Юнги никогда не приходит в одиночку. Он всегда окутан дымом дешёвых сигарет, грустью и отчаянием прошлых лет, и тянет за собой шлейф несбывшихся надежд. Сокджин, по привычке, стряхивает с его потёртой толстовки невидимую пыль и предлагает чай, прекрасно зная, что Юнги его не пьёт. Он топчется на пороге, пачкая свежевымытый пол уличной грязью; пачкает всё, к чему притрагивается руками, но Сокджину уже давно безразлично.

От Юнги несёт вчерашним перегаром и сыростью — наверняка снова выгнали из съёмной квартиры. Сокджин тактично молчит, ожидая исповеди отшельника, и ставит на стол банку пива. Юнги молча кивает, щёлкая зажигалкой, и без раздумий закуривает — Сокджин никогда не был против. Сокджин вообще не против того, что по пятничным вечерам в его жизни появляется Юнги, как искра из прошлого, о котором оба вспоминают с тревогой. Из кармана торчит пачка смятых листов и Сокджин не сомневается — там очередные тексты для той самой группы, в которую они когда-то не попали. Каждый их разговор начинается с «а помнишь…», но в этот раз Юнги изменяет самому себе.

— Намджун женился, — Юнги рассматривает подгорающий фильтр и шмыгает носом, — и переехал к родителям. Клуб закрыли за ненадобностью, а Хосок снова лечится. Говорил же ему…

— Какая жалость.

Сокджин открывает форточку, вдыхая холодный ночной воздух, и глотает ком обиды. «Намджун женился» давит по ранам прошлой жизни и Юнги знает об этом, как никто другой. О Хосоке Сокджин не беспокоится — он сильный мальчик, выкарабкается.

— Да, грустно. Теперь мы уж точно не соберёмся вместе.

Юнги мнёт окурок, размазывая пепел по столу, и смотрит на широкую спину Сокджина. Почему-то ему всегда казалось, что такие люди, как Сокджин, никогда не горбятся, даже под грузом тяжёлой жизни. Но теперь его плечи поникшие, такие же, как и последние десять лет у Юнги.

— Нас вместе никогда и не было.

Сокджин оборачивается, замечая, как Юнги расстёгивает толстовку и снимает её. В квартире совершенно не жарко, скорее, наоборот, но у Юнги потные ладони и пылающее сердце, готовое вырваться наружу каждый раз, когда Сокджин облизывает сухие пухлые губы. Он садится на диван, оставляя за спиной нерешительный ответ Юнги, которому, на деле, нечего сказать. У Сокджина в голове — вечный огонь мыслей о прошедшей неделе и Юнги никак не вписывается туда со своим пеплом от сгоревших сигарет и бумажных страниц.

— Можно я останусь у тебя?

Юнги задаёт этот вопрос каждый раз, оказываясь в квартире Сокджина, и каждый раз уходит, едва старший засыпает. Сокджин ничего не отвечает — в этом нет никакого смысла. Юнги вновь шмыгает носом и обходит барную стойку, служащую «стеной» между комнатами, и садится на колени Сокджина.

— Смотри.

Сокджин наблюдает за тем, как Юнги оттягивает воротник белой футболки, показывая свою первую татуировку на ключице. Что-то на латыни — Сокджин смутно припоминает курс из медицинской программы, чувствуя, как чужая рука тянет его пальцы к запачканной краской коже.

— Красиво, — Сокджин снова облизывает губы, не в состоянии отвести взгляд от выпирающей ключицы, — больно было?

«Не больнее твоих отказов», — хочет ответить Юнги, но умалчивает. Он внимательно смотрит на старшего, а внутри горит пожар — руки Сокджина по-прежнему холодные.

— Не так больно, как менять своё лицо.

Юнги нарочно давит на профессиональную стойкость психолога, избравшего неправильный путь, и ожидает ответной реакции. Лицо Сокджина искажается кривой улыбкой, а сам он мягко отталкивает Юнги, поднимаясь.

— Можешь остаться здесь. Стелить не буду — ты всё равно грязный.

«Ты всё равно уйдёшь». Сокджин запирается в ванной, понимая, что позволил себе слишком много по отношению к Юнги, и, возможно, сейчас он тихо прикрывает за собой дверь, снова исчезая в уличной жизни, где нет места сожалению и сердечному теплу. Юнги снова уходит вплавь по течению.

Сегодня он уходит раньше, забыв толстовку с исписанными листами в кармане и пустую пачку винстона. Сокджин смотрит в окно, не надеясь различить знакомый силуэт в тумане, и щёлкает чужой зажигалкой. Всё как и всегда — каждую пятницу десять лет подряд.

У Юнги осталась привычка уходить, у Сокджина — никогда не провожать.