Иса подходит к стенду вслед за подругой, тоже разглядывает брошюрки — вроде и плохо отфотошопленые, но её глаза не хотят кровоточить, как у Даши.

— Это такое лицемерие.

И Даша права. И именно из-за этого Исе жаль кого-то — себя уже вроде нажалелась, а другим и тоже как-то уже напиталась. Мир, что ли.

Хотя это, скорее, не та жалость, что обычно бывает у сердобольных — это простой алкоголь, тоже психологический. Но сравнение всё равно какое-то не такое, пусть и логичное — Исе так кажется, по крайней мере, возможно, из-за воспитания. А ещё ей хочется просто заглушить это всё, раз другим не может — просто потому что хочет.

И жизнь уже сама по себе наносит тот ещё ущерб. Исе кажется, что в этот раз она уже не оправится.

Исе хочется, чтоб до неё не доёбывались — и сказать, что эти предметы ей к чертям не нужны, что учёбой она занялась чисто из-за родителей и вообще все люди — твари. И она, вообще-то, тоже не святая — пусть и является гордостью класса. Пусть и не всегда на первых местах.

Дашка пытается отвлечь разговорами, таскает её везде, лишь бы не думала. Ису это не раздражает, но и не выполняет цели Катиной. А посему в конце дня:

— Всё в порядке. Устаканится.

Даша её трясёт, хлопает по щекам и при этом что-то орёт. Иса вымученно и тупо улыбается — выглядит, как лохушка. И жизнь её тоже из сплошных лаж — Иса понимает здравым рассудком, что это далеко не так и дров полно у всех, но сейчас она как-то не настроена на адекватные мысли.

Даша всегда говорила, что самобичеванием ни чему не поможешь, но Исе уже ничто не поможет — тут и так только она. Ещё и в чёртовой темноте.

Иса вчитывается в текст, но всё равно где-то в серединке вспоминает очередную свою лажу. Она хлопает учебником по ядерной физике — единственное, что привлекает её в той колонии.

С волос капает вода, и Исе очень не нравится то, что она ощущает на своей голове — небольшую тяжесть, дискомфорт с непривычки и некую скованность — часто ведь болеет. Очередная холодная кроха, которая почему-то кажется ей мерзко липкой, закатывается за шиворот, и Иса в раздражении начинает активнее двигать феном по прядке, пока кожей не чувствует, что вскоре получит ожог.

Но из-за таких мелочей она ведь и отвлекается. Опять забывается — иначе-то никак. Иначе бы и люди навряд ли выжили. Она ведь не одна такая?

Иса чуть не бежит — идёт быстрым шагом прочь от столовой. И старается не думать, почему её дыхание перехватило, а тело перестало чувствоваться — лишь картинка перед глазами и судороги адекватных мыслей. Она и не вспомнит, в какой момент ушла. И знает, что ушла из-за запаха противного и ничего другого. Ушла, потому что сама этого пожелала и захотела. Ушла просто потому.

Иса не может сфокусировать взгляд, пока её грубо хватают за плечо и шипят:

— Сука, берега попутала? Зыришь, куда прёшь?

Исе похрен. Ей бы чайку из столовой — тот ведь зелёный, но она не может туда зайти. Просто потому что ей это место не нравится.

Она лежит на диване — раньше бы её это коробило, но сейчас уже плевать. Она смотрит на трещины в потолке, что почему-то был чёрным, а не белым — об этом никто в их семье не спрашивал. Иса думает, что в больнице у неё не будет чёрного — только белоснежный, что значит пустоту. Иса вспоминает все шутки про психлечебницу и пытается через силу смеяться, отключив мозг. Так ведь все люди делают, да?

Даши нет и ей нечего делать на переменах, но и тратить время на препода не хочется, но и отказаться нельзя, но и Исе давно хотелось начать дерзить, но…

— Твои успехи улучшились. Я надеюсь, в этом всё будет почти превосходно?

Она ведь может послать — даже нахуй. Это ведь будет её решение, её выбор, она престанет быть простым хомячком, который не может выбирать себе корм и за него это делает хозяин. У неё ведь есть принципы, чёрт возьми!

— Конечно, Татьяна Алексеевна.

Иса знает, что она слабая. И единственное, что она понимает в своей жизни — ядерную физику и программу школы. А лучше бы жизнь.

Она стоит у доски, когда ей предлагают взять калькулятор. Цифры бегают перед глазами — не может сосчитать правильно из-за мандража. Иса берёт в руки штуковину с кнопочками и приходит в ужас, видя, как трясётся у неё в руках счётная машинка. Ей кажется, что воды на её руках хватило на целое дно стакана, из коего она вечно пьёт. И Исе хочется верить, что этого никто не заметил. И Исе хочется верить, что в глазах людей она надменна, а не слаба.

А ещё ей хочется, чтобы это всё прекратилось: чтобы она вела себя нормально при людях, чтобы её руки не потели и не дрожали, чтобы она не выглядела нелепо с этим жиром и при этом ещё и дылдой-пальмой.

Иса, валясь с ног, заходит в комнату, кидая рюкзак под стол и разрываясь меж желанием, чтоб тот утащили монстры и чтоб с тем ничего не случилось — ей не хочется в который раз привлекать внимание. И она переписывается с Дашкой, кидает ей мемы, а из неё льются огромной тёмной речкой шуточки про стандартный набор.

Ночью она кажется себе моральным уродом. И ей хочется, чтобы её воспитали по-другому.

Исе кажется, что лёгкие сейчас сожмутся и слипнутся, заставляя её наконец-то сдохнуть, когда становится на последнюю ступеньку. Она оглядывает диван, ничего не ощущая, фокусируется на картинке, тоже в ответ смотря — резко изображение пропадает, появляется что-то другое, но Иса знает, что это неважно. Она прислоняется к стене рядом с кабинетом алгебры, дышит, не замечая рядом одноклассников, что толкают — в это раз случайно. Иса приводит дыхание в норму и корит себя за мимолётный ступор — её слабость, её чёртова тупость в жизни, что заставляет показывать своё истинное лицо. Она ведь тормозит всегда — и Иса со злостью прикусывает губу, думая, что теперь уже до крови в кои-то веке. Почему-то металлический вкус не чувствуется.

Дни без Дашки парта пустует — к Исе сажают оболтусов, с которыми разговор не клеится из-за отсутствия её инициативы. Но они смешат, и Иса соглашается вместе с ними шалить — бить в ответ легонько, так, в шутку. Ей это что-то напоминает, но она не развивает дежавю.

Иса заваривает себе чай, но чёрный, садится на диван, решая не идти в комнату, а просто остаться на кухне. Она открывает окно с некой надеждой на заболеть, но и в то же время не хочет — это ведь будет плохо для всех. Но, наверное, не для неё.

Терпкий вкус напоминает ей запах пиццы с ананасами — извращение, но почему-то тоже нравится. Не зря же она сражалась за титул обжоры, совершенно не вспоминая про свои ненавистные складочки на животе. И тогда каждый раз пила чай — убаюкивалось во всём том тепле, что было.

В кружке остаётся больше половины, но Иса всё равно выливает — не экономно, но…

Иса ненавидит дождь и солнце. Но ветер любит — пусть и раздражает иногда, но когда как сейчас она умиротворена, то подставляет лицо, чувствуя, как её волосы раздувает и как щекочут кожу. Она не чувствует температуру потока воздуха — и ей это нравится.

У неё в мыслях всплывают слова:

— Как пафосно, ещё и приправляется иллюзией свободы. Но ты милая.

Она когда-нибудь снова полюбит ветер — будет спокойно стоять, чувствуя его ласки, никак не омрачая сей ритуал. Однажды она научится жить для себя, не омрачая ничего.

Мать что-то передвигает в её комнате, ругается на бардак и сидячий образ, говорит, что достал отец и вообще…

— Ты не заболела?

Мать склоняется к ней. Иса часто теряет нить разговора — и в последнее время она очень-очень рассеянная.

— Устала. Уже конец третьей четверти, мам.

— А ты ни разу не пропустила, да-да. Мызгунья.

Однажды Иса перестанет воспринимать иронию всерьёз — перейдёт с этапа «грёбанный лицемер-который-любит-только-себя» на «похрен, главное — смешно». И однажды Исе будет всегда похрен — ей не придётся так притворяться, это будет взаправду. Будет же?

— Ты в этой четверти даёшь жару, детка.

Иса любит Дашку — та всегда такая, какая есть. А Иса может лицемерить. И может оправдать — свою слабую, уже сломанную личность.

Иса ещё и может быть посмотрит с разных сторон на крыши — пока что либо боялась, либо любила, пусть и с паникой. И теперь у неё внутри зреет страх, переходящий в ненависть. Иса знает, что это — удел слабых. Исе стыдно.

Она любит делиться своими увлечениями, открывать новое — для себя. И теперь Иса ещё больше молчит — кивает, не отвечает и не старается поддержать разговор даже с Дашкой. Иса не понимает, как выживает с такой нервной системой.

На запотевшем зеркале она чертит формулу энергии связи ядра, стараясь не смотреть на свои складки. Хотя Иса знает, что если будет держать спину ровно, то и этого не будет видно.

Иса часто объясняла материал по точным наукам — по гуманитарным, в которых она тоже отличной была, её никто не трогал. Хотя Ису бесит программа литературы — и истории тоже. Может, поэтому она выбрала техническую часть — не захотела ввязываться в ту трясину, где вроде и прав, а вроде и нет. И вообще там сложнее, чем в точных — в точных есть логика.

Иса опять лежит на кровати бездвижно, хотя ей хочется кричать — неизвестно от чего. Просто хочется устроить истерику. Просто для себя. Она ведь хочет этого просто так.

Иса уже не знает, делала она свою жизнь для себя или же для кого-то другого.

Даша в очередной раз скрещивает пальцы на удачу, чтобы не распознали статью с вики. Иса в свою очередь на то, чтоб её вообще не трогали — ей было предостаточно и мудака-физрука, и несделанной домашки по истории, и ссоры с матерью с утра, и потери чёртового ботинка, когда выходила доске, но уже под хохот, и…

— Раиса, читай.

Слишком дурной день. Его бы предложили запить настоящим алкоголем, чтобы мир казался красочнее, но Иса ненавидит алкоголь. У неё аллергия на него вообще — не физическая, а психическая.

Ей снится очередной бред, но в этот раз она там не может спасти зверушку. Иса просыпается со слезами на глазах, лёжа на спине и приложив руку к лицу. Иса не понимает, как так получилось — и разбираться её как-то не тянет.

Она открывает в очередной раз массивную дверь и ей кажется, что сама Иса — это тряпичная кукла, которая самовольно даётся в руки этой системе. Она входит в раздевалку, стараясь, чтобы на неё не обращали внимания: ей не хочется, чтобы смотрели на это недоразумение.

Ночью Иса смотрит в потолок, на котором отражаются световые полоски — они так хорошо видны на этом чёрном цвете. Исе особенно нравится, когда проезжает мимо скорая, полиция или что-то похожее — яркий контраст, в котором можно разглядеть такие мельчайшие детали.

Русская задаёт эссе на тему бога, и Иса в этот момент вспоминает фразы, что давно въелись в мозг:

— Раиса как-то не тянет. Я сразу вспоминаю бабку. А вот Иса — звучит.

И после уже в другой день:

— Раиса раздели на два. Я отчленяю часть «Иса» и получается «Рай». Романтично?

— Но получается «Ра».

— Ты просто не шаришь в гуманитарных, Рай мой.

Иса цепляет Дашку, и они всю перемену дурачатся, ещё и шутят на тему смерти. Иса её уже не боится — её боится другой. Но она до сих пор с замиранием сердца представляет, как резко упадёт и мир померкнет — уже в последний раз.

Она не чувствует ничего, когда в неё бросают бумажки — ей бы конспект закончить, с котором уже знатно задолбалась. Сосед в неё тычет ручкой:

— Эй, отбей, Раис, же.

Иса просто кидает раздражённое:

— Не мешай.

Но это отвлекает — и сосед, и эти бумажки, и чёртов конспект. Она просто заглушает свою настоящую злость вторичной. И Иса знает, что она лицемерна — ещё и слаба.

***

У них совмещённый урок физ-ры, и она рада в какой-то мере, что физрук-который-пидор не будет докапываться до неё. И рада, что безформов увели чистить актовый зал — ну, потому что не будут отвлекать её. И это вообще-то правда — не та, которую себе представляет Иса, но всё же.

— Иса, эй.

Но Олегу она не рада — вообще нисколько, а посему топает поскорее в раздевалку, не обращая внимания на косые взгляды Дашки, и сидит там, пока не начнётся построение.

Ей хочется улизнуть поскорее, но её ловят прямо на выходе — самые первые они с ним, и Исе очень жаль, что ей пришлось забежать в свою раздевалку второй — может быть, успела. А ещё ей жаль, что люди не такие медленные — или же, она не такая быстрая.

— Иса, послушай, — Олег вздыхает, трёт свободной рукой лоб, — так нельзя. Он долбоёб, ну, а ты?

Не хочется отвечать — и вообще стоять рядом с Олегом, чувствуя его грёбанную сильную руку на своём запястье — тоже. Исе хочется сейчас лететь — наплевать на боязнь высоты и лететь, лететь, лететь — смотря на бездонные озера с морями, смотря на малюсенькие островка, на густой лес, что таит в себе столько секретов и на горы в виде конуса, что могут проткнуть её тело — почему-то последняя мысль слишком навязчива.

— Не хочу.

Парень кривит улыбку.

— Господи, какие же вы…

Иса не знает, какой он — не помнит же, забылось, стёрлось. Зато она знает себя — странную, лицемерную, слабую, потерявшуюся и ко всему прочему тупую, ту, что не может истинно наплевать на всё, а не притворяться, творя ещё мелкие шалости или просто говоря. И Исе плохо.

— Ладно, — Олег отпускает её. — Вали.

Иса очень рада, что не рассказала об этом Дашке и её больше не будут мучить.

Иса завязывает полотенцем волосы и цепляется взглядом за новый прыщ — их уже не так уж и много, это всего лишь второй, а первый уже сходит, да и их вполне можно прикрыть волосами. Она вспоминает, как её в висок целовали, и Исе становится стыдно — за то, что у неё очень морщинистый лоб, ведь слишком много хмурится. И за шрамы от давления прыщей — они не так уж заметны под штукатуркой, но Иса бросила эти попытки выглядеть лучше в классе шестом, когда и начала. Ей просто лень.

И всё же ей никогда не убедить себя в том, что она красива. Исе остаётся лишь смириться.

Исе не спится ночью — она лежит и смотрит в потолок, вспоминая все повести, прозы, стихи и рассказы, что прочитала. Мысли скачут — и доскакивают до её воспоминаний. Иса вспоминает, какие взгляды на неё бросал на физкультуре Олег — пытался подойти к ней или телепатией же передать, чтобы она подняла свою задницу со скамейки и сама подошла. И как он отбил мяч, который влетел в неё — наорал на своего же одноклассника вместе с физручкой.

Исе стыдно, что она избегает его из-за того, что тот лучший друг. Исе стыдно, что она настолько слабая, что может предать человека из-за личных причин на другого. Иса знает, что она — моральная уродка.

Они с Дашей обходят школу, идут к площадке, и та ворчит, чувствуя запах сигарет:

— Вдыхание сигаретного дыма, вообще-то, развивает рак лёгких сильнее, чем курение.

Раньше бы Иса возразила. Теперь Исе похрен — ей так хочется казаться. И хочется думать, что курильщики умрут от своих же сигарет. В такие моменты она противна сама себе.

Родителей дома нет, и Иса впервые в жизни включает музыку без наушников — она танцует под Pink Floyd, несуразно, кружится, выполняя при этом какие-то странные движения, походящие на эпилепсию, но Исе теперь действительно похрен — она движется так, как хочет; она представляет свои собственный танцы на эти песни, в её голове возникают клипы — Иса и так знает переводы чуть ли не наизусть.

Когда в замок вставляют ключ, она утирает слёзы, сидя на диване. Иса знает, что пора что-то делать.

Её заваливают контрольными вкупе с проектами — чему она рада больше, ведь по физике большинство, — и чёртовыми криками-орами — «вы не сдадите». Иса знает, что на это нельзя реагировать — тем более не ей. А ещё Иса знает множество историй про таких, как она, отличников.

Исе хочется, чтобы вбитые моральные качества покинули её — не всё, но без большей части жилось легче.

Вечеринки в конце четверти — это было такое повседневное, заевшееся и шло ещё с самого первого класса, что Иса и не думает отказывать Дашке в выборе платья. Хотя знает, что та потянет её в примерочную со всякими:

— Вот у тебя лифак не тот был, а ведь просвечивается сквозь блузку. И в смысле ты придёшь в штанах опять? В клубы так ходи, а это — интеллигентное мероприятие.

— Ты напоминаешь мне училок. Такая же слепая и наивная.

Думает всего две секунды, а потом всё же решается:

— И лицемерная.

Даша фыркает, видно, всё же поняв шутку, пока Иса всё так же тупо улыбается, слыша, как бухает сердце — от стенки к стенке. Иса надеется, что оно прилипнет, и она наконец-то отойдёт в мир иной.

Но Иса знает, что умирать ей не хочется, и это — всего лишь убеждение. Можно ли счесть за двоемыслие Оруэлла? Иса и вправду плохо разбирается в гуманитарных науках.

***

Ночью у неё в наушниках играет Сплин — она плачет под музыку, вслушиваясь в неё, в слова, в смысл текста, распознавая почти что каждый инструмент. И она думает — о себе, о своей жизни, о том человеке, которого «забыла». Иса знает, что она никогда его не забудет. Даже со своими блядскими убеждениями.

С утра у неё опухшее лицо, и Иса встаёт на двадцать минут позже, из-за чего собирается впопыхах. Остаётся минута, когда на ней ещё нет верхней одежды, только сапоги напяливает. Иса злится, молния не застёгивается, и она знает, что сейчас начнётся истерика. И она понимает только одно — сейчас нельзя.

Иса лежит на кровати в своей школьной форме, плача в подушку, она достаёт из-под неё телефон, лазает в группах, стараясь поднять себе настроение мемами. Телефон зависает, она пытается его привести в норму, и случайно попадает в настройки — смотрит, ничего не понимая, а через секунду щёлкает по чёрному списку, и затем ещё секунда. Секунда до чёртового Ростислава, который почему-то не занёс её туда же, но убрался из подписчиков.

Потом Иса ещё часто заходила туда, думая, что просто по привычке, и разочаровывалась каждый раз.

Иса смотрит стеночку, листает, зная все посты наизусть — в друзьях тоже изменений нет, статус тот никогда не ставит просто потому что, как и она, да и страницы у них слишком безликие — у Даши информации и постов больше, нежели у них вместе взятых.

Иса смотрит на картиночку снежинки с надписью «Люблю снег», вспоминая, как он кусал её за уши — тогда она убежала из дома без шапки, сидела на площадке. И, может быть, просто потому, что они жили рядом и Слава любил гулять, но всё же узнал её — подошёл, накинул пальто и стряхнул снег. Клацал за уши и нос, целовал в губы, а потом, в доме, провёл языком по щеке — Исе это кажется развратнее всех тех поз, в которых они трахались, и Слава почему-то сразу понял, что её с этого ведёт похлеще алкоголя. Он не использовал это часто, но каждый раз подкалывал, когда она на несколько секунд отключалась, чувствуя, как тело прошибает током — до самых кончиков, от груди или же чего-то ещё, — Иса так и не смогла понять, — когда дыхание спирает, и она сама не осознаёт, что делает — не может себя контролировать, следить за движениями, убирать красноту с лица отвлечёнными мыслями и восстанавливать дыхание.

Это ведь он разозлил Ису тогда — вывел из себя прямо перед всеми, заставив покраснеть и лицо исказиться от злости, заставив наорать матом, показав, что её словарный запас безупречен в любых сферах. Он ходил по краю, иногда делая то, что показывало её тёмную сторону. И Иса старалась стать лучше для него — понять, что это — всего лишь шутки; это — пустые звуки; это — ненужные буквы. Он пытался ей показать, что эти переживания, то самобичевание, которым она занимается, не нужно.

И Иса успешно это проебала. И теперь она поняла только одно — ей нельзя жить с людьми. Иса использует их в своих эгоистичных целях, ещё и навряд ли любя; ей ведь важнее её гордость — её положение, её тело, слухи о ней. Потому что она не может реагировать на них нормально — с самого детства, когда её назвали пустым «бездельница».

Иса не знает, какие мотивы были у Славы. Но она знает точно, что всё ещё привязывает его к себе — эти манипуляции, что использовали многие женщины, заставляя мужчин думать, что пообижается и всё будет в порядке. Иса знает, что нет. Ей становится противно от себя, она выключает телефон, не желая связываться с миром. И берёт в руки плеер — помирать, так с музыкой, с тем пафосом, который она любит.

Иса в конце четверти получает «4» по истории, но ей это совсем не важно — она готовит конверт, пишет что-то, делает, стараясь сделать текст максимально «сухим» — чтобы не выглядело надменно, чтобы не давила на жалость, она пытается излагать свои мысли. И уже сто пятый листок летит в мусорку — мать в очередной раз ворчит про расточительство.

И она завершает его в конце каникул — перед последней четвертью, когда Иса начнёт новую жизнь. Она надеется, что начнёт.

Иса носит с собой свою рукопись, даже если не в школе. Она что-то видит в этом своё — иррациональное, но Иса не может отказаться. Она прижимает к себе письмо, вспоминая, что у неё нет ничего от Славы — её день рождение только осенью, а познакомились они на несколько дней позже.

Иса знает, что воспоминаниями она не сможет напитаться.

Иса забывается в своих мыслях — в контрольных, в учебниках, в рассказах, в музыке, в Славе и в себе. Она забывается, портя себе желудок и весь организм — и ничего не может с этим сделать. Она голодает, но не чувствует это так ярко, как в детстве, когда требовала еду. Исе плохо — у неё болит голова, живот, ноги отваливаются после чёртовой физкультуры, но она не берёт отгулы. Иса знает, что справится — она не может изменить себя, но хоть так…

Иса ждёт, когда в мае выпадет снег, но в первую неделю всё более-менее спокойно — дождик нам не страшен. Страшна слякоть.

Даша носится с учебниками алгебры и геометрии, с замиранием сердца ждёт своей казни, пока Иса совсем неаккуратно откусывает кусок от сдобы. Иса жмурится от сладкого вкуса яблок, и Даша, вскрикнув, заносит над ней трясущимися руками учебники.

— Как ты! Ты!

Иса смотрит внимательно в глаза Даше, а потом чётко, чуть ли не надменно, проговаривает:

— Ты сдашь.

Дашка падает на кровать, опустив руки, и Иса, положив сдобу на тарелку, отряхивает руки от липкости и крошек, убирает к чертям учебники, а потом кладёт подругу на диван, укрывая, подкладывает две подушки и подносит чай с её любимой булочкой, посыпанной пудрой. И они вместе едят, смотрят в стену, пустословя о чём-то. Иса не вспоминает ничего и оттягивает щёчку Даши.

Иса могла бы сказать, что умиротворена. Это не было бы чистой правдой, но и ложью не назвать.

Иса смотрит на «котиков» вербы, срывает себе домой пару штук и столько же Даше — у них не принято, как у неё в семье, но, пусть Катиной не понравится, зато Иса будет счастлива наблюдать, как Даша трогает веточки.

Иса будет счастлива получить что-нибудь от Даши на прощание — её уже лежит мирно в комоде, дожидаясь своей поры. Она не надеется, что они продолжат общаться, но так Иса не забудет.

За неделю до экзаменов её снова вылавливает Олег, но уже более решительно настроенный — Иса видит по его плотно сжатым губам, по глазам и по потрёпанному виду, который свидетельствует о том, что все знатно заебались — и это, конечно, от экзаменов. Иса так думает.

— Ваши брачные пляски меня заебали.

— Не было никаких брачных плясок. Мы трахнулись и всё, брака не было.

И она кривит губы, надеясь, что Олег психанёт и уйдёт — Иса знает, что его можно легко вывести из себя. Неизвестно откуда, правда, но знает.

— Если вы сами не хотите, я сам притащу за вас. Как отец на контракт. Тебе это ясно?

— Ясно-ясно, — Иса отмахивается, пытаясь отцепить пальцы от своей руки. Прямо в районе локтя своим средним надавливает, скотина. — Вали.

Олег вздыхает, закатывает глаза, видимо, решая, где поставить запятую, смотрит последний раз на Ису и потом уходит.

Иса потом сама его догоняет через несколько секунд — хватает, не обращая внимания на брань, рыскает в сумке одной рукой, а потом плюнув, задействует все две, понимая, что тот никуда не уйдёт. Учебники с помятой обложкой падают на пол вместе с помятыми тетрадями, ручки высыпаются из пенала — тот не был закрыт, ибо Иса спешила покинуть школу.

И она вытаскивает смятый конверт в двух местах, с пятном от молока — у неё вчера не было времени переписать и хотелось спать. Иса знает, что чернила наверняка растеклись, но больше шанса не будет. Она не хочет встречаться с Ростиславом.

— Передай, если так хочешь.

Иса не слушает, что там орёт Олег — она встаёт и уходит подальше отсюда, срывается на бег и в рекордные сроки одевается в раздевалке, зная, что никому не нужна — и никто не пойдёт за ней. Слава уже ходил, уже терпел — и терпение лопнуло.

Иса чувствует, как идёт навстречу ветру — и он раздувает её пряди, он ласкает кожу, забираясь под одежду; он дарит ей тот пафос, то умиротворение, о котором и говорил Ростислав.

***

Иса рисует в тетради гелиевой ручкой со странным запахом, позабыв абсолютно про чёртовы уравнения по алгебре. Исе хорошо: она сегодня ушла в хорошем настроении из дома, съела на завтрак свою любимую сдобу и получила ни за что пятёрку по истории. Она смотрит в окно на мокрые листья — как вода обволакивает, ласкает собой и стекает вниз — к земле, к другим листьям, к другим деревьям. Она смотрит, как листочки прыгают от воды, не ломаясь, не трескаясь и возвращаясь обратно. Иса хочет стать листочком.

Она моет в туалете руки, а потом всматривается в свои ладони — они тоже мокрые, но чистые. А в первый день после того, как она не выдержала, её руки казались грязными — Иса вспоминала, сколько, где и когда ощупывала Славу, трогала, ласкала, и почему-то только её руки, что каждый раз притягивали и прижимали его к себе, казались грязнее всех мест на её теле.

Она вспоминала его сперму на своих руках и ей казалось, что это — яд, что расщиплет её кожу.

Иса хмыкает, вытирает о юбку, а потом уходит. Иса знает, что у неё в голове полно много иррациональных мыслей; знает, что они плохи для её психики и для неё самой. И Иса ничего не может сделать — она слишком слаба.

Иса смотрит, как пинают её одноклассника — молчаливого паренька, и тот с размаху даёт оболтусам по морде. Она вспоминает себя и корит, что не смогла точно так же. Иса сжимает губы, кусает их, вспоминая все те моменты, когда о неё вытирали ноги.

Когда её языка касается терпкий вкус чёрного чая, она в очередной раз вспоминает те моменты в его квартире, но уже как-то без «энтузиазма» — без ненависти, без злости, без обиды. Иса знает, что чёрный чай — это вкусно для неё самой. Как и иллюзорная свобода на крышах превосходна.

Иса забивает на первый день последней недели грёбанных экзаменов. Она идёт вместе с Дашей в магазины, и покупает себе солнечную систему — большую, дорогостоящую, но Иса мало тратила на обеды в столовке.

Мать ворчит, но не злится. Иса знает, что она не будет упрекать её в увлечениях.

Она замечает Олега ещё до того, как тот приблизится к ней, и тут же рысцой убегает — лишь бы подальше. Иса слабая и Иса будет одна — так будет лучше.

Иса вспоминает, как раньше злилась на Олега, но терпела — и она понимает, почему. Иса противна сама себе.

Она готовится все выходные — мало спит, мало ест, мало двигается и практически всегда ходит с каким-нибудь учебником — лень ленью, а бюджетка ей нужна. Иса будет лохушкой, если не сможет урвать.

Иса сдаёт математику и русский, переходит к физике, с которой она уже уверена, что проблем не будет — иногда читает, чтобы перестраховаться, но не волнуется. Иса хочет объективно оценивать себя — и делает это, тренируясь в слабых сторонах.

Дашка звонит ей в пять утра прямо перед экзаменом; подруга плачет и уже близка к истерике, и Исе ничего не остаётся, как приехать к ней — она заваривает чай, баюкает, успокаивает и даёт валерьянку. В семь утра, когда Даша засыпает, Иса вздыхает спокойно — Даше сдавать сегодня не надо.

И Исе приходится купить себе булочку по дороге — не сдобу, да и на запить денег нет, но хотя бы живот урчать не будет. Иса и так знает, что она закончит быстрее всех.

И заходит в класс за несколько минут до начала — на неё оборачиваются, и она старается отвести взгляд поскорее от ответного Славы, но лишь сжимает губы и только когда садится за парту утыкается в свой лист, слушая указания.

Иса сдаёт листок второй — её опередил какой-то парень, видимо, тоже будущий технарь. Она забирает из гардероба свою ветровку, идёт не спеша, разгуливает рядом с этой школой — чужой, но она уже была много раз в других из-за олимпиад. Иса вспоминает, как раньше рано вставала иногда даже в выходные, как ездила сюда даже своим путём, как уезжала с уроков или как однажды забыла принести листок на астрономию — ей тогда дал один паренёк с того учебного заведения.

Она достаёт наушники, распутывает их, но в ухо вставляет лишь пустоту. Иса поворачивается, смотрит на руку с знакомым браслетом, что она выбирала в честь его победы в том футбольном матче. Все карманные деньги Иса тогда спустила на статуэтку — достаточно дорогую для доходов её семьи, она рыскала, занимала в долг и всё же смогла накопить на это — такой простой лебедь, покрытый красными блёстками, он был разрисован достаточно скупо, хоть и был из стекла. Слава тогда что-то в нём нашёл и долго смотрел, а Иса решила, что надо.

— Привет.

Исе кажется, что её язык — это что-то иссушённое, как, например, рыба или что-то на неё похожее. Она смотрит, заставляет себя разжать рот и ещё несколько секунд стоит так, пока не выдавливает то же:

— Привет.

Рос хмыкает, поправляет на ней съехавшую лямку рюкзака и хватает за предплечье.

— Куда ты хочешь пойти погулять?

— Я не хочу гулять.

Слава на это ничего не отвечает, лишь сильнее сжимает, тащит куда-то.

Иса отвечает на реплику Роса, и сама удивляется, как у неё получается непринуждённо — будто бы они давние друзья, что рассказывали про все-все секреты. А Слава более скован — Иса это видит по напряжённым плечам, по вопросительной интонации, которой он иногда больше раза в день не пользовался, только утверждая факт. Он спрашивает её даже при мелочи, а Иса как и несколько месяцев назад лишь булькает что-то, совсем не походящее на сопротивление или что-то в этом роде. Её всё равно уже затащили сюда — смысла нет.

Они освобождаются только к вечеру — Иса вместе со Славой прислоняется к ограде детского сада. Раньше она тоже ходила сюда — не в здание, а именно на площадку — тут было много всяких увлекательных штуковин, и мать позволяла Исе резвиться с остальными детьми, разбивая носы и вообще сдирая кожу и с локтей, и с ладоней, и с коленей, и с остальных частей тела. Исе здесь нравилось, пока в её шесть не поставили ограду.

— Ты изменилась.

Она пожимает плечами, не совсем согласная с ним.

— Тебе кажется.

Слава достаёт из кармана джинс сигарету, зажигает и затягивается — долго так, это он умел. Не особо часто курил, как тот же Олег, но иногда в недельку два раза себе позволял — говорил, что это расслабляет и дисциплинирует мысли. А однажды всунул в рот ей — Иса чуть не захлебнулась буквально в том дыме. И это был первый раз, когда она позволили себе наорать на него, устроить скандал и испортить отношения.

— В какой-то степени ты права. Ты всё так же занимаешься не рефлексией, а грёбанным самобичеванием. Думаешь, поможет?

Исе даже удаётся не сжимать губы — она просто вместо них отрезвляет себя ногтями с той стороны, что не видна Славе.

— А ты всё такой же колючий, да? Думаешь, это не видно другим?

Иса знала, что при всех её комплексах, у неё есть рассудок — она сделала из себя какую-то лицемерно-разностороннюю личность, которой вроде было и плевать, и она вполне могла оценивать адекватно, а которой вроде и далеко не наплевать.

Иса достигла той черты, когда не может понять саму себя.

— Послушай, Иса, — Рос отлипает от стены, подходит к ней, наклоняется, но держит дистанцию, — давай встретимся завтра? Убери меня уже из ЧС, Ис.

Она склоняет голову набок, но, спохватившись, кивает:

— Ладно.

Они ещё стоят несколько минут, но Иса в ответ не смотрит на Славу. Иса достаёт телефон и под его внимательным взглядом добавляет в друзья, убирая, а потом прикусывает губу — одиннадцать часов. Мать её и в пятнадцать за это не ругала, отпуская гулять с Дашкой, но всё-таки Иса наслушалась всяких ужасающих историй с комендантским часов — не факт, что это было правдой, но и ложью тоже.

— Удачи, Слав.

И она быстренько сбегает, даже не вслушиваясь в те обрывки, что доносятся до неё за поворотом. Иса устала — она знает, что это обречено на провал. Иса сама испортила отношения.

В пять утра ей не спится, и она снова переносит Славу в тот чёртов список.

***

Иса решает, что пора перестать валяться на кровати и резко встаёт, чувствуя, как у неё темнеет в глазах. Она хватается за лоб, стараясь хоть так убрать чёртовых мушек, и сидит несколько минут.

На кухне пахнет чем-то — Иса любит, когда прямо к её приходу еда уже готова. Мать раскладывает яичницу с колбасой, и Иса сама вырывает из её рук тарелку. Мама только хмыкает, улыбаясь.

— Ты подала уже документы?

— Как и говорила тебе — в тот же институт, тыры-пыры.

— И с техническим уклоном. Наконец-то хоть кто-то прервал поток медиков.

Иса прогуливается по их дворам, вспоминая Дашку. Она достаёт телефон, чтобы позвонить ей, но потом кладёт его обратно. Иса не уверена, что сейчас сама Даша с кем-нибудь не гуляет или же не занята чем-нибудь. В конце концов, Иса рано или поздно разрушит дружбу — своей чёртовой самооценкой и другим, но изменить сейчас ничего не может. По крайней мере, она убережёт Дашу.

Иса не знает, что та будет делать, если плачет даже над каким-то незначительным экзамене. Но, наверное, Иса просто не понимает её.

Она садится на ограду, чтобы ветер трепал её волосы и они не попадали в лицо, вдыхает свежий воздух, словно глоток воды во время жажды. Чем-то они были похожи для Исы.

Её телефон пиликает, и она быстро набирает пароль, думая, что от Даши, но вместо этого высвечивается диалог с Олегом — Иса не стала его добавлять в чёрный список, ибо, в общем-то, Олег — это не Слава. Она с недовольством нажимает на сообщение:

«Повеселись»

Иса хмурится, но решает ничего не отвечать — грубить Олегу не хочется. Он, конечно, её чуть раздражал, но не настолько, чтобы занять место Славы. Славу уже никто не переплюнет — наверное, так и вступают в отношения, не зная друг друга.

Взрослыми движут дети, движут контракты и другие причины — Исой двигало её желание. Она думала, что у них получится. Иса ошиблась.

Но, может быть, это было нужно для неё. Она ведь больше не реагирует на мамино небрежное «мызгунья» или «шалопайка», иногда отшучиваясь.

Иса замечает бездомную кошку и бросает ей свой недоеденный кусок хлеба — рядом, чтобы не спугнуть. Она наблюдает, у неё в одном ухе наушник, и Иса не успевает ничего услышать, как её обхватывают вокруг талии и поднимают.

Иса кричит — с каждой секундой всё тише, пока это не походит на непонятный хрип. Иса не может контролировать своё тело — оно снова не чувствуется, будто парализованное, Иса лишь цепляется за чужие пальцы, стараясь то ли их сломать, то ли отнять от себя. Она не сразу понимает, что с ней ничего не делают — вообще.

Иса не кричит — лишь держится за пальцы, уже не так сильно, понимая, что вот из этих родинок на его руках она составляла созвездия — и пальцем, и ручкой. Они вместе ещё хотели дать названия им, но перед тем, как идти, разругались вдрызг.

— Нравится сегодня?

— Вполне.

Слава ставит её на землю — аккуратно так, настороженно, будто она может ему что-то сделать. И они гуляют — снова, будто Иса расплачивается за то, что игнорировала его те две недели, в которые он писал ей с фейков или звонил с телефона Олега — тогда ей пришлось после этого ещё и выслушивать от их друга. Исе нравится Олег — она бы могла с ним дружить и тогда, находясь в отношениях с Росом, дружила.

Они разгуливают рядом с заброшками, в одну забираются — Слава иногда поддерживает её, а Иса не отталкивает. Ей просто в конце дня придётся сказать какую-нибудь стандартную фразу, что первая придёт на ум и нелепо уйти — как и, впрочем, всегда.

Слава останавливается где-то в поле — рядом с лесом, и Иса тоже стоит, смотрит, как тот курит, выжидает какой-то от неё реплики, но она молчит. Он вздыхает и выбрасывает окурок, придавливает его.

— Иса, послушай, — Слава подходит ближе, но она не шевелится, — серьёзно, давай погуляем ещё раз. Давай ты перестанешь придуриваться своими комплексами и просто пойдёшь и погуляешь? Сама.

Она уже знает, какой бред ляпнет. Тут и думать не надо.

— Я…

Иса выжидает паузу, отворачивается, тупит взгляд, нагоняя атмосферу, а в завершение — прикусывает губу, а потом тут же, широко раскрыв рот и выговаривая каждую букву, произносит:

— У меня есть парень.

Иса уже не смотрит на то, как хмурится Слава — поворачивается на каблуках и уходит, желая побыстрее отделаться от этого всего, забыть и похоронить. Пусть это будет её подростковой ошибкой — будет, что в старости вспомнить.

И она, уже подходя к заброшкам, чувствует, как её снова подхватывает — цепляются крест-накрест за бока, но Иса уже не кричит — сейчас она спокойна, сейчас она уйдёт, просто нужно выслушать пару слов и не вестись — это быстро. Главное — не вникать, не вспоминать, не думать, не рефлексировать. Главное — это жить дальше, выбросив все вот эти комплексы, заработанные не пойми откуда.

— Иса, ещё раз послушай, — он говорит тише, но более твёрдо — чеканит, выговаривает каждую букву, увереннее самой Исы, — давай завтра встретимся, ладно?

Она лишь качает головой, мычит, когда Слава уверяет её, чуть ли не заставляя — Иса вспоминает, как он иногда так делал. Бывало не редко, но и не часто — Иса сама соглашалась на их прогулки, подарки, мало его за что корила.

— Слава, послушай, хва…

— Как ты меня назвала?

Иса знает этот тон. Она и забыла его — ведь таким он в первый раз попросил не называть его «Славой». Он любил и любит Рос, из-за чего-то последнюю часть имени ненавидя.

— Рос, послушай…

Поток ветра сдувает её волосы в сторону, и пара прядок попадает ей прямо в рот.

— У тебя нет парня, это во-первых, — он убирает волосы ей за спину, и она пытается злорадствовать над тем, что теперь ему заслоняют лицо, — а во-вторых, то, что ты написала в своём, по твоему мнению, прощальном письме — полная хрень. Хотя я знаю, что ты и так в состоянии понять это. Иса…

Ростислав не продолжает, а она и не говорит. Исе хочется поскорее уйти отсюда, но она не может. Она чувствует, как у неё в грудной клетке начинает что-то разрастаться — такое призрачное, похожее на тревогу; она чувствует, как ей хочется плакать — часто-часто моргает, чтобы убедиться, что воды нет; она чувствует, как кончики пальцев сводит какой-то судорогой — другой, на самых концах, какой-то очень-очень странной; она чувствует, как в животе у неё переворачиваются органы, как они чуть ли не трескаются — и ей страшно от этих ощущений и последующих за ними мыслей.

— Иса, послушай…

— Ты только это и повторяешь?

Она не хотела дерзить так — ей бы больше. Ей бы его вообще послать, но что-то сдерживает. Иса не знает, что именно.

— Я просто не хочу быть тем лохом, что женится только ради подогрева своей кровати и чистой хаты. Я не хочу, чтобы мой статус в обществе скатился до «среднестатистический прожора-нахлебник» только потому, что от меня требуют детей, заработка, лицемерия и бухать со всякими пацанами-швалями, рассказывая сказочку о бедном мне и Исе-сучке. Ты понимаешь это?

Она понимает — даже больше. Больше, чем он хотел сказать.

— Всё равно уже…

— И что с того?

Иса не знает. Вообще уже ничего не понимает в своей жизни — и всё это кажется ей абсурдным: от её рождения до теперешнего момента; ей кажется всё это слишком неестественным, слишком иррациональным. Она не может этого объяснить — вообще никак.

И Иса плачет. Она не думает, что давит на жалость, не думает, что сейчас выглядит слабой, не думает, что с ней сейчас Рос — она просто плачет, показывая то, какая она есть.

— Я запуталась.

Рос подтягивает её к себе ближе, утыкается в шею, чуть ли не целуя — лишь прикасается носом и губами. И это Ису успокаивает — ей почему-то начинает казаться незначительным то, что она выдумала до этого. Иса понимает, что хочет что-нибудь сплести — что-нибудь наподобие фенечки.

— Ты старалась быть гордой, и я старался повторять то же самое. Давай без этого?

— Даже если прозвучит сопливо и жалко?

— А ты не придавай этому такую окраску, — он застёгивает её кофту на две пуговицы, чувствуя, как похолодало, — придавай ту, которую чувствуешь и хочешь сказать.

— И ты?

— И я.

Они расходятся по домам сразу, как отстраняются друг от друга. Иса убирает Роса из ЧС, сразу получая от него сообщение про интересную книгу.

Иса тревожится, но уже не так. Иса близка к её умиротворению — она не может не чувствовать, но она чувствует всё это не так остро. Она засыпает в обнимку с планшетом и открытой перепиской с Росом, зная, что они не восстановят былое — они создадут новое, не лицемерное, не построенное на их тупой, как они считали, чести, пытаясь друг другу доказать что-то.

Иса знает, что ей уже нечего доказывать.