... – Скажи мне, – шелестит голос из тьмы коридора, будто прямо над ухом и в то же время из другой реальности. – Тебе страшно?
Он не давит и не угрожает, лишь вежливо интересуется. Таким же будничным тоном с Эдгаром могли бы заговорить на очередном бесполезном светском рауте; спросить, как поживает его семья или что он думает по поводу сегодняшней погоды. Только это было, казалось, целую вечность тому назад, и не вызывало ничего, кроме равнодушия или лёгкого раздражения. Чтобы голос пробирал до мурашек, чтобы просачивался в самую душу, чтобы заставлял судорожно замереть и даже затаить дыхание – никогда.
Художник обязан проявлять внимание к мельчайшим деталям и никогда не упускать полной картины. Даже если это касается едва заметной в полутонах высокой тени, которая наконец-то решила сделать шаг вперёд и заговорить с ним.
И заговорила она чарующим голосом, окутывающим сознание мягким потусторонним бархатом, отзывающимся едва слышным эхом; вкрадчивый, тягучий, идущий отовсюду и одновременно из пустоты, он не мог принадлежать живому человеку. Эдгар легко распознал французский акцент, но ощущение неправильности и нереальности происходящего остро застряло между рёбрами, не давая сделать вдох; едва же он смог выдохнуть – дрожь прокатилась по телу от ног до самых кончиков пальцев.
Но это – не «страх».
Нет-нет, «бояться» – не то слово. Потому что «боятся» в основном плебеи, а своё чувство он бы больше сравнил с эйфорией. Тихой, будто тайной, но яркой и по-настоящему перехватывающей дыхание, потому что такие ощущения не врут – если он и не нашёл то, что искал, то явно очень близок.
Наконец-то.
Это письмо, этот мрачный особняк, эта тишина и запустение, кромешная неизвестность и застывшая в местных стенах глухая тревожность – даже ребёнок поймёт, что здесь что-то нечисто. Но каждый из них так или иначе понимал, на что шёл, а Эдгару и вовсе всё равно. Деньги – мусор, тайны – пустая болтовня, подвиги – бессмысленная бравада. Вдохновение, истинная красота – вот и всё, что имеет значение.
И кто за кем наблюдал всё это время – большой вопрос.
– Покажись, – выдыхает юноша обрывисто и твёрдо, почти повелительно; темнота отзывается тихим бархатным смешком, и это всё-таки раздражает. Раздражает настолько, что сбивает оцепенение и заставляет гордо вскинуть голову, фыркнув с острым упрёком:
– Что это за манера такая – прятаться от собеседника?!
На бесконечно долгие секунды тишина сгущается плотно-плотно, он отчётливо слышит собственное дыхание, затаивает его и ясно чувствует задумчивость незримого собеседника, его пристальный взгляд; прощупывающий, пристальный, оценивающий. Будто неизвестный неторопливо размышляет, что делать с такой наглостью – вцепиться когтями сразу или всё-таки пощадить и понаблюдать ещё, позабавиться. Люди уязвимы, хрупки. Особенно в тот момент, когда они сталкиваются с чем-то, чего не могут понять или что вовсе не принадлежит этому миру, либо принадлежало лишь когда-то. А теперь, исходя трещинами и навсегда потеряв человеческую сущность, вынуждено только охотиться за теми, в ком ещё осталось живое тепло.
Эдгар слышал достаточно таких историй, но никогда не прикасался к подобному по-настоящему. У любого на его месте наверняка коленки бы подкосились, да и он тоже чувствует эти нехорошие мурашки, покалывающие позвоночник; его инстинкт самосохранения, видимо, не полностью отмер, хотя явно близок. Тихий вдох и выдох – холодок исчезает. Эдгару не до детских страхов, он слишком сосредоточен и слишком одержим, и яркое сияние его глаз точно не могло ускользнуть от чуткого внимания «фантома». Как первый окрасившийся оранжевым осенний лист привлекает внимание, так и юноша как-то непозволительно ярко выделяется в этих блёклых коридорах – поместье видело многое и многих, похоронило тоже немало, но почему-то именно сейчас установившийся здесь порядок чуть колеблется, поддаваясь искорке самовольного интереса. Охотники не должны показываться своим «жертвам» на глаза до часа игры, это так.
И тем не менее, пока Эдгар пронзительно вглядывается в темноту коридора, на его плечо ложится прохладная изящная ладонь, а голос – проявившийся, «оживший» – усмехается совсем рядом, почти на ухо.
– Мои извинения.
По закону жанра стоит всё-таки закричать или хотя бы вздрогнуть, но тело будто окаменевает, а из глотки не вырывается ни звука. Художник лишь вдыхает поглубже, едва чувствуя воздух, до судороги стискивает пальцы и оборачивается мучительно медленно.
Обернувшись – пропадает.
И совершенно об этом не жалеет.
***
– Ты боишься меня, Эдгар Уолден?
– ... А должен?
– Хм... пока ещё нет. Но не переживай. Очень скоро я тебя этому научу.
***
«Научишь... видимо, я должен расценивать это как ещё одно приглашение».
Он хмыкает себе под нос, и улыбка на его лице невольно тянется такая гадкая и такая предвкушающая, что он ловит пару настороженных взглядов, но преспокойно их игнорирует – ему плевать.
Художник обязан проявлять внимание к мельчайшим деталям и никогда не упускать полной картины, а Эдгар Уолден обладает ещё и способностью, недоступной – уверен он – подавляющему большинству его так называемых «коллег». Он действительно способен распознать истинную красоту, когда её видит. Он способен запечатлеть её ярко-ярко в собственном разуме, словно заранее помещая на холст. Никогда ему не хотелось настолько сильно схватиться за кисть прямо здесь и прямо сейчас; смешанное чувство удивления, восхищения и чистого вдохновения отбирает воздух, дар речи – всё. Буквально несколько секунд, но этого хватает, чтобы понять – он всё сделал правильно. Он нашёл то, что искал.
И даже когда голоса надоедливых «соседей» прогнали его восхитительное наваждение прочь, Эдгар очень хорошо запомнил гипнотически сияющие в полумраке голубые глаза, изящные черты, белоснежные локоны и искривлённые в снисходительной усмешке тонкие губы.
Он ожидал точно не этого, но получил даже больше. А пробудив чужой интерес, сам же подписал себе приговор – он ощущает это очень отчётливо. И пускай чувство опасности, пронзающее всё его существо при одном вздохе, надёжно расставляет так называемые роли, оно всё равно похоже лишь на ещё один пикантный оттенок в картине, способный взбудоражить, но явно не остановить.