– А я тебе говорила, девочка моя: водиться со мной до добра не доведёт!

Возможно, если бы Гончарова изначально к этому прислушалось, всё было бы иначе. Но не Гоголь ли так планомерно и упорно тянула её к краю бездны, чтобы в конце концов с размаху пихнуть вниз? Гончарова не уверена, но ей будто всё равно. Она в этих стенах лишь кукла, играющая роль.

Но ей очень сложно быть старостой или просто послушной ученицей, когда в груди пусто, а вместо соседки хаос во плоти.

«Искренне, твой»

Ручка растерянно замирает в ладони, не закончив подпись. Виктор мечется от одного варианта к другому, но всё как-то неуместно и всё не то. Он никогда не был хорош в том, чтобы подбирать правильные слова, но это письмо особенно ценное – на него ответят. И подпись – это очень важно!

А он всё не может, глупый Почтальон.

Искренне, твой… так кто же он Луке?

Помимо своего таланта Эдгар Уолден обладает способностью, недоступной подавляющему большинству его «коллег»: он действительно способен распознать истинную красоту в тот момент, когда её видит. 

– Ты боишься меня?

– ... А должен?

– Хм... пока ещё нет. Но не переживай, очень скоро я тебя этому научу.

Уважение. Молчаливое, холодное, абсолютное взаимное – так иногда бывает, когда сталкиваются кукловоды. Фёдор примеряет нитки всего лишь для отвода глаз, никто из них двоих не строит иллюзий.

Камуи – не Бог.

Но Фёдору нравится наблюдать за ним.

«Я хочу увидеть тебя снова. Если ты выживешь, давай встретимся ещё раз».

Она холодна даже сейчас, и взгляд её из-под полуприкрытых ресниц совершенно непроницаем, но в каждом прикосновении к Ивану дремлет власть. Достоевская ускользает от него на протянутой руке, совершает плавный поворот, вдыхает и вновь возвращается в тёплые объятия, сжимая ладонь едва-едва; они вальсируют, и её глаза кажутся особенно бездонными, а всё остальное – особенно незначимым.

Ни один комплимент, даже самый жаркий, попросту неспособен в полной мере выразить его любовь.

Длинное, крепкое, белое с тёмным кончиком и весьма приятное на ощупь – оно досталось лорду случайно. Юноша обронил его в схватке, а шальной ветер возьми и принеси прямо в руки – будто поиздевавшись, оставив «на память». И только духи знают, почему Шень его попросту не выкинул, почему вдруг решил сохранить.

– Слышал когда-нибудь, пташка, что перо человека с ци вроде твоей – всё равно что приданое?..

«Крепость» – воистину совершенная тюрьма для недостойных грешников, оскверняющих своими так называемыми способностями само мироздание. За каждым преступлением следует наказание глубоко в этих стенах, и господин Достоевский в здесь идеальный Каратель, а Иван – идеальный исполнитель воли Его, не знающий ни пощады, ни сомнений, ни помех. Кроме одной... ужасно настойчивой.

– Господин надзира-атель, а можно вопрос?

Карты – это иллюзия. Иллюзия контроля, иллюзия удачи, иллюзия какого-никакого выбора. Правила всегда остаются правилами, но в сущности всё равно один обман. Умеешь хорошо его разыграть – победишь, и неважно с какой «рукой»; не умеешь – провалишься точно так же, как многие другие. Не первый и не последний.

Впрочем, Эйс был из тех, кто умеет.

И Сигме это – проклятие.

– Ну-у, Вань. Даже не спросишь, как я забрался на твой третий этаж?

– Если дерево под окнами спилят, а Вы всё равно проигнорируете дверь – спрошу.

Альтернативная вселенная, где Гоголь и Гончаров – обыкновенные питерские студенты, одному из которых не хватает совести, а второму – компании.