– А тебе идёт!
Иван даже вздрагивать давно перестал, просто обернулся и смерил «лазутчика» пристальным взглядом. Уже спокойно, уже без вопросов, даже без возмущения – просто потому что привык. Это стало чем-то настолько привычным, что походило на стихийное появление. Как бы сказать – иногда идёт дождь, иногда ветер...
А иногда это взбалмошное создание опять лезет к нему через окно, будто к себе домой. Николай нагло-нагло расселся на подоконнике, забросив ногу на ногу, подперев руками голову и весело щурясь на Ивана; слегка встрёпанная коса, плутоватая улыбка, отсутствие совести – что-то никогда не меняется.
– Стучаться надо, – только и укорил Иван, но как-то буднично и без привычного холода. Поправив серебристые волосы, затянутые в тугой хвост, он даже улыбнулся. – Впрочем... благодарю.
Он отозвался весьма сдержанно, и всё равно Гоголь улыбнулся только шире, уже зная и прекрасно распознавая те маленькие знаки, которые говорили о настроении Ивана. Например, что сейчас оно было вполне хорошим. Как и часто под вечер: плут умел подбирать время. В квартирке стоял лёгкий полумрак, откуда-то из спальни доносилась нежная мелодия из чуть потрёпанного временем радиоприёмника, на плите уютно шкворчал ужин...
Там было чуть больше, чем надо для одного.
– Скучал по мне?
– А сами как думаете?..
– Думаю, что соскучился по твоему удивлённому выражению лица!
Николай хохотнул, ловко соскакивая с подоконника и шаркая по полу; Иван снова отвернулся к плите и словно бы потерял к нему интерес, разве что... посматривал краем глаза.
– Ну-у, Вань. Даже не спросишь, как я забрался на твой третий этаж?
– Если дерево под окнами спилят, а Вы всё равно проигнорируете дверь... – он коротко оглянулся, улыбаясь безмятежно и беспощадно. – Спрошу.
– Как же!..
Ошалевший и раздосадованный, Николай аж руками всплеснул. И скривился. Обиделся. Хотя спустя секунду это выражение как рукой смело, он в считанные секунды подскочил ближе и шкодливо завертелся, пытаясь дотянуться поверх плеча Ивана и заглянуть в сковородку.
– Аккуратнее, брызнет... – пробормотал тот, улучая мгновение, чтобы осторожно отвести любопытное лицо ладонью. Его вздох. Чужая усмешка.
– Видимо, мне надо придумать что-то ещё, или...
– Николай, тарелки.
– А?..
– Раз уж Вы здесь, достаньте их, пожалуйста. И чашки заодно.
Ни вопросов, ни заминок, ни даже пояснения, где искать – зачем, если эта шальная заноза и без того всё прекрасно знает? Более того, Гончаров даже достаточно ему доверял, чтобы быть уверенным, что ничего не разобьётся. Хотя всё равно посматривал. Чуть-чуть. На всякий случай.
Простая, но изящная белая чашка с голубой каймой совершенно не смотрелась рядом с кричаще разноцветной кружкой, на которой примостился этот дурацкий рисунок в виде головы клоуна. Тем не менее, они стояли рядом – и в шкафчике, и на столе. Гончаров всегда любил гармонию, он бы не держал в своей маленькой обители того, что не принёс и не выбрал сам...
...раньше.
А потом в его жизнь ворвалось это чудо, что теперь расселось за столом и не сводило с него пристального, хитрого, но такого ласкового взгляда, что сердиться на него за вторжение было невозможно. Быть может, в первый раз. Во второй. Немного в третий.
Но сейчас – невозможно.
Иван лишь смотрел на него и понимал, что позорно пропустил момент, когда без этой задорной, непрекращающейся болтовни и надоедливого смеха квартирка начинала казаться какой-то пустой. И не только квартирка – он тоже. Потому что от этого вездесущего, шумного и совершенно невыносимого создания пряталось не только его спокойствие, но и его печаль, так привыкшая буднично подгрызать разум уставшего питерского студента.
А сейчас он улыбался со снисхождением, но всё же без фальши.
– Я так понимаю, Вы опять собрались остаться до утра.
Видит Бог, он правда должен был – и пытался – казаться строгим. Но здесь было ровно две проблемы: «чучело», иногда становящееся «чудом»... и тот факт, что это «чудо» хорошо его знало. Даже очень, иногда думал Иван. Даже слишком, если подумать ещё чуть лучше.
И что-то подсказывало, что совесть в разноцветных глазах даже не ночевала.
– Если только ты не выгонишь бедного-бедного меня одного в ночь и холод! – хмыкнул Николай, пафосно махнув вилкой. – Но ты же не настолько жестокий, правда?
– «Не настолько», гм... что же прикажете с Вами делать?
– Какой хороший вопрос! Дай-ка мне секунду, м-м... точно, ответ – «кормить и любить»! И ты неплохо справляешься.
Иван лишь покачал головой и медленно перевёл взгляд в сторону окна. Ночное небо было окутано тёмно-серой пеленой Петербургских туч, сквозь них едва-едва пробивались очертания луны и пара огоньков звёзд. В отражении на стекле он видел собственное задумчивое лицо. А рядом – его. И то, как он вертел головой, глядя то на окно, то на него, то опять на окно...
...отражение как-то странно прищурилось.
Когда вдруг вскочило, Иван резко повернулся, но среагировать не успел – перегнувшись через весь стол, Гоголь обхватил его лицо обеими руками и тут же прильнул к губам. Буквально секунда, всего лишь касание, такое мягкое и такое невинное... но глядя на то, как ошарашенно распахнулись голубые глаза, как резко Гончаров выдохнул, в каком шоке застыло его лицо – Гоголь засмеялся. Громко, весело. Счастливо.
Добился своего.
– Так-то лучше!
– В-вы...
Николай хотел ещё что-то сказать, но вдруг переменился в лице, даже чуть нахмурился и фыркнул.
– Кусаться буду.
– Что?
– Ещё раз на «Вы» – укушу.
И нахально оскалился – для наглядности, не иначе. Хихикнул, когда Иван закатил глаза. Больше демонстративно, сам бы не стал отрицать. В глубине души он был почти растерян – от этого странного, но такого яркого чувства чего-то сильного, сбивающего с толку, но... живого?
Каждый раз. А сколько их было – последний педант не разберёт, собьётся. Гончаров давно сбился, например. А может, и просто бросил считать. Потому что это бесполезно – но в его голове всё вертелась и вертелась мысль. Зародившаяся ещё давно, назревавшая очень долго, и держать её вдруг стало невыносимо.
Гончаров медленно поставил чашку на стол, пристально посмотрел своему личному наваждению в глаза – а это значило, что разговор будет серьёзным.
– Вот что, Нико...
– Кусь.
– ...Коля.
Он медленно вдохнул, собираясь с мыслями. Что-то ему подсказывало, что его собеседник и так уже всё понимает – может, угадал эту мысль ещё до того, как он открыл рот. Возможно.
Они меняют столько масок за этими стенами, но почему бы не побыть хотя бы немного честными? Поставить перед очевидным фактом, сделать вполне простое предложение. Иван может сколько угодно думать о Коле как о «чучеле» или о надоедливом стихийном бедствии, но с каждым разом хотелось всё меньше и меньше.
Для стихийного бедствия он был слишком уж... родным.
В квартире Гончарова давно поселилась его кружка, его щётка, его мягонькая пижама с птицами и даже любимое печенье, которое тот начал покупать, почти не задумываясь. Даже сегодня он и сам не заметил, как готовил на двоих. Как ставил чай на двоих.
И никогда не запирал окно, хотя мог.
«Ходите, как к себе домой».
«А почему нет?»
... – В общем, действительно... почему нет.
– Вдвоём? Вместе? С тобой? Ты... ты серьёзно?!
Риторический вопрос, и оба это знают. Гончаров усмехнулся, не очень понимая, откуда это зудящее внутри волнение – как будто он перешагивает какую-то важную черту, хотя он думал об этом так много и так основательно. Всё взвесил, просчитал. Сколько можно топтаться на месте? Ведь это – лишь часть реальности.
...А возможно, заодно и попытка удержать этот неугомонный лучик поближе.
– Вполне. Считай это своего рода превентивной мерой... Я всё ещё надеюсь, что ты научишься пользоваться дверью.
Не исключено.