Ему хочется чем-нибудь затянуться — горьким и вязким — перед тем, как выйти к той кучке научных сотрудников, которые прошли его предварительный тест. Только вот ничего подходящего рядом нет, да и ему до сих пор претит мысль вбирать в легкие некую сизую дрянь, портя себе слизистую, и впитывая в кровь никотиновую или ещё хлеще дрянь. Лучше уж алкоголь, он проще выводится из крови. Вот только и алкоголь Уолт не любит, и не предпочитает.

К черту, думает юный ученый и, вздохнув в последний раз, выходит из бокса, где хранятся самые опасные реактивы и химические вещества.

Приветственная улыбка на лице всё того же чудика, подбадривает многих из присутствующих в его кабинете. Они на удивление полностью уверены в себе, но не уверены в нем. Подумаешь, в легкую заполучить место у этого, пусть и гениального, но всё же наивного простачка, а после возможно и подсидеть его. Главное, для многих здесь присутствующих, делать вид, что всё нравится, и парнишка реально что-то понимает в технических серьезных разработках. Побольше позитива и поменьше кровопролития, как тот сам и позиционирует свою работу.

Уолтер же, видя добродушные улыбки в ответ, наигранно-нервные взгляды ученых, как молодых, так уже и со стажем специалистов, скрывает тихий хмык, и идет к своему столу; ну как, вчера ещё был стол — приличный и с умеренной полировкой столешницы, сейчас же это стол истинного экспериментатора: заваленный папками с нужными разработками, подсчетами, формулами, колбами с чем-то шипяще-пролитым, и естественно разными новыми гаджетами, которые паренек приволок из дома. Однако, Уолтер не садится на неудобный стул, пытаясь придать себе вид руководителя, он лишь обходит стол и прислоняется к нему спереди, мимоходом смотря проходные баллы сотрудников, которые прошли первый отбор. Уолтер уже на вскидку знает, кого из присутствующих будет принимать в команду. Но перед этим... Юный гений кидает мельком взгляд на собравшихся — не больше десяти человек — и стоящих у него посреди кабинета, и вновь утыкается в тесты.

— Ну, это здорово, — взбодрено начинает Уолт и отрывается от бумаг, — Такие результаты…

Он трясет списками-тестами и взбодрено улыбается присутствующим. Многие улыбаются ему в ответ. Это интересно.

— Что ж… Думаю вы в курсе, что я отберу в свою команду лишь пятерых, или меньше, из вас, — Уолтер мнется, думает пару секунд и, прочистив горло, продолжает, стараясь придать себе уверенности, — И перед тем как я объявлю о результатах, можете мне ответить на ряд важных вопросов, по которым я также буду оценивать вас?

По согласию прокатившемуся в кабинете, парень лишь скромно приподнимает уголки губ в приободряющей полуулыбке, однако уже более серьезно осмотрев людей в белых халатах,задает для себя более важный вопрос:

— Что для вас в приоритете — надежность разработки, которая в любом случае прикроет агента, не важно каким способом, или как можно более нивелировать человеческие потери с обеих сторон?

Вопрос провокационный, вопрос открытый и намекающий, явно дающий понять каждому из присутствующих, что Беккет, как всегда, в своей пацифичной направленности, и потому нужно ответить так, как он того желает, дабы показаться более дружественным, миролюбивым и приближенным к его мировоззрению. Так думают большинство из присутствующих, и первый, кто решает высказаться — достаточно опытный химик, который до недавнего времени вообще не знал, что такой-то чудик у них работал и внезапно погиб на миссии. Но времена меняются, а мужчине в возрасте надоело быть рядовым специалистом — Уолтер же кратчайший путь по карьерной лестнице.

— Позволите ответить, мистер Беккет? — дружелюбно спрашивает мужчина, подняв руку вверх.

— О. Мистер Стивенсон! Да, конечно. И можно просто Уолтер, не люблю всю эту официальную тему, — Уолт делает жест рукой в просьбе ученого продолжить говорить.

— Для меня в первую очередь приобретены конечно же люди, то, что я буду делать для них и вокруг них. Хороший урон, на мой взгляд, та самая ненужная мера, которую перегибает наше агентство, просто же они наверное не знают другого. Но как бы отлично не было изобретение, его эффективность, всегда нужно помнить о гуманности и оставаться человеком, — мистер Стивенсон складывает пальцы домиком и прячет наигранную миролюбивую улыбку, пытаясь казаться более сдержанным в своих порывах. Он отмахивается от мысли, что на тремя неделями ранее представил верхушке свою разработку токсичного газа содержащегося в дымовой шашке, парализующего и через пять минут вдыхания становящегося смертельным. Но для Беккета можно и сказать, что начальство заставило.

— Ого! Хорошо, спасибо за ответ, — перебивает тяжелые вздохи других удивленных ученых Уолтер, и видит ещё одну поднятую руку, равно давая слово другому специалисту постарше: он помнит его — усатый вечно уставший мужчина за пятьдесят, занимающийся в основном лазерными установками и проекциями, который редко но подстегивал его в разделе разработок.

— Думаю. тут я выскажусь так же как и мой коллега, — усач поворачивается к Стивенсону, кивая уважительно ему головой, — Ты в чем-то прав. И боевая система агентства очень устарела, огрубела вовсе. Это не хорошо, — он поворачивается к Уолтера, снисходительно улыбаясь. — И думаю, все же хотелось бы быть официальным, мистер Беккет, вы правы в том, что и простые улучшенные гаджеты, могут дополнить нашу организацию и нивелировать потери, как сотрудников, так и, возможно, доставлять больше захваченных лазутчиков и важных свидетелей живыми.

Со словами пожилого ученого-разработчика соглашаются многие из присутствующих, поддакивая, кивая, ободряюще хлопнув даже по плечу. Улыбается и Уолт, незаметно для многих тяжело вздыхая, позитивный настрой образовавшийся среди присутствующих длится недолго, и через пару минут усталый, но достаточно звонкий, голос раздается позади белых халатов:

— Да ладно вам всем… Господи! Да неужели для вас посидеть на пару часов больше в лаборатории унизительнее, нежели представить сырую разработку? Может составить хорошую комплектацию того же жилета или взрывной начинки на конце шариковой ручки? Нет? Или что, думаете им там легко — агентам в экстренных ситуациях? Им, которые продумывают за считанные секунды всю ситуацию и у них тупо нет времени размышлять и разглагольствовать — сколько же поляжет с той стороны? Это же тупая наивность, а не приоритет! Простыми словами - идиотизм!

Мужчины расступаются, дабы в тяжелом молчании представить виновника и дабы похмурневший Уолтер увидел паренька примерно его же возраста, до этого незнакомого, неформально выглядящего, настолько надменно смотрящего на остальных и со скрещенными на груди руками и в вольной позе похериста.

— Кто ещё хочет высказаться также? Кто с ним согласен? — спокойно спрашивает Уолтер, оглядывая каждого странным внимательным взглядом голубых глаз.

— Ну я, к примеру. Потому что это тупость — держать в приоритете заботу о других, особенно о другой стороне! Мы о своих должны думать так-то. С той стороны у них есть специалисты, и хай за своими плохими парнями сами смотрят и думают, — высказывается ещё один мужчина, а скорее парень, просто здоровенный, подкаченный и загорелый, не на свой возраст выглядящий, этакого бы в старшую сборную по волейболу или баскетболу, а лучше регби, как раз габариты.

— Вот-вот, — хмыкает выкрашенный в блондина и до этого никем не замеченный, сейчас же выходящий из спины этого широкоплечего ученого-биохимика, — Ты конечно не обижайся,Беккет, но твои… Эм… Твои прошлые разработки полезны, но не эффективны: плохим парням до одного места такие супер-гаджеты, они стреляют на поражение и без предупреждений, и наши тоже должны стрелять, должны быть уверенными, когда идут на задание, что нами разработанные игрушки их реально прикроют. Да даже сам вид должен внушать защищенность, а не плюшевую мимишность. Уж прости.

Не успевает Уолтер перевести дух, даже выдохнуть,дабы переварить, как еще один голос раздается в намертво затихшем кабинете:

— Я бы так же поставил на надежность и точность срабатывания. В конце концов, зачем я тогда здесь работаю? Для чего поставил всю свою жизнь на науку? Чтобы хренью малоэффективной заниматься что ли? — парнишка наверное самый молоденький из присутствующих, в хаки расклешенных брюках и вырви глаз футболке под халатом, хмыкает и самодовольно скрадывает руки на груди, даже гордясь своим ответом под всеобщую тишину и улыбки блондина и неформала.

— Что ж, я понял ваше отношение. Спасибо за ответы, — Уолт хмыкает, подавляя грустную улыбку, а после поднимает решительный взгляд, осматривая ожидающих решения сотрудников отдела разработок, — Попрошу всех, кроме этих четверых, которые сейчас высказались, выйти. Мне…нужно с ними поговорить наедине. Но я благодарен каждому за уделенное время и ваши развернутые мысли. Результат я объявлю чутка позже.

Под хмыки и довольные лыбы «правильных» ученых, которые злорадно улыбаются и предвкушают, что ждет четверку, которая ответила неверно, все специалисты покидают новенький кабинет Уолтера. Оставшиеся же только под шепотки коллег закатывают глаза или цыкают недовольно, но не огрызаются, молча ожидая пока Уолтер начнет свою, видимо, убедительную тираду о том как это неправильно, цинично и бесчеловечно.

— Последний вопрос, — юный экспериментатор откидывает на стол позади тесты, и теперь сам облокотившись на ребро столешницы, складывает руки на груди, осматривая нестандартную четверку собравшихся, — Как вы относитесь к моему подходу изобретений в прошлом? Ренделл? — Дает слово неформалу с черно-зелеными волосами и первому из возмущенно высказавшихся Беккет.

— Хреново, — фыркает парень, упрямо смотря в голубые глаза гения, — С учетом, что ты тогда натворил перед своим увольнением, и когда агент Стерлинг заявился злющий с этими кошко-блестками. Знаешь, это конечно круто, да и действенно, но кто-то может просто иметь неправильный набор серотонина в крови и хрен бы блестки твои подействовали, активируя эндорфинный поток, а потому, пока агент Стерлинг думал бы, что эти блестки подействовали и расслабился, его бы грохнули. А вот если бы была хорошая граната с осколочными или со снотворными, или еще что-то помощнее, тут уже пофиг какой уровень серотонина и эндорфинных. Смекаешь, Уолт?

Уолт же только мрачно кивает, и переводит взгляд на блондина, который следующий решил взять слово:

— Окей. Теперь типа моя очередь? Что ж, ну в общем то никак. Я здесь сижу почти безвылазно и единственное, что хочу — выполнять четкую требующуюся от меня задачу — обеспечивать надежным оружием или надежной защитой тех, кто нас и мир спасает. Я не могу даже на один процент довериться тому, что выглядит или работает с перебоями или просто выглядит как игрушка. Уж прости. Пацифизм это прикольно… Но я за убойность.

— Присоединюсь к коллегам. Прости, Беккет, но мы собрались здесь не для того, чтобы пытаться тебе услужить и подводить свои работы под другую специфику. Ты можешь нас не брать, однако я не хочу знать, что из-за моей наивности пострадали хорошие парни. — высказывается «регбист», он же Алан Рей — главный специалист в разделе маскировки и защиты.

— А я же выскажусь проще — мне похрен на всё. Я лишь хочу работать, хочу делать свои штуки эффективно, круто, с точной уверенностью, что подействует. Я не буду подстраиваться под тебя и под странные, порой даже глупые изобретения, которые граничат с детской наивностью. Я пришел сюда помогать, я пришел сюда совершенствовать свои навыки и чтобы то, что я делаю работало отлично. Я за это отвечаю, и плевать мне на все остальное. Я хочу как и прежде получать кайф от сделанных мной супер взрывных штук от которых больше толку и уверенности, — заканчивает, как в прошлом разговоре, самый молоденький — Майли — любитель Си4, гексогена, тротила и всех прочих взрывных смесей глицерина.

— Окей, — неожиданно улыбается Уолт, держит небольшую паузу и, оттолкнувшись от стола, подходит ближе, смотря поочередно на нестандартных ребят, — Вы приняты в мою команду. После выходного начнем работу. Сегодня же прошу ознакомиться с тем, что нам подкинуло руководство. Ну и на выходном аналогично. Послезавтра утром обговорим, кто что думает и где есть или могут возникнуть неполадки, недочеты, косяки. Заявления на переход под мое руководство не позже обеда подать мне, я передам шефу. Спасибо за искренность и больше не задерживаю.

Уолтер лыбится довольно, слегка коварно, видя эти взгляды, полные ошеломления и неверия, и похлопав здоровяка Алана по предплечью, молодой изобретатель возвращается уже за свой стол, отпивая кофе в стаканчике и указывая кивком головы на папки лежащие стопкой на правом краю стола, с которыми его новой команде и нужно будет ознакомиться.

Эта реакция шока и, аккуратненько забрав папки, молчаливый уход, все ещё в прострации пребывающих ученых его немного забавит. Его разыгранная сцена и роль того прошлого чудика явно того стоило. А что до прошлого видения мира и его действий пацифизма — это прошлое. Сейчас же Уолтер скидывает свои убеждения в мусорное ведро и мыслит более рационально и продуктивно. Тем более ему нужны специалисты, четко знающие и любящие свою работу, а не либезеи и лицемеры, желающие спиздить парочку новых проектов.

Парадоксально. А ведь ещё три месяца назад он бы набрал тех, кто наперебой чуть ли не убеждал в обратном, кто стоял здесь и врал, улыбаясь ему в лицо. Дурак. Но Уолт знает, что эта команда сработается, почему-то интуиционно чувствует. Он улыбается, отпивает ещё немного остывшего кофе и открывает свой блокнот. На чем он там остановился? Нейронные соединения в искусственной структуре тканей и их действия на органическую среду…

***

Он возвращается домой никакущим. Вот вообще. В хлам. Паренек громко хлопает дверью и мысленно дает себе подзатыльник: не любит он портить вещи, ещё мама учила относиться аккуратно ко всему что его окружает. Однако само собой получилось, и он совершенно сейчас не контролирует инерцию своего тела на другие переносящиеся предметы. Совсем вымотался. Хотя… Уолтер даже не думал, что первый пробный день работы для него станет настолько тяжелым, выматывающим как физически, так и морально. Хотя скорее первое вытекает из-за второго.

Молодой гений скидывает кеды на пороге к ванной комнате, снимает толстовку и кидает уже на кафель, проходя внутрь прохладной, как и всегда, комнаты, и жмурясь от ощущения прохлады кафельного пола, который даже через вспотевшие носки холодит гудящие огненные ступни. Он на автомате включает душ, настраивая на максимально для себя нейтральную температуру — почти комнатная, но на три градуса ниже — на вскидку.

Вспоминать об отсчетах, наработках, заявлениях и рапорте прилагающимся, кого он именно выбрал и просит руководство утвердить, о самих ребятах и их подноготной в анкетах, Уолтер молчит. Это не так утомительно, ровно, как и полные чертежи тех разработок, которые от них требуют не позже следующего квартала. В этом он хоть немного наоборот отдохнул, так сказать, разгрузил мозг любопытной для себя информацией в привычной исследовательской среде. Но вот потом… И черт бы с теми недоумевающими взглядами добреньких лицемеров, которые вообще не поняли, почему он отклонил их и взял наоборот тех, кто высказался при общем собеседовании грубо. Уолтер просто отмахнулся, сделал вид, что очень занят очередным чудачеством и ушел в формулы и свои собственные наброски улучшений чертежей.

Его персональный ад начался как раз после обеда, после несытного резинового бургера, упоминание Марси, которую случайно встретил в коридорах, что Лави по нему скучает и после идеи сбегать в закрытое на ремонт взорвавшееся крыло лаборатории.

Парнишка скидывает с себя нижнее белье, последнее что при медленном раздевании на нем было, и, быстро юркнув, забирается в прохладную душевую кабинку, вставая под струи бодрящей воды и прикрывая глаза, невольно выставляя пред собой картинку минувшего.

А он-то надеялся, что это будет примерно… Никогда? Да нет, правда, может через недельку?

Но вот он воодушевленный, нашедший нужные образцы в закрытом крыле лаборатории идет обратно, думая о тестах и переговорах с тем самым неформалом Ренделлом, хотя по сути гениальным разработчиком микросхем и соединительных с органикой искусственных тканей. И совершенно задумавшись, юный гений даже не ожидает и не подозревает, как встрянет через пару секунд. Но он идет по серому, приглушенному верхними лампами, коридору, накидывая в голове новые формулы, как его, совершенно неожиданно, окликает такой знакомый голос позади:

— Уолтер, подожди!

«Ланс…»

Паренек резко оборачивается с недоумевающим взглядом и оглядывает в трех шагах от себя, как всегда с иголочки одетого, идеального Лэнса Стерлинга. Ну вот какого черта, а?

— Воу… — не находит ничего другого Уолтер. Пока ещё четко не понимающий, как в пустом коридоре, в котором никого вообще не было не видно и не слышно, появился агент. Хотя. Это же знаменитый и такой крутой Стерлинг. Это меньшее, чего можно от такого профессионала ожидать. Однако, видимо всё же мужчина его искал, а это значит, что разговор неминуем, учитывая, что выловили паренька специально в том месте, где реже всего есть персонал и мимо проходящие.

Да Уолт сам первый здесь проходящий, как минимум за эти два дня. Целенаправленно значит и уперто хотят поговорить.

— Слушай, — обрывает мысли паренька темнокожий мужчина; он словно переводит внимание на свой костюм, проверяя, на все ли пуговицы тот застегнут, однако Уолтер успевает в этой заминке прочувствовать неуверенность старшего агента, — Мы можем поговорить? А то до этого то Марси, то тебя работой загрузили, сам понимаешь…

Ланс ведет взглядом куда-то в сторону, словно намекая, как все эти мешающие идиоты ему надоели, и Уолт не может на это слегка не улыбнуться, смущенно хмыкая.

— Ага-п… Тип того. Знаю. И… — ученый заводит руки за спину, сжимая в пальцах до побеления жесткий металлический цилиндр с нужными нанообразцами, и пытаясь при этом не вывернуть себе суставы. Ситуация для него никак не нужна, не сейчас! Он не готов! Да, ровно, как и не готов сам шпион.

Ланс медлит, осматривает мальчишку задумчивым взглядом ореховых глаз и, видимо, приняв для себя всё же определенное решение, более миролюбиво заговаривает, стараясь не путаться и реально не выглядеть тем мудаком, которым предстал перед мальчишкой в лифте, когда увольнял:

— Я, думал... Гм... — он замолкает, понимает, что сложновато говорить, но надо, ибо Уолт смотрит на него выжидающим однако таким потухшим взглядом, что тошно становится за свою нерешительность, — Я понимаю насколько я виноват в том, что произошло. Не думай. И опять из-за меня произошло то, что я и не хотел допускать, и ты...

— Ланс, не надо, — Уолтер судорожно выдыхает, пряча свой резко изменившийся взгляд в пол. Это явно то, что парень не хочет вспоминать обсуждать и вообще поднимать. Он не хочет видеть прошлые картинки записей наблюдений. Он не хочет опять понимать именно сейчас, что благодаря этому человеку его жизнь так изменилась.

— Нет-нет!.. — тормозит Стерлинг. Он психует, потому что проявлять сейчас искренность, реально перед кем-то открываться, с той самой пожирающей виной для него — непривычно, но он должен, хочет хотя бы попытаться оправдаться или просто сказать, настолько ему хреново и жаль за всё,что произошло, насколько он сожалеет. Мужчина тяжело вздыхает, понимает, что сейчас просить Уолта посмотреть на себя хреновая идея, мальчишка аж сжался весь, и потому сам приседает возле него, по пути расстегивая пиджак костюма, чтобы не так тесно было и не мялся.

— Уолтер, — вновь серьезно зовет Ланс, — Всё чего я хочу, чтобы этих трех месяцев не было. Отмотать всё до того момента, как вломился к тебе и выпил по случайности сыворотку. Не описать, как я жалею, что впутал тебя во всё… это. Но больше этого… — лучший шпион во всем мире сейчас меньше всего похож на себя уверенного и неотразимого в подборке слов, потому что комок застревает в горле, и Ланс не знает, как подобрать сведущие слова, вспоминая, как бомбили тот бункер, и после… Когда он осознал, что все эти три месяца на самом-то деле Уолтер был в плену. Ланс не знает, как сказать мальчишке, насколько он считает себя в глубине души мудлом, которое обрекло самого Уолта на те пытки и издевательства. Всё ведь из-за него. Из-за мести ему же. Странно, как Уолтер до сих пор не потребовал его отставки или не отравил чем-нибудь супер реактивным.

— Я не ищу у тебя оправдания, — тихо, но равно стойко продолжает мужчина, — И даже прощения. Не заслужил. Знаю. Просто, если бы я знал, если б меня выпустили тогда, даже в обличье голубя… я бы вытащил тебя. Я бы не оставил...

— Эй, Лэнс, остановись! Я понял тебя. Я и не... обвиняю! Просто… — быстро говорит Уолт, останавливая следующие слова агента вытянутой вперед ладонью; он правда больше не хочет ничего слышать. Уолт трет лицо и смотрит на серую стену справа от мужчины, честно — он не хочет встречаться с ним взглядом, — Просто... Давай пропустим это. Забудем. Замнем. Не знаю я!.. Я не хочу, чтобы воспоминания вернулись.

И в этом Уолтер искренен, как никогда. Он не выдержит своих же воспоминаний. Это слишком. Это сожрет его со всеми ментальными и реальными потрохами.

— Да? Ты это серьезно сейчас? — воодушевляется слегка Стерлинг, и видя, как легко кивает Уолт, пытаясь улыбнуться, чувствует, что часть вины скидывается с его плеч.

— Окей, приятель! — более расслабленно соглашается шпион, — Тогда… вновь общаемся? Ты позволишь?

— Да, без проблем, — пожимает менее сковано плечами юный гений, чувствуя, как напряжение его покидает, — Если нужно будет, заходи в лабораторию, ну если когда-нибудь тебе что-то понадобиться от чудаковатого меня... Вот. Ну или домой ко мне заскакивай, если нужна будет ещё одна биодинамическая сыворотка обращения.

В ответ же Лэнс лишь говорит тихое, но очень емкое «спасибо», невольно всё же заглянув в голубые глаза парнишки. Между ними молчание на полминуты, в котором выявляется то самое невысказанное сожаление и боль обоих, и Уолт даже не пытается сейчас скрыть своего хреновейшего состояния и усталости. Пусть Стерлинг видит. Пусть поймет. И мужчина понимает.

Но время утекает, и вот уже вновь тот самый агент более своим обыденным тоном себялюбца задает последний вопрос парнишке, решая полностью изменить настроение между ними:

— Так что? Разрешишь мне, если что, к тебе заглядывать намеренно? Конечно, можешь послать, но я бы хотел порой получать всякие там кошко—блестки или твои сыворотки правды. Только без лаванды, окей?

Уолтер тихо смеется и соглашается, стараясь быстрее разорвать их маленькую, но слишком для него емкую встречу.

Мальчишка открывает глаза и медленно растягивает губы в усталой улыбке. Всё же, это было чертовски сложно, но он справился. Он смог не сорваться. Правда вот в глаза лучшего шпиона в мире смотреть было слишком неправильно. Он не хочет, чтобы между ними сразу же возникла эта дружественная доверительная связь, которая так и не успела сформироваться в первый раз.

«Наивный ты, Уолтер» — снисходительно язвит внутренний голос, а мальчишка лишь опирается двумя руками на плитку душевой, опуская голову вниз, и позволяя упругим струям воды хлестать его по спине, чувствуя едва легкую пощипывающую боль. Приятно.

Но он должен абстрагироваться от этого и от того, что произошло сегодня в том пустом отрезке крыла и, конечно же, сосредоточится на кропотливой работе, и налаживанию связей со своей командой. Вроде бы с ними можно будет сгруппироваться и отлично взаимодействовать. По крайней мере, они из тех людей которым похрен на манерность и они говорят правду в лицо, заботясь лишь действительно о результате. Вот они-то и действительно могут ему помочь, они смогут сработаться и нагнуть все вместе весь остальной отдел разработок, дабы стать ведущей командой специалистов, без решения которых ни одно изобретение не пройдет дальше лаборатории. А зачем это… Уолтер пока не обдумывает, просто такое развитие фигур выгодно для его будущего. Для него в целом.

Мальчишка выдыхает горячий воздух и облизывает мокрые губы, поведя плечами, дабы вновь ощутить легкую остроту от бьющих струй воды. Приелось. Приедается быстро. А жаль…

«Вновь думаешь о боли? О той ли боли, Уолт?»

Но он лишь трясет головой и на ощупь берет мочалку и мыло на левой угловой полочке, желая стереть с себя запах химикатов и легкого пота, въевшегося слишком сильно за день. Уолтер запрещает себе мысли о себе, о прошлом, о недавнем прошлом, о боли — обо всем, чтобы хотя бы сегодня отключиться и не чувствовать, но когда мягкая ароматная пена стекает по груди вниз, и он размывает её по впалому животу и ребрам, то невольно, с замиранием, касается лепестков своего молочного проклятия. Парень досадливо морщится, как от чего-то слишком противного, и включает напор ледяной воды, желая переключиться. Он надеется, что сегодня хотя бы будет спать в полном отрубе. Он не хочет вновь чувствовать.

***

Его ломит, рвет на части вновь. Простыни влажные, намокшие, измятые телом, которое выламывает судорогой. Мальчишка стонет охрипше в голос, прося добавки, прося ещё, насколько можно сегодня. Насколько сегодня ему дозволят… Сегодня ведь у них жарко, жадно, без остановки, даже без этого вечного потребительского холода и пренебрежения. Сегодня дорвавшиеся, сорвавшиеся с цепи, но кто и как первым — уже побоку.

Он во влажной горячке своих желаний, сжигающего внутренности экстаза, что обволакивает магмой всё тело, подается более смело, размашисто, раскрыто и не скрывая вовсе, как ему нравится эта жадная грубость и то с какой силой и собственничеством в его худое тело загоняют член, как им пользуются, оставляя на чувствительной коже синяки и ссадины.

— Господи да! — содранным голосом сипит Уолтер, не чувствуя, как по вискам стекают слезы и он рвет страдальную белую простынь, — Умоляю тебя! Умоляю!.. Ещё! Ещё...

В жаркой горячке под сильным мужским телом, и для него это уже наркотик, от которого отказаться он не в праве и не в силах собственной души. Уолта выламывает на кровати и он скулит, медленно открывая слезящиеся глаза и пытаясь отдышаться.

Это уже третий раз… Третий сон за всё это время — воспоминание, но мальчишка лишь мучительно стонет от того, что перед глазами всё та же греза, и капризно тянется рукой к своему стоящему члену. Он надрывно всхлипывает, проводя большим пальцем по головке и размазывая смазку, краснеет от того насколько же его дыхание в тишине спальни жадное громкое и раскрепощенное.

«Если бы только сейчас…»

Мысль обрывается, потому что перед глазами картинка властного взгляда, и Уолтера встряхивает нестерпимой судорогой возбуждения. Уолт обессилено стонет, резко и быстро отдрачивая себе и понимая, что даже перед воспоминанием этого голубого повелевающего взгляда опять проигрывает и сдается, повинуясь своей похоти.

Ещё-ещё! Умоляю ещё! — в голове собственный голос или это реально он загнанно шепчет в потолок, крепко зажмурившись — не поймет, но скулит и просит, умоляет воображение, умоляет, чтобы вновь оказаться под ним — под своим единственным мучителем.

Он хочет ощутить грубое скольжение толстого члена в своей заднице, хочет размашисто, по сучьи, поддаваться, хныча от того, что ему не дают прикоснуться к себе, держа руки над головой зажатые металлом протеза, он хочет чувствовать боль от укусов на плечах и груди, безумно хочет ощущать, как за слишком активное подмахивание бедрами, его осаждают болезненными шлепками по ягодицам. Уолтер скулит от воспоминаний тех ощущений и ускоряется сильнее, почти до боли себя сжимая, пытаясь подстроиться под воображение, где его трахают грубо и долго, очень долго. Словно шлюху заказанную на всю ночь и за которую проплатили по полному тарифу кинков и фетишей.

Да он и есть — его персональная шлюха.

Уолт жмурится сильнее на этом сравнении, только ему не противно от самого себя и от таких мыслей, лишь страшно, потому что это возбуждает сильнее. Он хочет ощущать себя сучкой, которую дерут в любое понравившееся время, используя лишь, как игрушку. Он ничерта не знает, как и что поломалось в его хреново-гениальной голове — не задумывается сейчас, но его это заводит с полоборота, и тело мгновенно реагирует: ноги скользят по простыне, разъезжаясь шире, словно он здесь — перед ним. И Уолт предоставляет к себе доступ — бери, трахай как угодно, удерживая меня кибернетической рукой за горло, и бери жестко, с кровью и моими криками, как в первые разы, переворачивая после на живот и ставя в коленно-локтевую, чтобы я прогнулся и умолял ещё и ещё, пока ты до упора загоняешь свой член в мою растраханную дырку.

Блядь! Эти мысли собственные комментарии и воспоминания его доводят, до трескающегося звука простыни сжатой в левой руке, до сиплого жалобного вскрика на весь дом, до звезд под крепко зажмуренными глазами и яркого, но не такого как бы хотелось ошеломительного, оргазма, ощущая, как горячая сперма пачкает ладонь, пальцы, живот и пах, стекая по стволу. Только вот успокоиться, громко дышащий ртом Уолтер, не может, разметавшейся куклой на кровати.

Его трясет от того, что сразу же тело привыкло к продолжению, к тому, что этого уже мало — недостаточно… Ведь, его бы без особых вопросов просто продолжали брать дальше, порой лишь сменяя позу или приводили из отключки в сознание болью. Пощечина, шлепок, сдавить бока сильнее, до треска ребер, или вовсе медленно начать царапать до крови острыми краями кибернетических «пальцев» по итак уже израненной коже.

Он воет, дугой прогибаясь над мокрыми простынями, задирая задницу кверху и желая ощутить, как в него грубо вставляют, попадая по простате. Это уже патология — Уолт чокнулся, совсем сбрендил за эти три месяца, но по-другому уже не знает как, не понимает, потому что тело привыкло, тело требует ещё, тело требует его… Уолтер требует, нуждается до срыва крыши сейчас в своем персональном.

— Кил?.. — жалобно просит мальчишка в темноту комнаты, грустно всхлипывая и до последнего желая, чтобы бы его греза стала реальной, вот сейчас — в это мгновение! К нему прикоснутся, оглядят теплой ладонью по влажному от испарины бедру. Не сильно скользяще шлепнут, поведут до живота, зачерпнут пальцами его же сперму и поднесут пальцы к губам, а он вберет их в рот, слизывая, обсасывая собственную сперму и приглашающе раздвигая ноги шире, сгибая в коленях. Ну же?! Да? Прям сейчас? Перевернут, оттянут за волосы и укусят больно за загривок, а после мимолетно поцелует в укушенное место. Ну да? Да?!

— Кил?.. — в тишине собственный голос скрипучим эхом звучит ещё жалобней, и дикое возбуждение захлестывает волна ноющей тоски. Уолтер, тоненько всхлипнув, переворачивается на бок, поджимая ноги к груди и сворачиваясь эмбрионом, тихо подвывая от омывающей его тоски и горечи.

— Киллиан… — судорожное на трясущихся губах, и пересекая переносицу скатывается первая слеза, и Уолтер уже не может взять под контроль свои чувства, и возбуждение уходит на нет, уступая место настоящим чувствам и боли.

Он скучает, ему хреново в этом новом — старом мире без того, кто так груб с ним, кто ни во что не ставит, но кто единственный никогда от него не скрывал ни правду о мире, ни правду о своем к нему отношении. Тот, кто один раз сказал — ты теперь принадлежишь мне, и Уолт безоговорочно сам надел на себя ошейник, склоняя голову и повинуясь каждому приказу, замирая от каждого чертового взгляда.

Какой же он жалкий. Беспечный, ни на что не способный. Действительно игрушка для секса и всего, ведь его…

— Нгх… — резко давя рыдания, всхлипывает Уолтер; он сильнее сжимается, пытаясь обнять себя и задушить это противное въевшееся под ребра — ты и нахрен никому не нужен. Для одних лишь ученый, с потенциалом, но которого нужно сломать под систему требования, для других мальчишка, которым можно пожертвовать, как расходным материалом, если есть более приоритетная цель. Для всех же остальных в этом мире, лишь чудик с тупой идеей пацифизма.

«А для него же ты всего лишь источник знаний, кое-каких научных плюшек и ещё один способ посильнее насолить врагу. Ты даже не первостепенен, лишь только исковеркав тебя от тебя есть польза, но даже конечная цель — не в тебе, она в том на кого ты раньше засматривался с восхищением и пытался помочь. Ты и нахрен никому не сдался, Беккет! Особенно уж ему... Со всем своим набором приобретенных новых комплексов, страхов, желаний и, тем более уж, мечтаний. Нихрена не будет прекрасного далеко. Особенно у вас. Он топчет тебя каждый раз и каждый раз твои эмоции, не замечая никаких чувств. Смирись, идиот!»

— Но я и не хочу по-другому. Ведь даже это извращенное хоть что-то, хоть какой-то контакт с ним. Рядом с ним… С… — Уолтер прикрывает глаза, чувствуя, как новые слезы скатываются по левой стороне щеки. Это омерзительная боль ненужности не убивает полностью лишь потому, что он всё же надеется быть полезным, надеется быть хоть кем-то для своего палача и спасителя одновременно.

— Килл… я тоскую. Мне хреново… — осипшее жалуется мальчишка, приоткрывая глаза, но понимая, что комната не сменилась, он всё еще у себя. Он не в их огромадной минималистичной спальне, не под черным махровым пледом, и тяжесть едва теплой кибернетики на поясе не давит, и дыхания едва слышного позади, щекочущего его завитушки на затылке, нет.

Уолтер всхлипывает громко и не стесняясь, подтягивает к себе краешек не до конца упавшего одеяла и, едва прикрывая себя, утыкается во влажную ткань, глуша в ней всхлип и жалобный плач. В своей тоске и воспоминаниях он не замечает, как погружается в густой непонятный сон, который не сулит ничего хорошего.

***

А на следующий день выходной, законный и долгий, и впервые за свою жизнь Уолт полноценно им пользуется, даже не думая просыпаться и бежать вновь на работу, как делал раньше. Он не ставил вчера будильник и в свою слать снящуюся под утро, отсыпается, учитывая какие эмоциональные горки были ночью.

Мальчишка сладко ворочается в переворошенной постели, то подминая под себя подушки, от отбрыкиваясь от них, путаясь в одеяле и довольно улыбаясь снящемуся разврату. Вновь жаркому, но на этот раз счастливому, со страстью, с обоюдным обожание, где его берут медленно и ласково, на все той же их большой кровати с видом на простирающийся океан.

Уолтер вновь подгребает под себя подушки, одну под грудь, а другую же неосознанно между ног, закидывая на нее ногу и потираясь набухающим аккуратным членом и пачкая наволочку предэкулятом, тихо и сладко постанывая от возрастающего удовольствия. Волосы у мальчишки спутались и вовсе закрывая часть раскрасневшегося во сне лица, а длинная растянувшаяся футболка, единственное, что он надел и в которой лег спать, сейчас задралась до груди, давая прекрасную картину полуобнаженного юноши, нескладного, худенького, но который плавно сексуально изгибался в такт движений и, судя по всему, был очень близко к разрядке.

Слипшиеся губы размыкаются, что-то беззвучно шепчут, Уолтер спутано бубнит, вновь тихонько стонет, чувствуя, как больше не продержится, и во сне его так желанно дергают ближе, целуют долго, нежно, глубоко, как он давно и хотел... И лишь любимое имя и просьбы в сонном подсознании мальчишки и наяву, загнанно шепча:

— Я сейчас, я уже… Кил, я… я…

Громкий стук в дверь и последующий звонок жестоко всё портят; подрывают его с кровати настолько резко, что Уолтер в первые пару секунд вообще не понимает, где он, и как они так быстро переместились, почему он в одежде? Где их пурпурный от рассвета океан? Почему…

Парень быстро плюется, осознавая реальность и раздосадованно прислушивается, может это был вовсе не звонок, а реакция вскипевшего от перевозбуждения мозга и…

Стук в дверь повторяется, и Уолтер, ещё сонный и не сообразивший, что к чему, подрывается открывать. Он не рассчитывает свои силы спросони, путается к подоле растянутой футболке, падает кубарем на пол, шипит, ругается, но предупреждающе кричит через комнаты:

— Сейчас!

Мальчишка заспанный и встрепанный, спешит через весь дом открыть дверь, совершенно позабыв, что сегодня выходной, он проспал до обеда и вообще никого не ждал, рефлексы опережают, и он рассеяно забыв о том, что было пару минут назад во сне, воодушевленно распахивает входную дверь.

— И кто это… — начинает Уолтер, но сразу же затыкается, замерев и смотря на своего неожиданного гостя.

Замирает и сам гость, охеревающе осматривая такого Уолтера.

— Воу… Лэнс? Гм, а ты... чего здесь в такую рань? — сконфуженно осекаясь, заламывает брови Уолтер, придерживаясь за косяк двери, потому что тело не совсем ещё поняло, как держать вертикаль, выдранное из неги сна.

— И тебе здравствуй, Уолтер, — на автомате отвечает Стерлинг, невольно скользя взглядом по сонному и до чертиков милому мальчишке, на котором кроме давным-давно застиранной и затасканной растянувшейся белой футболке ничего и нет.

И мужчина никак не может упустить из вида то, что у мальчишки всё еще стоит, пачкая ткань под этой самой футболкой, да и в принципе такой сладкий беззащитный и разморенный вид растрепанного паренька, у которого след от подушки на левой щеке, глаза блестящие и покусанные блестящие от слюны губы. Короче, пиздец видон. Даже с его опытом виденного разнообразного блядства, мальчишке Стерлинг ставит девять баллов по своей личной десятибалльной шкале охуенности. Однако, мужчина не был бы отличным шпионом, если б вовремя не мог заткнуть свои эмоции, потому Лэнс указывает на стаканчики кофе, которыми затарился по пути и держит в правой руке, и приподнимает в вопросе брови.

— Заехал, раз ты вчера разрешил. Плюс, на верху просили, раз я по пути, подкинуть тебе секретные чертежи, ну и ещё раз хотел спросить, как ты в принципе отдыхаешь? Однако же, судя по твоему виду…

Лэнс всё же не может, в виду своего любопытства и врожденной сучести, он скашивает вновь глаза на низ футболки, давая и Уолтеру повод проследить за взглядом. И мальчишка прослеживает, и до него доходит в одно мгновение. Покраснев до пурпура мгновенно и пискнув быстрое — «Проходи!», Уолт скрывается, чуть не переломав себе ноги, в ванне, громко хлопая за собой дверью.

Ну твою ж мать, какого черта он так долго думает и одновременно такой спонтанный по утрам?! Хотя, судя по наручному коммуникатору, который лежит услужливо забытый на бортике раковины в ванне, сейчас уже перевалило за два часа дня. Уолт нервно кричит через дверь — «Располагайся!» и судорожно ищет из оставленных вчера здесь вещей более менее чистые.

Когда юный гений выходит из своего убежища, более-менее и наскоро приведя себя в порядок, он едва нервно кивает и благодарно принимает из рук агента Стерлинга кофе. На лице Уолтера лишь смущенная улыбка и он в своей обыденной манере начинает расспрос про чертежи, полностью абстрагируясь от того, что всё то время пока был в ванне, почти перекусал себе губы в кровь, желая растянуть губы в доброжелательной улыбке и надеялся, моля богов, что под футболкой проницательный шпион не разглядел его Астры. Астры неведомо видеть никому, ровно, как и неведомо понять. Даже тому, ради кого они созданы…