтальную поверхность. Да, собственное отношение к У Сяню Ван Цзи не назвал бы исключительно духовным, но…

Но Вэй Ин — его. Пусть не словом, но прикосновениями, лаской, взглядом он говорил — люблю, именно ему, а не человеку, с которым вырос под одной крышей. И если придётся защищать тёмного и от Вань Иня — что же, будет так. Зато теперь второй нефрит понимал, с чем была связана столь ярая ненависть того Цзян Чена, в будущем, которое уже не настанет.

Всё просто: ненависть выросла из совсем других чувств. Не любовь, нет — это слепая, яркая до боли влюблённость. В того Вэй Ина, который вернулся с горы Мертвецов, который мановением руки поднимал армию трупов, а мелодией флейты и потоками тьмы рвал врагов на части.

— Глава Ордена, — ровно произнёс он, наблюдая, как осёкся юноша в пурпурном, переводя горящий бешенством взгляд на него. Вань Инь почти прорычал:

— Что?

— Простите меня за прямоту. Какие бы отношения не связывали молодого господина Вэй и меня, — губы помимо воли дрогнули в намёке на улыбку; слишком приятно слуху и сердцу звучали эти слова. — Они никак не касаются взаимоотношений Орденов Гу Су Лань и Юнь Мэн Цзян.

— Да как ты…

— Как глава семьи и Ордена, Вы получите письмо[1] сразу после победы над Ци Шань Вэнь.

Вань Инь поперхнулся воздухом, ошарашенно глядя на Ван Цзи. Нефрит же молча сделал шаг в сторону, ловя тонкие, стёртые грубой кожей[2] пальцы в свою руку и ободряюще сжав их.

Всё хорошо, Вэй Ин. Ты не один.

Словно услышав его мысли, тёмный наконец отмер, придвинувшись к нему и беззастенчиво обнимая свободной рукой.