— Почему? — он стремительно подходит к своей, так называемой, коллеге, которая, скрестив руки на груди, опирается о дверь ведущую в кабинет шефа, — Почему вы мне ничего не сказали? — Лэнс, только что узнав все подробности, даже не отдохнув после секретной миссии в Алжире, чеканит каждое слово несвойственное ему жестко, прожигая Марси раздраженным взглядом.

Однако сама агент Каппел спокойна как никогда. Она лишь медленно пожимает плечами, смотря за плечо лучшего шпиона, тем самым ещё больше его сейчас раздражая, и как-то вынужденно вздохнув, наконец, удостаивает его взглядом и ответом:

— Мы до конца не знали, что там будет. Никто не знал. Даже Ми-7. Когда пришел запрос, а после и краткий рапорт, наши люди моментально вылетели. Когда я собственными глазами увидела видеоотчет… — она сдается, переводит взгляд на мужчину и недовольно заканчивает, — Слушай, чудо вообще то, что он выжил…

— Три месяца, Каппел!

— Да я знаю, что три месяца! — несвойственно жестко рявкает Марси, но тут же успокаивается, вспомнив кто находится за дверью и попивает кофе вместе с шефом Дженкинс. — Я сама до сих пор в такое не верю. Мне трудно поверить. Но чтобы ты сделал, сообщи мы всё сразу? Завалил ещё одну свою миссию? Рванул в Норвегию? В курсе, что тебя туда не пропустили бы?

— Ну я же лучший…

— Дело не в этом, Стерлинг… — устало пытаясь доказать, словно ребенку вдолбить, тянет Марси, хотя — честное слово — ей со всей дури хочется физически прочистить мозги этому, далеко не глупому, мужчине, однако который что-то совсем хреново соображает последние пару месяцев. Хотя… Марси прищуривается, оглядывает едва всклокоченного Ланса, который, судя по всему, наплевал на всё, даже на секретный груз, и сразу, как узнал о новости и том, что мальчишка жив, рванул сюда.

— Не мне тебе приводить пример, как ломают опытных агентов на том же ближнем востоке, если те попадаются. А теперь давай вспомним твою «чудную» операцию в Киргизии, свихнувшегося и мстящего тебе, именно тебе, террориста, и три чертовых месяца, которые мальчишка был у него в заложниках. И как на мелком отыгрывались за твои грехи. Представил? Вижу, что да. А теперь подумай, почему мы тебе не сказали и почему мальчишку столько держали в лучшей реабилитационной клинике в Норвегии? Дошло?

По хмурому лицу мужчины ясно, что дошло, ещё как. Не дурак, но от этого и хуже… страшнее, он то знает. И Марси частично зло хмыкает. Не то чтобы ей нравилось доставлять Стерлингу душевные страдания и прибавлять чувство вины, но сейчас ей очень хочется смыть всю его спесь и наигранное легкомыслие.

— Вот и прекрасно! — продолжает девушка, — А потому не наезжай на нас, мы ничего не могли сделать. Когда же пришел отсчет от психологов, и его уже можно было перевозить, мы подстраховались. И сегодня сообщили тебе.

— Тогда зачем он здесь? — Ланс кивает на дверь, и вот тут Марси отрицательно кивает, недовольно смотря в сторону, — Дай-ка догадаюсь. Командование считает, что он важный свидетель?

— Да.

— А пойти нахрен они не хотят?

— Я не знаю! Вот сам их и спроси! — огрызается Каппел, недовольно сузив глаза, — Дженкинс и так сделала всё что смогла, и процедуру сократили, разрешили нам просто с ним поговорить, иначе его бы при полной комиссии выспрашивали психологи, с полными подотчетными подробностями.

Как лучший шпион видит командование и куда хочет его послать с такой системой, читается у него в глазах, и хотя бы в этой ситуации агент Каппел полностью с ним согласна, но стоять здесь и разговаривать, продолжая препираться у неё нет ни времени, ни желания. Она отталкивается от двери и, посмотрев на часы, знает, что как бы пора зайти и начать разговор. Однако ей очень этого не хочется.

— И да, Стерлинг… — перед тем как открыть дверь, но уже повернув ручку, Марси приостанавливается, кидая предупреждающий взгляд на шпиона, — Не будь хотя бы сегодня легкомысленным мудаком.

— И не собирался, — жестко отвечает Ланс, намереваясь зайти следом за ней.

Ведь сейчас ему действительно не до своих легкомысленных эгоистичных замашек. Как бы он не пытался казаться прежним, прикалываться со сослуживцами, пижоном казаться на заданиях и придаваться самолюбованию каждые четыре секунды, внутри всё было переворошено, вплоть с того самого дня, как он отдал тот приказ.

Он ничего не мог поставить ни шефу, ни командованию, ибо если бы они не уничтожили склад, то все агенты оказались бы слишком легкими мишенями для боевых беспилотников.

Но мальчишка… лишь через месяц он узнал, что группа зачистки отбившись от дронов видела привязанного паренька, которого охраняли эти гребанные беспилотники. Только через месяц он понял, что они могли его вытащить, не струсив, доложив вовремя, но тогда уже было поздно, и он срывался на заданиях, применяя излишнюю силу и порой просто из-за этого заваливая важные миссии. Штаб молча спускал это сквозь рукава, Дженкинс выставляла ультиматумы, выговоры, даже грозила увольнением или отставкой, но толком ничего не делала, понимала, похоже единственная, насколько Стерлинг не может себя простить за то что произошло. За то что не вытащил этого глупого паренька из заварушки. Снова не смог всех спасти…не смог защитить хорошего человека.

Но вот после трех месяцев, совершенно не ожидав звонка из штаба, он узнает, что Уолтер оказывается… жив. Здоров, скорее всего, но главное — он жив. Резкая радость сменилась тысячью вопросами, чувством ещё большей вины, и усугубилась сейчас, когда Марси дала увидеть, что эти три месяца были для мальчишки адом. Адом по его вине.

Он правда не хочет заходить вместе с Каппел в кабинет, но дверь уже открыта, и, накинув лояльную невозмутимость на лицо, Стерлинг проходит в сумрачный кабинет, где, как всегда, свет лишь от четырех мониторов и небольшого светильника на главном столе самого шефа. Однако женщина, так же как и парнишка сидят за овальным столом посередине, пьют кофе и что-то обсуждают. Но вот Уолт словно чувствует на себе взгляд и медленно оборачивается, встречаясь взглядом с мужчиной.

Даже самонаводящиеся лазеры прицельного поражения в секретной хим лаборатории Китая его настолько не напугали и не приковывали к месту, как этот голубой тяжелый взгляд Уолтера сейчас. Ланс останавливается, как вкопанный, не понимая, кто перед ним. Это ведь, тот же Уолтер… Ну ничего, ну делов то, что волосы более растрепанные и отросшие, пластырь с ромашками на лбу, опять-таки мельком виднеющийся из-под пушистой челки, в почти такой же толстовке и зеленой рубашке, которые всё равно толком не скрывают виднеющиеся синяки на ключицах и ссадины от удушья на шее. Но он ведь такой же!

Нет. Не такой.

Взгляд мальчика наотрез отличается от того, что был тогда на яхте, в Венеции, у него дома, в лифте, когда сам Стерлинг его уволил. Ни легкости, ни задора, ни веры… Ни. Че. Го. Однако, Лэнс профессионально скрывает свою потрясенность и старается, как можно более мирно и не по идиотски, улыбнуться, действительно обрадованный возвращением парня.

— Уолтер, — мягко приветствует Лэнс, осматривая еще раз паренька, словно впервые раз, словно не подметил все в самую первую секунду, и едва улыбается. — Я…

— И вам здрасте, агент Стерлинг! — неловко, видно же что сконфуженно (!) приветствует Беккет, сразу же не давая шпиону закончить свою реплику.

— Стерлинг, — шеф привлекает внимание мужчины к себе и кидает взгляд на стул возле компьютеров, — Присаживайся. Как миссия? Груз?

— В багажнике, — отмахивается Лэнс и недовольно делает то, что ему невербально приказали: разворачивая в удобное для себя положение офисное кресло и опять-таки мельком осматривая парнишку.

— В Багажнике? Нейронная установка у тебя в багажнике? Ты…

— Соблюдены все меры предосторожности, шеф, — отмахивается и едва самодовольно улыбается Стерлинг, — Расслабьтесь, не рванет.

— Да если уж и рванет, мы и напрячься не успеем… половину города снесёт! — укоризненно кидая недовольный взгляд на распоясавшегося агента, упрекает Джойс.

— Я уверена, что всё будет нормально, для полного спокойствия собравшихся пошлю туда Глаза и Уши, они примут все последующие меры, — заканчивает эти препирательства Марси, быстро набирая своим ребятам, дабы занялись важным грузом.

— Как… себя чувствуешь, ученый? Гениальные эксперименты и всё такое? — не обращая внимание на недовольную Дженкинс и занятую Марси, пользуется моментом Ланс, вновь привлекая внимание Уолтера, который, судя по всему, ещё не до конца находится в этом кабинете, и шпиону правда хочется, чтобы Уолт вновь думал о своих странных гаджетах и экспериментах, а не о том, что происходило все эти месяцы, не о том, что сейчас ему придется про это рассказывать.

— Да пойдет. Эксперименты… Да так, просто агент Марси сказала, что у меня появился новый кабинет, я думал после заглянуть туда, посмотреть, может что-то новое да начну записывать, составлять графики, пробы там… — Уолт нервозно заламывает пальцы на руках, и ведет себя как прежде, и можно подумать, что с вечно болтающим пацаненком, одержимым идеями о добре и мирном применении тех или иных средств сдерживания всё в порядке... Да так и хочет думать сам Ланс, только вот взгляд — Уолт не может под своими привычками и манерами скрыть пустоту и боль.

— Уолтер? — привлекает внимание юного изобретателя Марси, — Ты… расскажешь нам ещё раз всё, с самого начала?

— Ох… — сразу тушуется паренек, — Ну как бы да. Я ведь обещал, и если это чем-то поможет…

— Очень поможет, Уолтер, — утвердительно касается его за плечо седоволосая женщина, — Уверяю, это ненадолго, всего пять-семь вопросов и больше мы к этому не вернемся, никогда.

Уолтер кивает, понимая, что нужно бы. Вновь… Но по правде ему очень не хочется это снова переживать. Больно.

— Ладно.

— Скажи… — Дженкинс присаживается опять за свое место, отодвигает чашку с кофе подальше и открывает некоторые бумаги, постукивая ручкой по столу, — Сколько ты в общем видел беспилотников боевого назначения класса Ассасин?

— В самом начале?.. — хмурит брови Уолт, пытаясь действительно вспомнить точное количество.

— И это тоже. Сколько самое большое число, которое ты помнишь?

«Под три тысячи?..»

— Десять… Десять дронов, — всё также хмурясь, отвечает сконфужено Уолт.

— Все они были активированные в боевом режиме?

— Не помню точно… — парень вздыхает устало, припоминая, но тут же почему-то вздрагивает и отрицательно машет головой, — Не скажу точно, но большинство из них светилось красным.

— Хорошо. Это ясно… Тогда, давай перейдем к главному вопросу. Я хочу узнать, потому как это очень важно Штабу, дабы в последующем ситуация с нападениями не повторилась, — деликатно старается подобраться к вопросу женщина, следя за реакцией на лице парня, — Можешь вспомнить, он встречался с кем либо? Говорил? Передавал копии базы данных или самих беспилотников? Чертежи? Хоть что-то, что связано с распространением этой информации?

Уолтер на время берет паузу, припоминая такие моменты, но стараясь не акцентировать внимание на своей памяти, на ощущениях, на самом этом человеке о котором говорят, на его голосе… Господи, как же это для него сложно! Уолт стряхивает с плеч несуществующий след прошлых тактильных воспоминаний и закусывает губу, страдальчески сводя брови вместе.

В кабинете тишина, на странность даже не давящая, как вчера, все трое с пониманием ждут, когда мальчик соберется с силами, вспомнит и скажет главное. Однако для Марси сейчас информация не столь нужна, она по больше не профессиональной части переживает за Уолтера, и естественно зла тем, что ему вновь приходится проходить это, а Ланс лишь нервно перекидывает ногу на ногу и складывает руки на груди, сверля паренька, который сидит к нему в поборота, пристальный мрачным взглядом. Ему лично эта тема допроса не нравится даже в такой смягченной степени.

Послать шефа прямо и забрать парнишку, дабы это прекратилось? Да, не в его это характере — несвойственно, и вообще тогда возникнет больше проволочек, и из-за непослушания прямого приказа Уолтера в последствии тогда будут допрашивать действительно при комиссии и на все вопросы, на все гадкие мерзкие подробные вопросы. А Лэнс даже думать не хочет, что было за эти три месяца, даже представлять. Отгоняет из сознания пакостные представления и закрывает насколько может эмоции. Собственная беспомощность тогда, и вина перед этим хрупким мальчишкой, в который раз колет где-то там, под собственной непробиваемой самоуверенностью.

— Меня… запирали. И я не могу сказать то, что не видел и не слышал. Но при мне никаких звонков или кого-то постороннего не было. Дроны летали, красным светили и… — Уолт прерывается, от вспышки воспоминаний, совершенно сейчас ненужной, потому сбивается, сипло выдавая притихшим голосом, — …лишь он был рядом. После туман и я отключался от… боли.

Уолтер смотрит на свои пальцы, на костяшках которых всё ещё видны ссадины, хмыкает воспоминаниям — что-то и двухмесячной давности, и не видит, как переглянулись Марси с Дженкинс, и как Лэнс сжал кулаки, внешне же оставаясь совершенно спокойным. Что уж — сейчас пугать мальчишку Стерлинг не хочет, да и слишком резко заканчивать этот идиотский допрос не представляется возможным; слишком сейчас понятно, что Уолтеру не хочется жалости к себе и ещё более яркого акцента на том что произошло.

— А тот план отмщения? — всё-таки задает вопрос Марси, поглядывая на сжавшегося юного гения.

— Только то, что всему штабу будет не сладко, потому что заслужили своими действиями. Но особенно жестоко он поступит с вами… — Уолт поворачивает голову, смотря в упор на шпиона, — …агент Стерлинг.

— И что же именно? — не удерживается от вопроса Ланс, хотя прекрасно знает, что ничего хорошего ответом не услышит. Он во всех деталях помнит, что было десять лет назад и знает, что если кто-то и выжил…

Как глупо было с его стороны забывать грехи прошлого и кичится отлично выполненной работой на горе расковерканных от взрывов трупов. Но он ведь был лучшим. Был тем кто и закончил все те бедствия и предотвратил массовый конфликт. Однако забывать всё же не стоило. Ни на один день.

— Он заберет у вас всё, что вам когда-либо было дорого.

На несколько секунд в кабинете повисает холодная пауза, но все это время Уолтер внимательно смотрит в ореховые глаза Лэнса и пытается понять, что же сейчас этот человек испытывает, какие мысли крутятся в остроумном сознании, что он чувствует и хочет сделать, но всё это настолько же быстро прерывается отвлеченным шелестом листов, которые перелистывает Джой, привлекая внимания и сбавляя градус нагнетания. Уолтер переводит взгляд на женщину и больше не старается понять, что же там — в гениальном шпионском мозгу у Лэнса. Беккету хватает того, что у него самого в голове, что крутится навязчиво и не дает никак нормально сосредоточиться на вольном допросе.

— Последнее думаю… — прочистив горло, Джой поднимает внимательный взгляд через очки на мальчика, более-менее спокойно спрашивая, — Ты не слышал никаких имен, упоминаний организаций, может, типы оружия, дистанционных программ? То что может указать на более развернутый его план?

Уолтер же лишь отрицательно качает головой.

— Нет. Этого точно не было, — тихо отвечает он, нервно поправляет челку, снова съехавшую на глаза. Он давно не стригся… С самого того начала… А потому волосы уже почти достают до плеч и неприятно порой закрывают обзор, делая его еще более чудаковатым или даже диким на вид. Нужно хотя бы сегодня дома исправить это упущение.

 — Что ж… Мы узнали то, что нужно было для штаба и главных лиц командования. Спасибо Уолтер. И ещё такой вопрос… — Джой устало снимает очки, крутит их в руках с пару секунд и поднимает взгляд на притихшего парня, — Ты точно хочешь к нам вернуться? Вновь начать работать над разработками, может даже в команде, в будущем? Или ты хочешь уйти и сначала, как минимум, полностью придти в себя?

— Знаете, — Уолтер улыбается уголками губ, слегка, почти незаметно, но в приободренном взгляде читается решимость, — Я не думаю, что одиночество в доме пойдет мне на пользу. Я хочу, как можно скорее, приступить к своим экспериментам и… быть полезным штабу. Хочу уйти в работу с головой. Думаю, для меня сейчас это самое главное. То, что… поможет мне.

— Что ж, — поддерживающее улыбается женщина, — Тогда я очень буду рада, если ты приступишь с завтрашнего дня к работе, а так же… — шеф переглядывается с повеселевшей Марси и решает сообщить парню сейчас, — Хочу, чтоб ты взял шефство над тремя главными нашими разработками и, если у тебя будет желание, доработал полностью свою биологическую маскировку.

— Биодинамическую, — воодушевленно поправляет Уолт и голубые глаза впервые за эти два дня у парнишки начинают отдаленно светиться тем азартом, что и в прошлом, — Я с удовольствием приступлю к работе! Спасибо, что даете такой шанс и, конечно же, я возьму проекты на более детальную разработку, только вот мне нужны дополнительные силы, люди, помощники…

— Отбери тех, кого считаешь пригодным для своей команды и подай мне завтра на стол список, — кивает парню Джой, надевая вновь очки.

— Хорошо, обязательно! — Уолт приободрено вскакивает со стула и, оглядев мельком всех, снова поворачивается в шефу, — Вы ведь не против, если мы закончили? Марси говорила про кабинет и я…

— Иди, — спокойно отпускает его женщина, кивая на выход.

Уолт, теперь более приободренный, ещё раз попрощавшись, и улыбнувшись персонально Марси, пулей вылетает из кабинета. Как минимум его угнетает та тяжесть, что присутствует в этом месте, а ещё, конечно же, ученому очень хочется получить свободу от всех страшных расспросов и, наконец, занять себя тем, к чему не прикасался так долго. Это ведь для него новый свежий глоток воздуха в такой любимой сфере.

Как только дверь за Уолтером прикрывается тихим щелчком, Лэнс стряхивает с себя невозмутимость и стремительно поднимается, одергивая костюм и направляясь на выход молча; ему необходимо сейчас нагнать Уолтера и поговорить с ним.

— Я вас отпускала, агент Стерлинг? — жестко спрашивают за спиной, и Ланс закатывает глаза, недовольно разворачиваясь на каблуках.

— Да, шеф?

— Есть разговор, — хмыкает Марси, теперь спокойнее облокачиваясь на стол с компьютерами и недовольно посматривая на шпиона, — И пока ты нас не выслушаешь, к мальчику даже не смей приближаться.

Дженкинс лишь утвердительно кивает на слова девушки и взглядом указывает Лансу на то самый стул, где недавно сидел сам парнишка. Похоже, действительно сегодня ему ни в каком из вариантов не дадут поговорить с Уолтером, это шпион понимает по одну тяжелому взгляду седоволосой женщины.

— И что я ещё не знаю? — хмыкает раскрепощено и даже недовольно Ланс, закидывая ногу на ногу и ожидая пока ему все в подробностях разжуют, впрочем, как и всегда.

На знакомое слишком вольное поведение агента Джой не обращает даже внимания, но без промедлений швыряет ему через расстояние столешницы папку, до этого скрытую под общей кипой бумаг, и в которой полный отчет из клиники в Норвегии.

 — Ознакомься. Будет полезно перед тем, как полезешь к нему с извинениями…

***

«Привет Уолт!»

«Уолтер, ты… жив?»

«Чудик, ты чего здесь? В смысле чего жив… Ой, прости! В смысле…»

«Чудик, рад видеть тебя живым!»

«Ты приведение?»

«Слышал ты теперь будешь главным! Хах, это после всего того что было, да?»

«Как только такие как ты не только не пропадают, но и умудряются после заполучить всё?»

«Чудик, то есть Уолтер, привет! Типа поздравляю с высшим местом!»

«Это тот самый, которого похитили?»

И ещё под десяток похожих шепотков, возгласов, окликов, злых или раздраженных взглядов, пренебрежительных, безразличных, и лишь под четыре-пять сочувствующих и даже приободряющих…

Как же он не замечал этого раньше?

Уолт устало открывает ключом дверь дома и заваливается в относительно не заваленную всяким хламом комнату. Да, после того, как ему восстановили дом, но больше половины обгоревшего или покореженного отсюда вытащили, стало как-то попросторнее. Это единственный плюс.

Ученый скидывает кеды, и в разноцветных носках проходит сразу в ванную комнату, на ходу везде включая свет.

Чудом не задетые фотографии в пожаре и комод, где стоит памятка о матери, тоже нетронутая катастрофически, уже слишком запылился, но сил протереть у него нет, ровно, как и не может вымолвить то самое — «Привет, мам!», как было на протяжении одиннадцати лет его жизни…

Уолтер не вовремя вспоминает свой новый просторный и действительно замечательно оборудованный кабинет, вспоминает лица лаборантов и других ведущих специалистов, которые пытались к нему напроситься в помощники, и передергивает брезгливо плечами.

Почему он не замечал это раньше? Всех этих злых, завистливых, лицемерных взглядов? Почему не слышал другие шепотки, кроме приевшегося «чудик»? Почему вообще не задумывался, откуда появилось и закрепилось к нему такое прозвище? Ведь действительно, те его гаджеты, придумки и разработки столь пугающе безопасные, веселые, яркие и не внушающие никакой защиты, надежности грозного оружия. Которые и полезные вроде как, но смотрятся слишком по-детски нелепо по сравнению со всем этим серьезным оборудованием и обмундированием, которое создают другие ученые. Действительно же — чудик!.. Уолт хмыкает, включает лишь светильник возле зеркала в кафельной комнате и опирается руками о края раковины, устало смотря на свое отражение.

Такой же Беккет, что и раньше. Ну даром, что едва уставший и молчаливый, с черными кругами под глазами, словно работал несколько суток без сна и отдыха… но вот проходит секунда и маска скидывается, и вроде ничего не меняется — всё тот же задолбанный и вымотанный морально да физически мальчишка, только со взгляда пропадает последняя наивность и осторожность, и недетская жесткость теперь скользит в ледяном взгляде. Уолтер прикрывает глаза, чтобы не видеть себя таким, хотя, почти уже привык… Каждый день ведь смотрел на себя и видел за голубой пустотой в глазах тех самых чертей на дне: не то злых, не то азартных, не то просто что-то копошащиеся липкое.

Ему не противно с себя. Просто уже констатация — не стать прежним, больше не спрятаться за детской верой и наивностью, особенно, когда видишь и слышишь всё не под призмой розовой доброты. Каждый разговор, каждое слово, взгляд, кинутый мельком, на тебя. Всё это отрезвляет, и всё дальше уводит от старого радужного мирка спокойствия и пацифизма. Какой уж там пацифизм… Он столько видел, столько помнит. Столько помнил с самого детства, как только потерял её… и даже свою ненависть сжигающую тогда всё внутри. Как это было жестоко — самому себе запрещать ненавидеть, думать о добре, думать о будущем в свете — «мир спасет любовь и доброта!», оставаться всё тем же десятилетним ребенком, когда тебе двадцать…

Тишина дома непривычно успокаивает, и Уолт позволяет себе опустить голову ниже, смотря на идеально белую, кажется замененную, раковину. Как же он не хочет того, что предстоит. Как минимум по причине всё той же маски, того напоминания, каким дураком он был. Он должен будет каждый чертов день…

Парнишка фыркает недовольно, и единственный факт, который примеряет — собственный кабинет-лаборатория и то самое настоящее желание что-нибудь сотворить. О!.. У него уже под десяток новых полезных идей, которые он накидал в метро, пока добирался до дому. Он обязательно завтра устроит некий тест, отберет себе команду и начнет…чудить.

Улыбка легкая появляется на юношеском лице, и Уолт вновь поднимает голову, смотря на себя. И вроде бы прежний. Вроде бы справится.

Справится же ведь, да? Не имеет право не справиться, а почему он это делает — последний вопрос, не требующий даже ответа.

«Какой же ты лжец, маленький Уолтер!» — ехидный голос в голове, но такое ощущение, что заговорило с ним собственное отражение, оскалившись в насмешке.

Ответ есть. Но он не хочет это вновь вспоминать, озвучивать, понимать даже сам факт, по которому он вернулся, по которому всё это проворачивает.

Парень внезапно ударяет кулаком по ребру раковины, и тут же вздрагивает от волны боли прокатившейся по телу. Всё-таки последний осколок попал глубже, под ребра… И это агентство называет тем, что при взрыве он не пострадал? Да! Естественно! И звуковая волна не достала и ударная — конечно!

Уолтер фыркает и, поморщившись, выпрямляется, снимая с себя толстовку, кидая на пол, и за ней следом, почти срывая пуговицы, расстегивает и так же сдергивает рубашку. Этот образ, стиль… претит и напоминает. Он был в нем, когда всё началось, но сейчас, будучи наедине, вновь его носить — быть в нем — юноша не желает. От его резких движений ещё одна незначительная волна боли прокатывается по правому боку, однако сейчас, за мгновение, Уолтер меняется в лице, и даже не реагирует на такой дискомфорт. Парнишка лишь поджимает губы, смотря на продолговатый вдоль нижних ребер, с правой стороны, порез, зашитый, уже почти заживший, но всё ещё красноватый, ноющий. О гематоме ещё не сошедшей рядом и разной степени ссадинах Уолт просто молчит.

— Рано… — вслух утверждает юный изобретатель, проходясь кончиками пальцев по ранам.

Его изобретение, почти на коленках созданное, сейчас бы заметно упростило жизнь, за пару часов сверх нормы включая метаболизм и ускоряя заживление всех ран, так, что максимум останутся тонкие полоски шрамов на завтрашний день.

Шрамы… Их не так уж и много на его теле с тех самых пор. Пять, может семь. Уолтер ведет плечами и невольно скашивает взгляд вниз, на манящий левый бок и левую часть живота, в отражении это конечно же правая, но не важно, важно то, что там расцветает. Нет. Всегда цветёт.

Кончиками пальцев дрожаще коснуться до нежных белых лепестков цветка и замереть от приятной дрожи, проходящей по чувствительной коже. Он обводит легкий теневой контур, с замиранием сердца ведет по стеблю, листьям, переходя на следующий распустившейся молочный цветок. Взгляд резко переводится вверх, и Уолт обще смотрит на себя, не узнавая этого повзрослевшего, погрызанного жизнью парня, который подобно наркоману в ломке, с обожаемой одержимостью смотрит на то, что приносит и боль и удовольствие одновременно.

Пять молочных астр цветет застывше на его теле, пять прекрасно белых цветов, что символизируют…

Уолтер сглатывает и сожалеющее вновь оглаживает цветы по лепесткам. На кой он сделал это напоминание? На кой вообще тогда психанул?

Может быть из-за того, что понял насколько влип, понял, что простит тому самому человеку всё что угодно? Даже жестокий порез, который чуть ли не стоил ему жизни? Несколько таких, острым лезвием ножа… пока сам послушной куклой выгибался под ним, а его резали, стекала кровь, и Уолт выл от перевозбуждения и такого подлого желания чужих губ на своем горле?

Парнишка давит комок подступивший к горлу, и понимает, что даже в дали это жгучее ощущение не проходит. Это его режет, сжигает, убивает, выжигает, как проглоченная кислота: разъедая все внутренности, стекая шипящими ошметками всё ниже, всё болезненнее. Это не может пройти, не может забыться. Не завядают и Астры…

Да проще было действительно подставиться дрону в боевом режиме, или всё-таки нажать на курок, когда была возможность. Выстрелить себе в висок, чтоб мозги разлетелись по всей комнате, но не мучиться сейчас так. Это лучше… было бы… нежели теперь желать прекратить свое губительное существование и в тоже время желая жить так, как никогда до этого.

Это горькое, жестокое, нестерпимое — неистовое желание жить и быть свободным.

Свободным ли в действительности?

Уолт рычит на свое отражение, видит, как искаженное гримасой горечи лицо краснеет, а глаза заволакивает пелена из слёз, чувствует под ребрами ещё более жгучую дрянь и не может — чтобы он не делал — не может это выцарапать.

Хотя, есть одно избавление, простое и с гарантией. Попробовать во второй раз?

«Только тогда ты навсегда потеряешь всё что имеешь…» — напоминает гадкий, но правдивый голос внутри, и мальчишка в моментально возникшем страхе широко распахивает глаза, испуганно осознавая.

Нет уж. Лучше уж… Так. Пусть всё идет так. Пока он может терпеть, пока есть силы идти вперед и делать то, что задумал, пока хочет видеть у себя на теле эти цветы.

Глупая ассоциация. Но Уолтер улыбается вымученно уголками губ и едва ли царапает кожу возле татуировки, смотря, как красные полосы медленно проступают на этом бледном участке. Эта саднящая боль ничто, так — заглушка, чтобы переключиться. Мальчик прикрывает глаза, чувствуя свое поражение, как теплые слезы скатываются по щекам. А он-то думал, что всё будет по-другому, как только вернется в это место — в свой дом, в агентство… Думал, что сможет? Нет, не так… Уолтер надеялся, что всё прекратится, что всё, возможно, станет как прежде. Но это «прежде» уже не вернуть. Ни раз.

Ожидания никогда не оправдываются, ровно и те, которые он загадывал в Венеции. Как же! Бросить крошки во врага, сбежать с Лансом, ещё раз протестировать сыворотку на подлодке, пока по заданному от маячка курсу они плывут к цели. Надеется, что все пройдет гладко, нет — у него всегда есть подстраховка в виде своих изобретений и, конечно же, надувные объятья, если что справятся! И Ланса он разголубит и… и…

У него не хватает ни сил, ни злости, ни слов, чтобы выразить, как же это всё было по-детски парадоксально! Как же он мог быть настолько тупым оптимистом, не замечая, что вокруг творится? И почему прятался за этими простодушными убеждениями, столь мнимыми, легкомысленными, и чего в конце ему это стоило.

Ожидания… Теперь он не ожидает, он действует. И, как ни странно, для Уолта сейчас важно лишь одно единственное — подстраховка его личного плана, исполнение в обход всех других. Нет, естественно, ему не запудрили мозги, не промывали их и даже не вели беседы, его лишь использовали, и использовал впоследствии он. И сейчас ему нет никакой выгоды выбирать на какой стороне играть. Господи, да от него по сути ничего и не ждут, даже не рассчитывают! У него развязаны руки, и делай, по сути, что хочешь…

Вот он и будет. Делать то, что считаешь лишь для себя важным, а насколько это разнится с общепринятой моралью и этикой, парню стало плевать ещё месяц назад. А это значит, что с завтрашнего дня…

— Игра начинается, — Уолт смотрит себе в глаза с полным осознанием дела и к чему всё в итоге приведет. Да, он это сделает.

Его цели размыты для остальных. Его считают за жертву, его считают за марионетку — его не считают за личность. Его считают лузером и удачливым сукиным сынком после всего случившегося одновременно. Но на данном этапе Уолту действительно плевать столько наслоек «определенного мальчика» на него нацепилось. Он — марионетка, которая будет дергать за ниточки кое-кого другого, превращая в слюнявую влюбленную жертву. Он — кукла, которая до последнего своего вздоха будет покорной в руках своего… любимого кукловода.

Не густо с ролями, но самоидентификация давно уже проведена и принята — он лишь тот, кто как одержимый будет преследовать свои цели, однако теперь же, добиваясь результата любой ценой.

Уолтер хмыкает своим мыслям и тянется за ножницами на полочке — пора состричь этот беспорядок на голове и превратиться полностью в прежнего себя. Тень горькой улыбки ложится на губы мальчика.