Надо мною кроме твоего взгляда не властно лезвие ни одного ножа…

В. Маяковский «Лиличка»

   Грей уже минут пять играл в гляделки с Нацу. Иные виды борьбы в присутствии Эрзы не канали и были наказуемы. Лететь через весь зал в стену не хотел никто из них. Даже если баланс сил, с учетом последнего всего, в команде пошатнулся, и они вместе вполне могли ушатать Скарлет, проверять это на практике, и нарываться на драку с ней не хотелось. Грей мог в одиночку распинывать армию подготовленных солдат, но Эрза продолжала внушать необъяснимый трепет.

   Грей побеждал. Нацу начал уже ощутимо нервничать и пытаться абстрагироваться от сидящего напротив Фуллбастера с его тяжелым гипнотическим взглядом, под которым хотелось вытрясти кошелек, заложить свой дом и продать родину одновременно. Ни первого, ни второго, ни уж тем более третьего Драгнил не желал и отчаянно думал, как бы не слиться.

   Выходило, что никак.

   — А, черт с тобой, засранец, — сказал Нацу и смачно моргнул. — Я уделаю тебя одной левой!

   А потом добавил:

   — Когда Эрзы не будет.

   Мнение насчет Скарлет — одна из немногих вещей, которые у них совпадали железно.

   — Заметано, — кивает Грей.

   Взгляд в глаза для него — всегда вызов. Он сталкивается глазами с врагами, с друзьями, когда нужно защитить свои убеждения, когда нужно показать свою решимость.

   Взгляд — лучший способ выразить то, на что слов не хватает.

   Грею говорят, что у него очень тяжелый взгляд. Мало кто способен выдерживать игру в гляделки с ним. Глаза Грея — чернильно-синие, темные, зрачок практически сливается с радужкой, если ничего не светит прямо в лицо.

   «Глаза снулой рыбы» — если верить Нацу.

   Бездна — если верить всем остальным, но никто больше на эту тему не высказывался, не потому что страшно или что-то такое, а потому, что никому, кроме Драгнила, до перепалок с Греем дела нет, незачем переходить на личности, цепляясь за что ни попадя.

   Но в глаза ему смотреть никто, конечно, не собирался. Как говорится, если долго смотреть в бездну, бездна начнет глядеть в тебя. А Грей хорошо научился угадывать момент начала зрительного контакта, так что в данном случае много времени не понадобится.

   Холодный и колючий взгляд волчьими клыками впивается в незадачливого смотрящего, личность смущается и отползает с линии огня.

   Грею всего за двадцать недавно перевалило, а глаза столетнего, в них читается «я слишком стар для этого дерьма», что, конечно, неправда, но усталости там на десятерых иногда хватает.

   Что ни говори, а его все-таки в гильдии немного боятся, демоническая сила, которая, по последним данным, может в любой момент сожрать его душу и не подавиться, превратить в демона, в хладнокровного убийцу.

   Грей молчит о том, что он уже сейчас готов выпиливать неугодных пачками, если это будет нужно…

   Не смотря на все, на каждого волка найдется свой однажды волкодав. Фуллбастер проигрывает любую войну еще до ее начала, выбрасывает белый флаг, спешно капитулирует, подписывая любой позорный мир, соглашаясь на выплаты в десятикратных размерах совершенно нечеловеческих контрибуций, отдает все территории лишь бы только эти глаза перестали вонзать ему в душу ножи, раскаленные иглы, бить хрустальные вазы терпения, усыпая все вокруг мельчайшими осколками, которые не вытащишь.

   Лишь бы эти глаза смотрели только на него.

   Грей думает, что все эти шутки про суицид чертовски оправданы, если он согласен тонуть в самой глубине темно-синих глаз Джувии.

   Если и есть что-то способное убивать его внутренне так, чтобы он сам желал смерти, с улыбкой (метафорически) шел в объятия к прекраснейшей (впрочем, сие звание уже девятнадцать лет упорно подвергается сомнению самим существование Локсер), то это глаза водной колдуньи. Больно ловить на себе взгляд, в котором двадцать четыре на семь горит неугасимым пламенем л ю б о в ь.

   Было больно, потому как он не мог, хоть наизнанку вывернись, ответить на эти чувства в том же объеме. Даже если он любил ее, даже если уже дважды фактически умирал ради нее, даже если готов последовательно нагнуть весь мир, а потом положить к ее ногам, даже если хочется украсть все сокровища мира, сорвать с небес звезды, поменять рай и ад местами — все это, кроме первого, было ей не нужно. Все, в чем она нуждалась, — он сам, а Грей не нуждался даже в ней, он бы научился существовать без нее, если бы она только где-то была, он был готов стереть себя из ее жизни, если бы это гарантировало мирную жизнь для нее, он бы с удовольствием стал объектом ее ненависти, если бы она была в безопасности. Но она не нуждалась.

   Грей был готов на любые жертвы, так его научила жизнь, хочешь чего-то — плати. Хочешь отомстить за смерть родителей — потеряй дорогого учителя, хочешь спасти хоть какую-то семью — потеряй отца снова, хочешь предотвратить страшную катастрофу — оставь самое дорогое там, где его не тронут, не хочешь убивать единственного человека, которого обещал себе защищать, — умри сам.

   Умри сам.

   За все в этом мире нужно отдавать долг.

   Грей не знает, что отберет у него жизнь за любовь Джувии и его чувства к ней.

   И Грею страшно смотреть в ее

   «Жить без тебя не могу»

   «Мне много не надо, просто будь рядом»

   «Я все сделаю, только, пожалуйста, не

   отталкивай

   меня»

   глаза.

   Грей обнимает ее аккуратно, боясь сломать. «Это так мило» — где-то в сторонке воркуют Мира и Эрза. «Это то, ради чего я вообще живу», — думает Грей, чувствуя себя неоправданно счастливым, незаслуженно одаренным величайшим сокровищем мира.

   У Джувии тоже темные глаза, живые, искрящиеся. Пронизанные светом не смотря ни на что.

   Это больно.

   Грей обнимает Джувию еще и чтобы не иметь возможность сталкиваться с ней взглядами. Если бы Нацу знал об этом, он бы крикнул что-то вроде «Привет, Джувия!» и Грей проиграл бы даже если бы ее там не было.

   Знала бы только Джувия, сколько у нее на самом деле рычагов давления на него. Без шуток, она бы не только могла выйти за него, но и захватить мир руками Грея. Стоило порадоваться, что она временами слишком чиста и невинна для этого мира, иначе бы ему давно пришел конец, миру, то есть. Хотя, возможно, и одному ледяному колдуну тоже.

   А так Джувия даже и не понимала, что у нее есть цепной зверь на коротком поводке, страшный зверь, который будет рвать всех ее врагов зубами и когтями.

   Страшный зверь, который будет сворачиваться у ее ног клубочком и преданно смотреть снизу вверх, ожидая, когда же маленькая хрупкая ладошка опустится на вздыбленный загривок и погладит.

   Страшный зверь, который без нее будет тоскливо выть на луну и искать ее в каждом прохожем.

   Грей отдаст все в этом мире.

   И ничто его не остановит.

   А Джувия и знать не будет, радуясь, что Грей ее любит.

   Она — далеко не центр вселенной, просто смысл этой гребанной жизни. Как закон всемирного тяготения, без которого вселенная давно развалилась бы на составные части. Или и того хуже: не собралась бы однажды в то, что есть.

   Жизнь Грея перестала принадлежать ему давно, но помимо родителей, Ур, Уртир цепь, крепящаяся к его ошейнику, оказалась в руках Джувии.

   И если она скажет умереть, он это сделает с радостью.

   Он ведь хороший прирученный зверь.

   Только для нее.

   …для того, чтобы Джувия жила и продолжала убивать его взглядом.

   — О чем Грей-сама думает? — спрашивает Джувия вечером, когда они шагают по узким мощеным улочкам Магнолии в сторону дома, пока вокруг происходит война густых сизых сумерек и ночной чернильной прохлады. Грей, вдыхающий кисель, пахнущий пылью, тщательно прожаренным солнцем всем и цветами, вместо воздуха, в такие минуты разрывается между желанием сбежать на север и наслаждаться ленью, бегущей по венам напополам с кровью. У Джувии таких дилемм не было: что взять с коренной южанки, которую большую часть жизни преследовал дождь.

   — А, так, ни о чем особенном. Просто вспомнилось, что Нацу, вроде как, забил мне стрелу, но что-то у него там не срослось с этим.

   — Это огорчает Грея-сама?

   — Да не, мне без разницы, тем более, что это перестает быть веселым: нам приходится оговаривать слишком много вещей заранее, чтобы и не поубивать друг друга, и не разнести Магнолию к чертям, — качает головой Фуллбастер.

   — Или Грей-сама и Нацу-сан просто взрослеют, когда драться просто ради драки уже не хочется.

   — Или это, — не стал спорить Грей. — Но это реально слишком муторно, хочешь вломить, а потом в последний момент вспоминаешь, что урон по площади, и ты расхреначишь полгорода, а то, что останется после тебя, доломает Нацу, либо уворачиваясь, либо блокируя, либо контратакуя. Не хочу отстраивать Магнолию еще раз.

   — Ну, конечно, — улыбается Джувия и обнимает его за руку, потираясь щекой о темную ткань плаща, и стреляет глазами снизу вверх (чему способствует увеличившаяся за пару лет разница в росте). Грей смотрит в ответ уж как получается, он мастер, конечно, тяжелых и долгих взглядов, но смотреть на Джувию хмуро дольше секунды редко когда выходит, да и просто смотреть ей в глаза тоже.

   Дальше они идут молча, его рука лежит на ее талии так удобно, как будто кто-то свыше миллиарды лет назад решил, что лучшее место для руки некого Грея Фуллбастера — то, за которое он обнимает некую Джувию Локсер. Она, кажется, разделяет это мнение больше, чем на все сто: уж кому как не ей быть уверенной в какую-нибудь глупость вроде судьбы или предназначенности, хотя кто как не Грей разделяет схожую точку зрения, только зовет это иными словами.

   Хотя Фуллбастер немного соврал: думал-то он совсем не о Нацу, даже близко нет.

   Глаза Джувии — самая красивая смерть на свете.

   — думает Грей, держа водную колдунью в своих руках.