грязно-голубое предрассветное небо предела тускло отражалось в поддернутых слабой пеленой золотых глазах.

тело не чувствуется, лицо горит, словно прижженное рабским тавро, пальцев казалось либо нет, либо раздроблены в конец, глаза — опухшие, еле ворочавшиеся — вразлет смотрят и кое-как моргают, через силу, но живой.

если бы кто-нибудь спросил у йувона, как у него который раз подряд выходит оставаться живым после очередной почти-смертельной выходки, он бы смолчал, отвел взгляд и ответил бы: удача.

причина проста: его жизнь – считай, случайность, подаренная то ли шуткой аэдра, то ли прихотью дэйдра.

йувон слышал вокруг себя говор на каком-то странном диалекте бретонского — грубые, рубленные слова и фразы складывались в неладную мелодию, в шум, звучали громко, зычно, с надрывом и старанием — и он словно что-то вспомнил, но в голове все вертится-крутится, катится-стелется, вроде было что-то, но пусто.

он отложил мозговые потуги на чуть позднее.

мутные глаза рассеянно скользили по подошедшим — в странной одежде, словно из шкур как у диких недов или племен джунглей валенвуда, с корзинами и бутылями, с мотками льна, ступками, кальцинаторами, колбами — словно тут он не один лежит да держится одним духом своим драконьим, а много кто рядом тоже вздыхает-стенает, скребет обломанными ногтями по полу-земле, выворачивается, выкручивается, хрипит.

йувон прислушивается, пока к нему подходит кто-то с шуршанием повязок и звоном склянок зелий.

и верно, не один.

рядом кто-то сел — женщина или мужчина; ребенок или старик: не понятно, да и йувону это не надо — и начал растирать-варить. стебли горноцвета, лапчатки корень, листья бежавы да пинин, пахнущий хвоей и лесом северным: йувон узнает их везде, эти запахи въелись в его мозолистые руки и замаранные рукава, вечно в его памяти и воскрешают далекие воспоминания. сидящий же кончил растирать в ступке целебную мазь, быстро и привычными движениями намазал ему на лицо — раны, будущие шрамы, защипали и будто холодом подернулись — а сверху намотал льняные полосы, вмиг пропитавшиеся соком перечницы и горноцвета.

правый, не закрытый повязкой глаз смотрел на лекарку, ощупывал взглядом молодое, с еще детской округлостью, лицо, но уже с отпечатком скудной печали и жесткости — по-настоящему звериной и дикой, присущей только жителям скалистого и жестокого края. она сидела, растирала в ступке стебли, листья, сливала в полную жидкой смолы реторту сок, подкидывала в горелку щепки, крошила корень пятипальника в сосуд — и все такими привычными, обыденными движениями, словно делала это каждый день.

возможно, так оно и есть.

йувон шумно вдохнул — в ребрах закололо, аж заслезило глаза; сломаны, что ли? — и перестал глазеть на ребенка-лекарку. отвернулся и наткнулся глазом в чужой, синий, как небеса сиродиила в летнюю пору. немой собеседник в ответ посмотрел в золотой, отдающий данмерским огнем глаз альтмера, веко его чуть дернулось, будто внутри себя согласился с чем-то, и поднял взгляд на подходящую к нему с мазями да повязками лекарку.

он скучающе отвернулся — лицо ричмена было замотано, торчали только сальные волосы и широкий подбородок — вроде знакомый кто-то, но не берется уверять. у бретонцев разные лица, но под слоем бинтов и крови засохшей все одинаковы, только глаза: у кого-то — водянистые, подернуты застоялой водой, у кого-то — в цвет леса, словно светятся изнутри, а у кого-то темные, будто тучи-предвесницы скорой бури.

йувон шевельнул пальцами ног: он без ботинок, огрубевшая кожа стоп вся в царапинах и занозах, таких непривычных, но от чего-то правильных.

глаз напоследок сверкнул рубином в свете утреннего солнца и устало скрылся за веками.

он заснул...

...и открыл глаза, смотря прямо в лицо склонившейся над ним ворожее.

сморщенное, словно косточка персика, лицо, испещренная морщинами кожа рук, когтистых и покрытых редкими сизыми перьями на предплечьях; глаза — черные бусинки, с желтым отблеском белков, как у животных, внимательно вперились в лицо йувона.

тот не высказал ни страха, ни волнения, словно каждый день так близко сидел к живой свихнувшейся на магии ведьме. да еще пахла она явно не приятно, но и йувон тоже наверняка сейчас не благоухает привычными мылами и растениями: несколько недель в Сидне не располагали к еженедельному приему ванны.

йувон понял, что он в лагере Изгоев, еще когда лекарка замешивала мазь для компрессов на раны — пинин в лекарствах использовали только далекие от современной алхимии неды и одинокие деревушки хаджитов в джунглях эльсвейра. новые каноны алхимии не менее надежны, чем старые, но йувон сам больше доверял морроувиндским учениям, нежели тем же сиродиильским.

ворожея что-то бормотала, хрипела по-птичьи и словно молилась перед кем-то — отмаливала кого-то — из своих Старых Богов, отошла от мера, развалившегося на, видимо, каком-то алтаре. она продолжала сверчать и хрипеть, голосом удивительно подражая родственным их братии — или сестринству? — птицам, пока йувон, грея своим лихорадочно горячим телом кусок грубо отесанного камня, в одних шкурах, доставшихся ему от маданаха, соображал, что он здесь забыл. или почему его не убили — для альтмера, хоть и помогшего в восстании ричменов Сидны, это должно быть разумным исходом; их род ненавидит весь Тамриэль, если не целый Нирн.

с той злополучной ночи йувон помнит только охватывающий разум и тело азарт хищника, дорвавшегося до глоток сотни запертых в сарае кроликов и слова маданаха, которые тот проговорил когда мер в проблеске сознания пытался сбежать от наводнивших город рек крови. его слова и сейчас — набатом в голове, предостерегающие и пропитанные ядом клыков обезумевшего в своей неволе зверя:

«кровь и серебро, брат; богатство и смерть идут рука об руку: роскошь дурит человека, кровь безумеет зверя»

и он, несомненно, был прав.

йувон смотрел в завешанное серыми облаками предрассветное небо, виднеющееся сквозь бедные на листву ветви деревьев, куполом накрывающие алтарь, слушал пение далеких от этого места птиц, шум людей в лагере и треск поленьев, стараясь не думать — а что он тут вообще забыл. ворожея с чем-то возилась: были слышны стуки и разрываемое мясо, пиление дерева и чего-то еще, чему альтмер не хочет давать название. лежать в шаговой доступности от ведьмы было на удивление не страшно; какой-то странное безразличие окутывало тело йувона, лишая любого страха. только впивающиеся в спину крошки камня заставляли иногда ерзать.

звуки прекратились: лицо ворожеи тут же появилось перед глазами йувона, заставив того вздрогнуть.

— ты жив лишь милостью своего Бога, эльф. — прокряхтела карга, вперившись черными бусинами глаз в мера, — но за все есть цена.

йувон вжался в камень, чуть дыша от смрада ядовитых трав и плоти, идущего от ворожеи, а та, как ни в чем не бывало, прохромала куда-то в сторону, начав стучать склянками и, вроде бы, ступкой. он не понял ее слов — единственный аэдра, которому он был нужен, редко когда соизваливал послать благословение своим последователям или, как, похоже, в его случае — и вовсе вытаскивал из объятий Этериуса в Нирн, не требуя взамен исполнения великой миссии. Талосу он и явно не сдался — тот жалует только северян, из рода которых и вышел, мало когда вспоминая, что он часть Девяти. Больше богов, которые могли бы так отличить йувона от остальных, тот даже и не предполагал, не будучи особо рьяным верующим.

и что еще за цена?

— и нежив и немертв, и проклят и благословлен, бессмертный в теле смертного, носящий в себе самого norhz roue*. ты оседлал время и оттолкнул debret hollved*, но надолго ли? – ворожея скрипуче бормотала, перемежая тамриэлик на непонятные йувону слова своего языка, – что ты можешь Сказать, тело Старшего*?

эльф смотрел в сереющее небо; непонятные слова пернатой ведьмы ввели его в умственный паралич.

ворожея приковыляла обратно и свободной лапой впилась в его плечо: в другой она держала деревянную почерневшую миску с неясным содержимым. она резко дернула его, заставив сесть через боль, и тут же пихнула чашу в зубы, явным намеком говоря выпить это. пахло сомнительно — от отвара определенно чувствовались мордовка и душок корней лаконоса, но перечить сумасшедшей колдунье казалось еще более сомнительным, и йувон выпил.

первой реакцией хотелось тут же упасть на свое лежбище и выблевать испитое — на зубах почувствовались щепки спригганов и неясные сгустки чего-то, про что думать не хотелось. йувона остановили ворожьи когти — плечо отозвалось тупой болью и, как отдаленно он отметил, по коже начали спускаться тоненькие струйки крови. бурю в желудке пришлось перетерпеть под взглядом маленьких птичьих глазок.

после йувон почувствовал, как его тело теперь не наливает тяжестью, оставшейся после дикарского лечения. ребра перестали отдавать остатками боли, ушибленную спину больше не сводит спазмами, даже глаз, до этого момента еле видный из-за воспаленной припухлости, приоткрылся и прекрасно видел все ту же каргу, вперившую свой взгляд в него. альтмер просидел еще некоторое время, пока не решился попытаться встать, что ворожея — судя по тому, как она резко опрятнула и побрела к образчикам своих божков — спокойно позволяет ему. эльф потер царапанное плечо и поднялся на слабые ноги, с каждой минутой наливающиеся силой, да так и встал, не зная куда себя деть. он тут чужой, пришлый — можно ли ему разгуливать по изгойскому лагерю и их святыням? он даже не имеет представления, куда его, раненого и контуженного булавой какого-то стражника, оттащили ричмены. куда ему идти? что делать? как возвращаться в свой дом?

йувон на негнущихся ногах пошел за исчезнувшей под каменной аркой ворожеей, осматриваясь вокруг.

— ты… что ты имела в виду? — он подошел к ведьме со спины, стараясь держаться подальше, чтобы иметь возможность отскочить от огненного шара. — то, что говорила раньше. про меня и какого-то Старшего.

тотемы божков выглядели на удивление аккуратно: их вырезали со всей скурпулезностью, с явным усердием стараясь повторить какие-то свои узнаваемые в богах черты. в одной из статуй йувон увидел что-то лисье, прежде чем ему пришлось наклониться, почувствовав впившиеся в подбородок когти.

— я говорю то, что мне шепчут Старые Боги, а они много, много говорят про тебя, проклятый Матерью. — она прошипела ему в лицо и отпустила, вновь отойдя к образам. — погляди же на себя, грязный gwad*.

эльф недоуменно потирал лицо там, где минутой назад впивались когти. он не понял ничего из сказанного старухой, но видимо в жертвы его не приписали, что радовало. попытавшись разговорить ворожею, он только услышал в ответ треск связки заклинания и быстро выскочил из каменной кельи.

вокруг росли корявые деревья и редкие горные растения, но даже они перебивали всю серость своей зеленью и цветением. йувон попал в Сидну еще зимой, в конце вечерней звезды; сейчас, небось, уже конец второго зерна, если не середина года.

заскорузлые шрамы от кандалов зачесались, и йувон неосознанно начал раздирать кривыми пальцами кожу на запястьях, стараясь избавиться от странного чувства. он пропал на полгода, без явных объяснений, и, он уверен, сейчас в Маркарте все наверняка думают, что он такой же мертвец, как и младший Серебряной Крови: Тонар успел испить его крови даже не появляясь на глазах, но эльф хорошенько отыгрался в ту ночь, рубя его людей, и особенно получив удовольствие, морозя стражу Сидны до инея на их глазах.

он был единственный в шахте, кого обязывали таскать зачарованные кандалы и кому ломали пальцы, когда оные разбивались: Тонар либо откуда-то прознал, что альтмер хороший маг, либо предостерегся, посчитав, что без магии эльф бесполезен в бою. возможно, кирка в голове урзоги поменяла бы мнение норда, если бы тот дожил до этого.

под ногами разворачивалась целая жизнь, принося привычный людской шум и виды. ричмены, видно, недавно устроились здесь лагерем — кое-где оставались еще не собранные палатки, животина бродила между людьми и их жилищами, пощипывая свежую травку, а дети, в одних шкурах да с палками, носились между занятыми матерями и юнцами. где-то звучал отзвук колуна, лязг металла, и йувон прикрыл глаза, погрузившись в такое знакомое чувство, позабытое за месяцы в пещере.

за последний десяток лет эльф мог назвать Скайрим своим домом.

вдали послышалось журчание: где-то неподалеку бил ключ, и йувон вспомнил про слова ворожеи, неосознанно шагая в сторону воды. ручей был широким и шел из-под нагромождения камней, разбиваясь о мелкие камни на несколько и дальше вновь собираясь в единый поток. йувон присел около воды на невысокую травку, усеявшую каменистый бережок, набрал ледяной воды в ладони и ополоснул лицо, на мгновение задержавшись пальцами на сильно укоротившихся волосах. было немного жаль потерять длину — он перестал стричь волосы еще до начала Красного алмаза, и это словно давало связь с ним-прошлым, с эдэллером тамсанкром, когда-то бывшим вторым юстициаром Эльсвейра и ветераном войны.

в воде он видел свое лицо — и одновременно какое-то чужое, думает йувон. шрамов прибавилось: кто-то полоснул его по брови, чудом не задев глаз; лицо осунулось и посерело, то ли от нехватки солнца, то ли боги знают от чего; в глазах поселилась неясная краснота, непривычная для его золотистых глаз. криво обкорнанные уши выглядывали из-под сальных волос — стражники как-то повеселились. йувон аккуратно тронул затянувшуюся кожу на хрящах, словно надеясь, что глаза обманываются в отражении неровной глади. руки тряслись, что не удивительно с постоянным недоеданием и каторжной работой. или они тряслись от осознания — думать об этом не хотелось, поэтому альмер запустил их в волосы, лениво думая, как избавиться от вшей.

в отражении среди копны мелькнуло что-то темное.

йувон прошел пальцами по волосам еще раз и понял: некоторые пряди на голове почернели на манер седины, напоминая об одном мере, про которого не приходилось вспоминать больше тридцати лет.

он сел на пятки, слепым взглядом таращась на камни и темнеющие вдали леса.

— эдэллер, — еле слышно произнес он, в а голове проносились воспоминания детских лет и службы при Талморе, — я эдэллер тамсанкр. мертвый эдэллер тамсанкр. — опустив взгляд на покрытые шрамами руки, он дополнил — теперь я йувон. мертвый йувон с гнезда кенарти.

ветер мазнул по лицу эльфа и слегка растрепал непослушные волосы. по голове словно кто-то по-матерински ласково провел ладонью.

он снова умылся и, недолго думая, полностью опустился головой под воду на пару секунд. ледяная вода затекала под шкуры и холодила горячую кожу, но заставляла чувствовать себя живым; кожа горела и под обдуваемым горным ветром холодила еще сильнее, но он даже не старался стряхнуть воду. сидя на коленях и сминая горную траву под ними, чувствуя под пальцами мелкие камешки и корешки, прямо сейчас, в этот момент йувон чувствовал, что весь мир на его ладони, его жизнь снова как чистый лист, который только осталось заполнить новыми словами.

шутка аэдра ли, издевка дэйдра, но он снова остался пребывать в Нирне, и не в его духе просто сидеть и ждать очередного конца.

занимался новый день; йувон встал и побрел к келье ворожеи, спрашивать про Старых богов.