II Часть.

Звенящая пустота, так что не слышно собственного сердцебиения, опутывает — паутиной всё сильнее стягивает и забирает с собой. Наяву ли мерещится серебряная дымка или зябь, стелящаяся туманом по студеному полу в ранней предрассветной пустоте комнаты, наполненной людьми. Или все же это пелена из-за невыплаканных слез, застывших в его глазах?

В его покоях действительно ни звука, не смотря на собравшихся уже давно слуг… Или помощников? Друзей? У него здесь нет никого.

Сознанию сложно определить и думать, сердцу больно чувствовать — даже пошевелиться страшно, кажется, что как хрупкая хрустальная статуя сразу же все рассыплется — он сам расколется на сотню острых режущих осколков, уничтожая себя окончательно.

Золото медленным мрачным взглядом переглядывается с Радостным, стоя в противоположных сторонах его покоев, но они не заговаривают, думая каждый о своем и об одном одновременно.

Джек не знает сколько они уже здесь, так же как и другая свита. И даже Джей?..

Руки начинают гореть снова, и он дергается внутренне, опуская пустой взгляд на свои ладони, сложенные на коленях. Переодетый, помытый, приведенный в относительный внешний порядок, белоснежный юноша, чувствует себя все тем же — запачканным кровью предателем, сколько бы не тер себя почти до ссадин в купелях, пытаясь оттереть с белой кожи следы горячей крови своего друга.

Невинный мальчишка погиб за просто так. Просто потому, что ты решил…

Просто потому, что Луноликая мразь решила надавить и посмотреть на твои мучения таким способом! — звон в голове разбивается одурелым на грани бешености окриком второго сознания, и за несколько часов Жемчужный наконец передергивает плечами, затянутыми в тонкий белый шелк длинного ночного халата, в который его переодели.

На его резкое движение сразу же обращают внимания, переводя встревоженные взгляды нескольких пар глаза. Радостный подает знаки пальцами Асу и Неру, а сосредоточенный перс одним слитным кошачьим движением придвигается ближе к окну.

Ухмылка изломанной трещиной чертит красивые, но искусанные губы Джека, и он размыкает их наконец:

— Не бойтесь. Не сигану я вниз, — впервые за долгие часы заговаривает он осипшим голосом, и медленно поворачивает голову в сторону помрачневшего еще сильнее Золота, — Убиваться будут они. Каждый, кто там присутствовал…

Только выдержка и время, закалившие в непростой жизни персидского наложника, не дают тому вздрогнуть от той жажды смерти и одновременно ледяного безразличия, что разливаются в темной синеве красивых глаз Жемчужного Эйль-ар.

А Джек и не замечает, лишь медленно отворачивается, словно вновь смотря перед собой, но на этот раз утыкается головой с поджатые к груди колени и обнимает себя. Он сидит на своей кровати, заботливо расправленной, с тонким пледом на плечах, чтобы утренняя прохлада и влажность с моря не простудили, но это последнее что его волнует. Любой холод этого мира сейчас ничтожен по сравнению с холодом внутри.

Его ад, развернувшийся в те секунды, не оставляет, заставляя пересматривать вновь и вновь, слышать, чувствовать запах крови и пыли... Пакостное сожаление и бессилие, мерзость и ненависть к себе от этого, мешается с ледяной яростью и жаждой смерти к тем, кто это совершил, отняв невинную жизнь у глупого, но замечательного служки.

— Никто ведь не знает, я прав? — так и не поднимая головы, тихо задает вопрос белоснежный, чуть облизывая губы от сухости и тут же морщась от того насколько их обкусал и обветрил.

— Из высших... Никто. Анэш нет в Паллати-Эсор по неотложным делам. Поговаривают, её нет вообще в Империи еще с самого… вчерашнего утра. А… — Радостный переглядывается тревожным загнанным взглядом с Золотом, будто ищет поддержки, но все-таки продолжает более тихо и скомкано, — А что касается…

— Где он? — перебивает жестким тоном робеющего англичанина, изменившейся в поведении Жемчужный; он поднимает голову, но так и не смотрит на свою свиту, — Где Мой Повелитель?

Почему его не было во дворце этой ночью? Где его долгожданная Тьма?

— Зо Индрит в ультимативной форме выставил вчера встречу четырех государств на территории спорного острова Кос — севернее Серифоса, и под предлогом переговорной миссии… — Золото, начавший вполне сносно, к концу проглатывает слова, когда Джек поворачивается к нему, пригвождая ледяными пронзительными глазами цвета льда, а злая ухмылка еще больше говорит о его тихой внутренней ярости.

— Индрит значит, да, — риторикой спрашивает белоснежный и фыркает зло, прикусывая язык вовремя, хотя он так много хочет сказать об этом… Светоче проклятущем. — Кто бы сомневался в этом лицемерном подонке!

Обозлился… — шепчет что-то утратившее свою волю и власть внутри него; что-то давнее, позабытое, печальное и строгое одновременно, — Ты так на всё и всех обозлился.

Перед внутренним взором на секунду предстает утратившее мягкость лицо матери, что всегда ему внушала послушание и смирение, богослужение и доброту. Белоснежный резко мотает головой, скидывая непрошеное да забытое. Говорить о совестливости и доброте можно было тому Оверланду Фросту. Он же ныне… Жемчужный медленно сжимает руки до бела в костяшках пальцев, и не чувствует ничего екнувшего по прошлому, лишь пальцы мерзнут на руках и ногах, и ему больше всего на свете сейчас так хочется…

Боль режет тупым лезвием нежное ещё где-то внутри сердце, утрата и горе добивают, заставляя закусить губу от нахлынувших вновь волн сожаления, страха, ненависти — очередной порции нестерпимой душевной боли. И если внешне Джек пытается казаться незаметным, застывшим, не показывая ничего и так угнетенным и перепуганным знакомым, то внутренне он в панике, в растерянности и страхе. Истерика накрывает, а бедное сердце мечется, как и душа, не зная где искать утешение, поддержку — выход из этого кровавого ада.

Нареченый Жемчужным жалеет себя или убитого — он вовсе запутался, но слишком погружен в свою оправданную скорбь и вину, чтобы заметить первые изменения этим тихим утром. Усталое тело и разум не понимают и не успевают уловить, как нечто заставляет его комнату мрачнеть на глазах, а тени на предметах в дальнем углу заостриться и углубиться. И только по взволнованную возгласу Золота, Джек вскидывает голову, чтобы заметить, как его покои погружаются в неестественную темноту, словно та выпивает все остальные краски и свет. И если для остальных не ожидавших наложников и слуг это нечто пугающее, то Фрост с щемящей дикой тоской жадно наблюдает, как за секунды из черноты в том же конце комнаты проявляется до боли знакомый силуэт, являя собой самого Императора Эррэсаир.

Настрадавшееся за эти сутки сердце пропускает удар, когда Тьма шлейфами расходится по полу, застилая его будто живым ковром, а ни с чем не сравнимые горящие золотом глаза впиваются в него, заглядывая словно в душу.

На грани различимого рваный выдох на губах Джека, и за тот же миг он дергается со своего места, спрыгивая с кровати, чтобы преодолеть несчастные пять метров.

— Вон. — Всё так же не отрываясь и смотря на белоснежного, без какого-либо нажима приказывает Император остальным, но мощи и силы в этом тоне столько, что никто не решается задержаться хоть на лишнюю секунду, поспешно покидая комнату.

Когда дрожащие руки уже обнимают Тёмного за шею, а сам Джек прячем свое лицо у того на груди, позади едва различимо слышно, как закрылась дверь с той стороны. Но это неважно, всё неважно, пока сильные руки резко притягивают ближе, гладят по спине, едва распарывая смертоносными черными когтями тонкий шелк халата.

И крик, и вздох облегчения, застрявший болезненным комом в горле, никак не хочет никуда деваться, и парень лишь ближе жмется к горячему родному Королю Кошмаров, судорожно пытаясь сделать очередной вздох, понять, что не его сон и не морок воспаленного воображения.

Мало. Так чертовски его мало.

— Снежный мой, — едва уловимый шелест этого голоса заставляет вздрогнуть, посылая по, как оказывается, продрогшему телу ледяные мурашки.

Жемчужный не может выразить как же сейчас ему со всеми эмоциями удается ещё дышать — жить. Он сглатывает и, чуть мотнув головой, трется носом о теплую теневую ткань, понимая, как его начинает вести и отпускать от всего того ужаса: как он неосознанно слишком резко вцепляется ногтями в сильные плечи и ведет носом уже выше, по шее, едва касаясь губами, словно вновь вспоминая запах, вкус, ощущение бархатной теплой кожи под своими губами. Его Невозможный.

— Питч… — вырывается надломленное, хриплое, и впервые Джек сам не понимает, что хочет выразить в просьбе или мольбе — чего больше: желания поделиться горечью, быть утешенным и услышанным или же забыться, стереть всю кровь чернотой, желать и получать то, что он чувствует под своими ладонями — всю мощь и нетерпении голодной Тьмы.

Он дрожит под ответными касаниями, когда все так же молча мужчина проводит руками вновь по спине, слишком медленно, но слишком откровенно, с нажимом притягивая еще плотнее, едва сдерживаясь, чтобы не рвать дальше белый шелк, пока по оголённым ногам Жемчужного начинают в таком же диком тягучем движении подниматься тени, оплетая собственнически, до боли, с силой и глубиной жадностью.

Много, так много всего не озвученного, и так мало всего, что хочется показать.

Джек боится заглядывать ещё раз в золотые глаза самой Тьмы, боится, что не выдержит всего что там увидит, не сможет и действительно разобьется на сотню кусочков, ну или же оплавится равно. Невозможно много, — помутнено думается в подсознании Эйль-Ар.

Невозможно мало, — думается Императору.

Мало. Было мало тех ночей, мало Жемчужного, мало Тьме того глубинного — их истинного и вечно голодного. Сидя на подстроенной встрече на Кос, слушая разглагольствования Индрита и всех тех людишек, что считают будто бы управляют этим миром. Спровоцированная еще раз подтасовка в его планах и в нахальном плане Света направить внимание на дела сей шуточной империи. Намеренная провокация и показательное сравнении Его с каким-то жалким человеческим Императором.

А его прекрасная Ледяная Смерть этим временем была здесь, так далеко, в недосягаемости.

Питч без труда улавливает от Снежного, стоит чуть повести носом по белоснежным волосам: запах крови, дикой скорби и печали. Мальчишке вырывают душу на живую, при том, не нарушая правила о сохранении его тела. И всё это специально пока его нет рядом.

Когти удлиняются, и без того окутанная мраком комната вовсе затемняется, и рваный не то всхлип, не то вздох Жемчужного показательнее всего говорит о том, что Лунный с Индритом решили идти до победного кровавого конца.

А увести его, убрать с глаз долой, как было бы проще, ныне не выйдет, ты это знаешь ведь?..

Утробный рык он подавляет, не собираясь пугать и без того намучившегося Белоснежного в своих объятьях. Зная попросту, что толку теперь беситься или думать об изгнании этого ребенка — богам на смех. Тревожит иное: сутки без мальчишки, и под конец так называемых переговоров он чуть не разнес Кос, со всеми смертными там находившимися, сдерживая глубинную и древнюю, что начала просыпаться неуправляемым зверем под ребрами. И толку ныне отрицать, — Его Ледяная прекрасная Смерть слишком сильно въелась своим белоснежным холодом под кожу; очаровав, почти подчинив довольную урчащую сейчас Тьму.

Мальчишка его, и только его!

Император перемещает одну руку специально выше, ведет ладонью по загривку, запускает пятерню в безумно мягкие белоснежные волосы, чтобы заново почувствовать горячее прерывистое дыхание на своей шее, позволяя Жемчужному царапать плечи.

Слишком много. Слишком мало, — проносится нетерпеливое звериным рыком внутри, когда Питч резко сжав волосы парня отстраняет его от себя, заглядывая в поплывший от желания ярко-голубой взгляд.

Мало — подсознательно улавливая аналогичную мысль в глазах напротив, так что Жемчужный, не скрываясь облизывает губы, чтобы поддаться вперед и застонать в следующий миг совершенно несдержанно, когда их губы встречаются. Мужчина не колеблясь углубляет поцелуй, с силой дергая на себя, до боли, до кровавых царапин, что выступают бусинами красного жемчуга на белом шелке.

Долгожданное соединение срывает остатки сдержанности у обоих. Так внезапно захватывает, и Джека попускает в водовороте более оглушительных огненных эмоций и чувств, когда он без какого-либо смущения обнимает настойчивее, с ответным жаром отвечая на поцелуй, сходя с ума от их близости, от теплоты и жадности родных теней и Тьмы — его Тьмы.

— Нужен!.. Ты мне так нужен… — шепчет бесконечно белоснежный, заглядывая в золотые глаза меж поцелуями. Он жалобно всхлипывает, почти хнычет, когда его Повелитель нетерпеливо прокусывает ему нижнюю губу и тут же слизывает кровь, ведет не церемонясь ладонями по бокам, нагло спускаясь на ягодицы, а белый шелк истлевает под этими касаниями, сползает лоскутами из-за жадной тьмы, оставляя вовсе беззащитно нагого Жемчужного, столь уязвимого и одновременно жаждущего новых ласк.

И если бы Джеку дар подчинялся настолько же легко: дабы можно было ответно заморозить вовсе ненужное в данное время одеяние на своем Императоре, чтобы то крошилось черно-белым инеем, оголяя великолепное мужское тело… Картинка перед внутренним взором парня впервые столь чётко сформировавшаяся, заставляет нетерпеливо жадно сглотнуть вязку слюну и голодным взглядом пройтись по Питчу. И как прекрасно, когда, словно услышав его мысли, тьма изменяется послушно, и Джек сдергивает её в виде единственной накидки оставшейся на своем Императоре, изворачиваясь в жадном желании коснуться вновь шеи, провести по горячей чуть солоноватой коже языком и задохнуться в следующий миг от того, как грубо и резко его подхватывают за бедра, усаживая на ближайший круглый стол, нетерпеливо разводя ноги в стороны.

Всхлип Фроста превращается в несдержанный стон, под жадными касаниями, под тем, насколько можно прогнуться назад — выгнуться изящно и одновременно откровенно, касаясь лопатками холодной мраморной столешницы, впервые не ощущая ничего за эти долгие жестокие сутки, кроме внезапного поглотившего упоения и жажды горячего тела, склонившегося над ним.

Он позволит. Он жаждет большего…. Джек вскидывает голову резко, встречаясь со взглядом горящих нетерпением янтарных глаз, и тянется за новыми более настойчивыми касаниями, ласками и поцелуями. Его опережают, когда Тёмный наклоняется ближе, опираясь одной рукой о стол по левую сторону от головы парня, и сцеловывает несдержанный громкий стон с покусанных губ, усмехаясь понятливо тому губы. Питч словно в издевательство слишком медленно и откровенно дразнит: ведет ладонью по внутренней стороне бедра, не стесняясь смахнув последние оставшиеся лоскуты халата, словно освобождая, решая заявить на него права так — царапая почти до крови, оставляя безупречные красные полосы на белоснежной фарфоровой коже своего Жемчужного.

— Так мало… — не стесняясь шепчет Джек, не выдерживая и вновь запрокидывая голову назад, ложась на стол послушно, с желанным принятием своего Повелителя.

Казавшееся недозволенным в прошлом «Ещё!», теперь вспыхивающее красными обжигающими искрами в голове не пугает, заставляя прогибаться нетерпеливо, ловя каждое огненное касание и требуя повторного. Потому что его возлюбленной Тьме можно! Можно всё и всегда! Потому что Фрост слишком устал пугаться, придерживаясь прошлых устоев, устал думать, сокрушаясь, что так и останется навечно в этой ледяной кровавой жизни из боли и утраты. Потому что ему больше воздуха и воды нужен этот мужчина, эта принятая и несравнимая ни с чем — его прекрасная Тьма.

Когда ошейник-ожерелье на шее нетипично для их ситуаций просто лопается и разлетается драгоценными осколками из-за воздействия темной силы, клубящейся вокруг, Белоснежный вздрагивает, но тут же заходится судорожным вскриком, пока горячие губы захватывают участок на шее, и его Тёмный, не боясь напугать, со всей силы прикусывает кожу и артерию под ней, показывая свои намерения.

Удовольствие и боль в дикой ядовитой смеси разливается по телу сумасводящим жаром, отогревая наконец окончательно, и темный огонь явственного желания разносится по телу вечно хладного мальчика. Джек стонет, прогибаясь, желая, как можно сильнее уловить чужой жар тела, потому не боясь прижимается ближе, откровенней. Он, улавливая ответное возбуждение, выцарапывая острыми ногтями узоры на лопатках мужчины и откровенно дуреет от внезапности и силы происходящего между ними.

Не спасает более ничего, и сманивает в опасную глубину неизведанного этот золотой взгляд, заставляя с охотой и радостью подчиняться, желать ответного и намного — намного большего. Прошлые эмоции Жемчужного перекрывает жажда и любовь, желание обладать и подчиняться охотнее, забывая посыпанные пеплом боль и горе.

А его Снежный прекрасен в своих первобытных эмоциях; то, как он не зажимаясь, тянется за более чуткими касаниями, ловит первые новые ощущения и реагирует на них, искренне наслаждаясь — несравнимое ни с чем и ни с кем, из прошлого Короля Кошмаров. Именно потому сдерживается становится сложнее. Остановить всё, дать мальчишке шанс одуматься как и прежде — пытка ныне для Древнего, и он идет на поводу своего эгоистичного желания обладать. Питч делает на пробу плавное движение вперед, задевая намеренно и четко чужую возбужденную плоть своей, видя, как голубой моментально топит в черноте при расширении зрачка, как дергается и выгибается идеальное тело под ним, и его Белоснежный протяжно сладко стонет, откровенно не ожидавший, практически потерянный от количества ощущений и до боли откровенных касаний.

Они несвоевременно переходят черту, не замечая этого даже, выкидывая из головы предосторожность и хоть на полчаса страх самого мальчишки.

А раздеть своего Жемчужного полностью, заставляя краснеть и извиваться изящной белоснежной змеей одновременно, теперь не достаточно; Тьма ненасытна и утробно завывает, затапливает сознательное и рвет клетки, пока под Древним это ледяное совершенство, столь охочее до касаний и ласк, требует к себе внимания, недальновидно и совершенно забыв с кем находится.

Его так легко подчинить и сделать своим... Прямо здесь, прямо сейчас! — темнота поглощает, подчиняет первобытному и глубинному, так что проще вонзить зубы в открытую белоснежную шею, и не раздумывая взять свое, ворвавшись в хрупкое тело: чувствуя его дрожь, слыша его крик, и подчинить его окончательно, двигаясь грубо и размашисто, обладая, словно ставя свое клеймо навсегда — вплетая в холодную белизну узор из живой тьмы, пока когти будут вонзаться в нежную кожу, пропарывая до крови, и мальчишеский крик боли будет смешиваться с криком наслаждения.

Потому что он только твой, принадлежащий только тебе!

Питч скидывает в последний момент черную блажь, ухватив контроль над той частью себя, которая никогда не должна предстать перед этим существом. Взгляд полный глубинных желаний и инстинктов окидывает распластавшегося под ним растрёпанного мальчишку, и... его Снежный заслужил быть на равных, без боли и той черной жестокости, которые так и рвут всё внутри. Снежный не заслуживает этого подчинения, поэтому...

Дрожь проходится по его напряженному белому телу, и мальчишка не ожидав, дёргается в следующее мгновение, когда мужчина, одним движением руки соединяет их вместе, сразу же наклоняясь и накрывает его рот поцелуем, не дав крику сорваться. Питч на пробу проводит вверх и вниз, дергано, быстро, и Жемчужный, отстранившись, не сдерживает свой голос, запрокидывая голову и стонет надломлено, умоляюще. Краска стыда все же заливает его лицо, но тело говорит о другом, поддаваясь под касания, рефлекторно двигаясь в такт.

Его Ледяная Смерть осмелевши кусается, оставляя собственнические острые метки, втягивая кожу и прикусывая до ощутимых следов, поддаваясь вперед бедрами на каждое сильное движение соединённых органов. Императору не составляет труда улавливать мельчайшие изменения, на незначительные секунды перекрывая свое удовольствие, лишь обращая внимание на Снежного, и как по телу того пробегает очередная судорога под жесткой хваткой. То как он хнычет, содрогаясь каждый раз, когда ладонь скользит проще из-за выделившееся смазки, как на новое плавное "вверх" мальчишка нетерпеливо двигает бедрами, вжимаясь сильнее, усиливая их контакт и обоюдное удовольствие.

Так провокационно и недоступно одновременно — брать не до конца, но показывать насколько может быть упоительно и невозможно, давая впервые своему неопытному Белоснежному почувствовать пронизывающее удовольствие и блаженство на грани неги; чтобы потерялся окончательно, сошел с ума и умолял приглушенным сиплым голосом, разрешая себя касаться вот так — на грани похоти и вседозволенности. Но… не переходя черту, насколько бы внутреннее не хотелось, не жгло всё, выдирая будто внутренности наизнанку, пока Тьма застилает взор кроваво-черным и требует присвоить по-другому. На островке всё еще контролируемого и здравого мелькает чужой, самый потаенный, чистый и неразбавленный страх. Как бы его Жемчужный не отпускал себя сейчас, сгорая в огне, его глубинное — что спрятано в тайнике души — тот мелкий кусочек сажи-страха ещё присутствует, неохотно подгрызая в подсознании забывшегося от удовольствия мальчишки. И как бы самой Тьме во плоти не желалось… Древний не тронет своего невозможного Снежного именно сейчас.

У них ещё будет время…

Питч сцеловывает жалобный стон с припухших губ, и тут же льнет к белоснежным будто вырезанным из тончайшего белого мрамора ключицам, оставляя грубые засосы, что расцветают мгновенно алым.

Когда Снежный придет к нему сам…

Движение ускоряются под громкий просящий полустон полукрик ошалелого от ощущений Джека, но он не собирается останавливаться или ослаблять хватку, заодно сцепляя заострившиеся зубы на белом плече, довольствуясь болезненным выкриком.

Когда Его Ледяная Смерть разрешит и дозволит абсолютно всё и намного большее, отдаваясь наконец полностью под его власть, прогибаясь в жадной истоме под…

Предвкушение ликующей Тьмы Питч подпитывает действиями, усиливая хват руки и проводя с нажимом быстро, без возможности привыкнуть самому и парню. Слишком сильно и чувственно — слишком грубо для их первого такого раза, разрешая в кой то веке почувствовать Джеку всё свое желание обладать здесь и сейчас. Не без удовольствие замечая, как подводит к грани, как это хрупкое тело под ним начинает дрожать, и Жемчужный сам сманивает его в очередной глубокий влажный поцелуй, пытаясь заглушись свои громкие стоны, перемежающиеся не то с просьбами, не то с мольбами, но замирая в следующий миг изумленно, долгожданно, будто вся вселенная сжалась в одно пространство незначительной комнаты и взорвалась одновременно. Мальчишка громко долгожданно вскрикивает, отпуская себя, вцепляясь ногтями до крови в спину и уходя за грань спешно, импульсивно, изливаясь под сокрушительным наслаждением, уводя вместе за собой за ту проклятую грань, когда даже Тьма расцветает под глазами Древнего переливающимися искрами.

— Снежный... — на хриплом низком выдохе, сжимая обессиленное подрагивающее тело одной рукой, спускаясь поцелуями по виску, щеке, захватывая губы вновь, вылизывая прохладный с привкусом крови рот, не давая Белоснежному потеряться в пространстве и времени.

А Джек всхлипывает совершенно по-детски, покорно и устало дает себя целовать, слабо обвивая ногами за талию, прогибаясь в последний раз, чтобы откровенно ещё раз потереться, словно почувствовать, что не сон; всё было — всё произошло.

— Не могу без тебя, — шепчет надломлено Жемчужный, заглядывая в расплавленное золото, на дне которого видит всё того же голодного раззадоренного зверя. И пусть голова у парня сейчас кружится, и он потерян в пространстве, он не может оторваться от этого взгляда, откровенно любуясь и мысленно в сотый раз признаваясь своему Тёмному Императору в любви, — Не могу и не хочу более жизни без тебя.

— Не будешь. Никогда не будешь, — Королю Кошмаров не нужно отвечать тем же надломленным шёпотом, но получается так же, сцеловывая последнюю каплю крови с левого уголка губ, поднимаясь выше и тем же жестом бережной Тьмы сцеловывая пару прозрачных капель на щеке, словно этим забирая последнюю скорбь, печаль и боль своей прекрасной Ледяной Смерти.

Полотно из тонкой, но непроницаемой Тьмы разрастается под спиной Жемчужного, нежно оплетая измученное покрытое испариной тело, и когда его приподнимают, садят на стол, мужчина накидывает соткавшуюся ткань на плечи потерянного мальчишки, который откровенно не желает отстранятся; Джек медленно и лениво снова подразнивает, покусывая шею и плечи своего Императора, давая понять что все еще жаден, всё еще не может насытиться, настолько наскучавшись. Питч понимающе усмехается про себя, и придерживая парня за талию, понимает, что пора менять локации: он исчезает с ним и со всеми тенями из комнаты, перемещая их к себе в покои, сразу ближе к крови.

Чтобы, сделав шаг вперед, плавно уложить ничего не успевшего сообразить мальчишку на черный шелк, чтобы без промедлений вновь завладеть его губами, подминая полностью под себя, ложась сверху, давая почувствовать свой вес и ненасытный жар возбуждения. Услышав очередной неповторимый громкий стон, оплетая заново Тьмой тонкие запястья, так намеренно и показательно в собственнической игре, и нетерпеливо разводя влажные бедра, устраиваясь между до хриплого крика, до новых укусов на своих плечах, до участившегося вновь сердцебиение аккурат под своей грудью.

— Снежный… — это хочется произнести мягко, обещающе покой и защищённость, но получается нетерпеливым предупреждающим рыком, срывающимся голосом на нет. Потому что даже не осознавая того, его Жемчужный мальчик провоцирует искренне: прогибаясь и потираясь вновь возбужденной плотью, хныча почти капризно, жадно не желая отстраняться, словно распробовав острое удовольствие на вкус и охочий до повторения того, что было только что.

— Ещё… — осмеливается на это недозволительное в мыслях ранее, Джек чуть отстраняется, вжимаясь с мягкость подушек, чтобы заглянуть в глаза, чтобы поддастся вверх и лизнуть провокационно в губы, шире разводя ноги под свои мужчиной, уверенный глубоко в душе, что боятся теперь нечего, и его Тёмный никогда не сделает того, что сам парень не хочет или боится.

— Будь со мной ещё… — Раздаются последнее слова Жемчужного в оглушающей тишине знойного яркого утра, впрочем, в обители покоев Императора словно стоит сама ночь, и тени сохраняют уединенный сумрак, защищая от пагубного и вовсе им сейчас не нужного света.