Нет причин убегать

— … Эти видения, которые у нас были.

Джек демонстративно отвёл взгляд от Гвен обратно к документу, которым занимался, но её, очевидно, подобное ничуть не смущало.

— Мы все видели людей, которых любим. Что видел ты?

Капитан молчал добрые несколько секунд, в итоге вместе с выдохом выдал только:

— Ничего. Я не видел ничего.

— Джек, — окликом пресёкши его стремление отвернуться, продолжала она, — что могло бы соблазнить тебя? Какие видения могли бы убедить тебя, заставить открыть Разлом?

Он, очевидно, собирался ответить, но слова застыли на полпути и так и не сошли с его губ. Джек ограничился лишь очередным вздохом, за которым последовали пустая улыбка, притворный смешок и покачивание головы, — слишком много вопросов и слишком много дел, чтобы непременно отвечать на все.

***

— Значит, ты не можешь умереть.

— Выходит, что так.

Ничего не ответив, Янто хмыкнул, затем отпил глоток вина из своего бокала — деликатный вкус крепкого напитка даже помог, казалось, совершить очередной шаг в сторону принятия странного, но неоспоримого факта о его капитане.

Вольный высотный ветер приятно холодил кожу, игрался с деталями одежд, щупая всё новое на своём пути, пока с любопытством проносился мимо двух мужчин, вторгшихся в его одинокое поднебесное пространство. Они словно балансировали на грани двух миров: далеко наверху сверкала звёздной россыпью холодная бесконечность; далеко внизу шумел, затухая, засыпающий город… Жизнь на земле дышала привычно размеренно, но стоило, как сейчас, взглянуть на неё со стороны, как она начинала казаться маленькой и пустой. А здесь — только Джек и Янто, вдвоём, и этот беспокойный ветерок, что шаловливой рукой растрёпывал их волосы, будто желал стать частью происходящего, пытался что-то нашептать на ухо, ведь у него здесь, наверху, за завесой привычной приземлённой реальности, слишком редко бывали гости. И повсюду вокруг огни дырявили темноту, которая одинаково тяжела в любой стороне Вселенной.

Джек был инициатором их сегодняшнего времяпровождения: он, не теряя времени даром, пригласил Янто на свидание ещё в тот самый день, как пришёл в себя после… “мёртвой недели”. Итогом явилось немалое удивление со стороны приглашённого, хотя вызванное не столько оказанным вниманием, сколько вдруг сменившейся позицией капитана на более активную — и даже не в сексе, а в плане развития отношений. Можно было подумать, будто Джек переменил что-то в своём мировоззрении — такой резкой казалась перемена стратегии. Конечно, нельзя сказать, что на то не было причин. Однако наверняка Янто тоже знать не мог. Он вообще мало что понимал в последние дни и поражался своему боссу пуще прежнего, даже если не брать во внимание бессмертие: Джек не чинясь простил всем то массовое помешательство с видениями, опасно граничившее с откровенным предательством, неразумное открытие Разлома, повлёкшее за собой угрозу апокалипсиса, и своё собственное убийство… Но впрочем, почему бы и не демонстрировать поразительные чудеса альтруизма, раз уж ты бессмертен?

Как бы там ни было, Янто, безусловно, принял приглашение. Мог ли его ответ оказаться другим хоть в какой из возможных вселенных, в самом-то деле?.. Но пришлось немного повременить. Несколько чрезвычайных неотложностей непременно свалились на них, обязав экстремальной занятостью на ближайшие пару дней.

Всё натуральным образом прошло, и сейчас они здесь, расположились на крыше случайно выбранной высотки — ведь Джек не мог не устроить вечер в своём излюбленной манере; у каждого в руке по бокалу превосходного вина — охлаждённого ароматного хереса Pedro Ximenez более чем тридцатилетней выдержки — и пара бутылок других сортов припасена в портативном холодильничке, на всякий случай. С каждой минутой вечер становился всё более красочным: ясная погода, приемлемая температура воздуха, великолепный обзор города, залива и прилегавшего пространства именно с этой точки, тарелка с закуской в виде разных свежих фруктов, твёрдого и голубого сыра… а также приятная беседа. Откровенно говоря, Янто не смел надеяться на что-то большее, чем получасовое рандеву в том недавно открывшемся французском ресторане вблизи от мемориала, и для него оказалось приятной неожиданностью, что Джек подошёл к делу с абсолютной серьёзностью — приложил усилия, чтобы сделать из этого вечера в самом деле что-то необыкновенное, и ему, надо признать, удалось. Всё, что оставалось Янто: радоваться оказанному вниманию, но также принципиально это скрывать. Не всё сразу.

В минутной тишине отвлёкшись на поток собственных мыслей, Янто цепью случайных воспоминаний пришёл к недавнему событию и, раз такое дело, решил не пренебрегать возможностью пролить свет на некоторые… детали. Отпив скромный глоток и опустив руку с бокалом на бёдра, он, прочистив горло, нарушил молчание:

— А что насчёт того случая… на “Небесах”? Или, как его правильно назвать, тот запортальный инопланетный мир. Этот… избавитель назвал его так… не важно, — только теперь, уже начав говорить, юноша обнаружил, что из-за лёгкого опьянения слова начали выскальзывать из-под контроля и мысли спутывались друг с другом где-то на стадии раннего физического формообразования, за что получил укол смущения, но останавливаться не собирался. — Мне казалось, что ты близок к смерти или вовсе мёртв. И я делал тебе искусственное дыхание. Имело ли это какой-то толк? Или это был просто… ты?

— Да-а… Это был просто я, — Джек ожидаемо засмеялся, припоминая. — По правде говоря, тебе бы не помешало поработать над этим навыком, ведь, знаешь, окажись на моём месте не я…

— Да ну тебя, — отмахнулся он, но ответной улыбки не сдержал.

— Но, Янто, я высоко оценил твои старания. К тому же, поцелуй вышел отличный. Осталось всего-навсего научить тебя остальному, верно?

Джонс отпустил театральный вздох и наградил Харкнесса укоризненным взглядом, всем своим видом, однако, показывая, что каждый этот жест — шутлив. Капитан же не ответил ему ничем, кроме очередной бесстыжей ухмылки и такого же неоднозначного и длинного взгляда.

Игривое настроение не задержалось надолго; небольшой момент обоюдного молчания привёл Янто к другому недавнему воспоминанию.

— Ещё я помню, как Сьюзи отреагировала на тебя, когда мы вернули её к жизни. «Я думала, что убила тебя». Значит, вот, что было на самом деле?

Джек положительно кивнул и медленно выдохнул.

— Выстрел был хорош. До сих пор помню эту звенящую мигрень на несколько дней вперёд…

Янто не сразу нашёлся с ответом: внезапно настигшее осознание того, о чём он до текущего момента даже не удосужился задуматься, неприятно кольнуло куда-то в межрёберную плоть.

— Так значит, — он слегка нахмурился, не подавая виду о своём смущении, — ты чувствуешь всё это? Каждый раз?

— А ты думал, что нет? Что это проходит мгновенно и безболезненно, как по щелчку? — Джек отпустил смешок, надеясь сгладить острые углы, которые могли бы возникнуть после такого ответа. — Хотел бы я, чтобы всё действительно так было…

— Ну, — Янто пожал плечами; в конце концов, он был не из тех, кого просто обескуражить и тем более вынудить продемонстрировать это. — Снаружи как-то так и кажется.

— Что ж, — он потянулся за бутылкой и умелым жестом налил себе добавки. — Только снаружи.

Янто молча проследил за этим отвлечённым жестом и чуть прикусил губу, почувствовав себя неловко, но любопытство пока продолжало брать верх .

— А… что насчёт теперь? Имею в виду, нетрудно догадаться, что Абаддон тебе непросто дался — ты лежал мёртвым не одни сутки. Не говоря даже, что Оуэн застрелил тебя до этого. Это… это ведь так просто не пройдёт, я прав?

Джек медлил, наделив своего партнёра долгим пристальным взглядом; Янто, как он ни старался, не удавалось разгадать эмоцию, спрятанную в этом неоднозначном взгляде. В конечном итоге капитан на выдохе произнёс единственное:

— Да.      

— Тебе больно сейчас?

— Агонически, — он мягко улыбнулся — действительно мягко, не так, как улыбался бо́льшую часть времени, — в надежде, что хотя бы это поможет собеседнику не воспринимать данное откровение как нечто трагическое. — Но это, правда, последнее, о чём тебе стоит переживать, Янто. Скоро я снова буду в порядке. Я всегда буду в порядке. Это неизбежно, — Джек отвернулся, мгновением позже прибавив неопределённое: — … по всей видимости.

— Да уж, — помолчав, выдохнул Янто. У него, естественно, оставались ещё вопросы, но из-за назойливого ощущения, тревожащегося о нарастании напряжения, он решил слегка притормозить с этим. — Я думал, что станет проще, когда начну узнавать о тебе больше, но это… как-то усложняет всё.

— И не говори, — усмехнулся Джек — убедительно и искренне. Он повертел свой бокал в руке, наблюдая за отражением городских огней, которые, переливаясь, игрались с оттенками цвета, теснившегося в микропространстве между стеклом и тёмной жидкостью.

Какое-то время Янто просто смотрел на лицо Джека, пытаясь разгадать, возможно ли, что недавние слова как-то задели его или нет, но в конце концов решил, что нет нужды беспокоиться. С виду всё казалось более чем в порядке. Так и зачем копать глубже? Этим можно только испортить момент.

Джонс задумчиво улыбнулся. Последний подобный момент — наедине, за пределами рабочей обстановки — выдался в вечер того странного пустого четверга, когда капитан Харкнесс заявился к нему на квартиру незваным гостем. Это было не так уж давно, каких-то пару недель назад, но ввиду насыщенности событий последних дней ощущалось так, будто между двумя временными отрезками лежала маленькая вечность.

С той поры неоднозначных настроений между ними не изменилось ничего: в рабочее время Янто продолжал называть Джека “сэр”, готовить ему кофе, делать всё, что потребуется и сверх того, раз за разом опережая ожидания, а редкими ночами, когда капитан не был в погоне за кем-то или чем-то и не пропадал где бы то ни было ещё, Янто отдавал себя ему целиком. Забывая обо всех противоречиях, обо всех предрассудках, о мыслях о прошедшем и грядущем, о всех людях, существах, событиях… кроме него. Забывая о самом себе и своих желаниях, кроме тех, что касались его. Забывая обо всём этом мире, сотканном из одиночества и холода, в котором повсеместно обитали паразитические тени сожаления. Недосказанность, которую оба ощущали, никак не влияла на растущее притяжение двух душ — только, разве что, привносила новые оттенки в громадную картину “Желания и воплощения”.

Они так и продолжали убегать, каждый от собственных сокрытых неприятием проблем, не говоря напрямую, а просто хватаясь друг за друга. Будто чужая рука — спасительный трос. Будто чужая постель — самое безопасное место на Земле, чтобы укрыться от ядовитой правды, спастись, свернув с пути искупления. Чтобы заглушить бесконечную боль. Не слышать её биения, не чувствовать, как она ворочается внутри, скребётся по стенкам рёбер, разрастается и звереет, стремится пожрать целиком. Точно внутренности кишели чумными крысами.

Прекрасно понимая, что взаимозависимость не решение, они осознанно закрывали глаза, позволяли ей развиваться по заведённому порядку, обманывались, шли на уступки с самими собой. Чтобы только не остаться в одиночестве. И раз за разом каждый для самого себя очерчивал новую границу, заново убеждал себя, что переступать её не следует, что опасно заходить так далеко, а потом, слишком скоро, уже упирался в неё ладонями вновь и отодвигал — подальше.

Хотя, пожалуй, кое-что изменилось. Янто признал, что влюблён в этого мужчину, и не собирался больше тратить ни секунды своей жизни, отрицая это. Порой он даже думал признаться, в особо эмоциональные периоды. А затем ярко рисовал в воображении картину наиболее вероятного развития событий, перешедших к фазе “после”, — отторжение. Почти наяву ощущал удушающий стыд, неловкость, сожаление… и прочую ерунду, забивающую самооценку в самый дальний тёмный угол. Лучшее из всего, пожалуй, это жгучее чувство отвращения к себе за ошибку, которую не имел права совершать. Потому что тратить время на научение на своих ошибках — это привилегия, и Янто не мог такого себе позволить. Подобного устойчиво возникавшего потока мыслей было достаточно, чтобы отбросить наивное наваждение подальше от себя и текущих дел. Снова и снова, до тех пор, пока не смирится и охладеет — когда-нибудь это должно произойти, к лучшему.

Помимо всего прочего, Джонс был твёрдо убеждён, что у Харкнесса нет никаких чувств. Только последовательные выбросы гормонов в кровь.

Так и проходили дни — уже привычным порядком во всех аспектах жизни. А потом Джек умер. Дважды. И если в первый раз, когда он, застреленный, ожил пару минут спустя, у Янто не было времени осознать произошедшее за необходимостью действовать как можно скорее, то потом... что ж, потом выдался случай всё неплохо обдумать.

Когда Янто только увидел его — безжизненного, холодного, убитого, — он хотел возмущаться во всеуслышание, ругаться, браниться — так громко, чтобы слышал весь этот убогий мир, и насмерть бороться с любым, голыми руками, не важно, кто или что попадётся на пути. Опять. Досада смешивалась с сомнением, всё это довершалось удушливой хваткой петли здравого смысла — из мёртвых не возвращаются. Никто. Даже самые лучшие. В конечном счёте, ему достало упорства найти в себе силы и запереть этого “второго Янто”, целиком сотканного из пылающего гнева, обратно в его морозную клетку. Ведь это сродни преступлению: позволить эмоциям сорвать с него так слаженно сшитый костюм невозмутимо спокойного человека — профессионала, — который он носил так долго, что тот въелся в кожу. Почти заменил её. Почти заменил и его самого.

Янто Джонс упорно хранил молчание и занимался своей работой. Вопреки ужасающей силе внутреннего давления, из-за которой становилось трудно передвигаться в пространстве. Трудно дышать. Его поражало ощущение, будто он смотрел на реальность с изнаночной стороны, извращённо вывернутую вспак, раздробленную, надломленную — как он сам.

Как результат, Янто почти перестал верить, что чудо произойдёт и он снова увидит своего бравого капитана. Живым. Улыбающимся, смеющимся, флиртующим — откровенно до нелепости. Порой он не на шутку завидовал твёрдой вере Гвен, стойкости её убеждения и силе; упрямости, заставлявшей приходить туда каждый божий день. Янто слишком скоро одолели мысли, что если уж какие чудеса происходят, то им наверняка свойственно и “заканчиваться” — испаряться так же внезапно, как возникли, вместе со всеми последствиями. Или что, скорее всего, никакими чудесами они не были — показалось. Свидетели произошедшего ошиблись, вот и всё. А также, что он, наверное, проклят или что-то в этом духе. Как иначе объяснить то, что стоило ему привязаться к кому-то — этот человек погибал?

Да, он опять привязался. Как бы ни старался, ни сдерживался, ни осторожничал, как бы ни отрицал — это было так. Стоило задуматься глубже в этом направлении — можно почувствовать, как разрывался неумело наложенный на сердце шов и расходился вразмёт. Страх перед раной, проникавший по всему телу, скручивавший всё существо в тугой комок, заставлял закрыться и дать себе неозвученное обещание — больше никогда. Боль со жжением расползалась по всему телу, переносимая кровью путями вен. Хотя он не испытывал её в полной мере, он уже чувствовал, что что-то… кончено.

Янто почти не выходил за пределы Хаба за эту неделю. Он не сидел рядом с Джеком как Гвен, потому что знал: не выдержит. Одной яркой мысли достаточно было, чтобы понять, что с ним случится, потому даже не пытался. Как бы ни хотелось. Но даже если бы он решился: место уже было занято. Возможно, не в одном лишь этом смысле.

Вместо того он слишком часто, убедившись, что никто не заметит, запирался в офисе Джека — каждый вечер. Безотчётно поправлял предметы, хаотично, как казалось, расставленные здесь — на столе в частности, — с нежной бережливостью оставлял всё там, где оно должно быть, потому что здесь была система, и он уважал её — может, слишком сильно. Слишком часто он сгребал старую шинель в объятия, щупал её ворсистый покров, судорожно вдыхал специфичный запах, будто надеясь, что так хотя бы он, запах, останется с ним навсегда. И проводил всю ночь там, в той маленькой комнатке под офисом, — совсем один.

Янто никогда не оставлял за собой следов.

Однако вот же он, капитан Джек. Вернулся. И теперь всё ощущалось как-то... иначе. Даже просто быть рядом с ним. Словно будучи человеком, панически боящимся высоты, подходить к краю тридцатичетырёхэтажного здания и заставлять себя смотреть под ноги. Янто нередко задавался вопросом, станет ли проще — хотя бы обратно до той степени, как раньше, — или “ореол непостижимости” слился с образом Джека навсегда, и так и будет преследовать его в минуты молчания.

— Так, всё-таки, каково это? — заскучавши, в конце концов, в тишине, Янто вновь осторожно принялся дознаваться. — Жить среди нас, обычных смертных, отличаясь так разительно. И как давно ты вообще… такой?

Джек улыбнулся, заглянув ему в глаза.

— По одному вопросу за раз, дорогой, — предупреждая ответную реакцию, он поспешил продолжить: — Но вообще, да, давно. Где-то в области ста пятидесяти лет постоянно начинаю путаться.

Янто сдвинул брови, привычным образом складывая дважды два.

— Ты родился в девятнадцатом веке?

— Нет, — в естественном смехе Джека прослушивалось заметное облегчение, — нет, что ты… нет… но… я в нём застрял. Во второй половине.

Джонс старательно сдержал вздох и только понимающе кивнул. Всё в порядке, пока что это звучит как сама собой разумеющаяся среднестатистическая жизненная последовательность бессмертного человека. Да, странного рода сарказм он тоже оставил при себе.

— Видишь ли, на самом деле я из будущего, — продолжил вскоре Джек, не дождавшись ответа. Выражение его лица плавно приобрело оттенок какого-то довольства, прежде чем он добавил: — Пятьдесят первый век, если быть точнее. О, Янто, тебе бы стоило это увидеть…

— Устройство будущего или твои юные годы?

— И то, и другое, разумеется.

— Что ж… — Янто усмехнулся и пригубил было бокал, но обнаружив, что он опустел, огорчённо опустил его на свободное место на жестяном подносе, разделявшем их с Джеком. — Буду рад, если ты поделишься подробностями, но уже в другое время. Чувствую, этому разговору нужен будет отдельный свободный вечер, а то и несколько.

— Да уж, твоя правда, — Джек жестом предложил добавки, но Янто воздержался, чувствуя, что уже находился опасно близко к границе, за которой начинало отпадать самообладание.

Он упёрся ладонями в колени и потянулся, почувствовав себя удовлетворённым настоящим: вечер, тишина, лёгкое опьянение, разгоняющее кровь и растекающееся приятной теплотой по телу, Джек, в кои-то веке отвечающий на вопросы, а не загадочно ускользающий от них, — что может быть лучше? Хотя, пожалуй, ветер мог бы быть теплее. Янто откинул голову назад, улыбнулся и неминуемо почувствовал, как Джек остановил взгляд на его обнажившейся шее — он даже не нуждался в доказательстве правоты.

— Должен тебе сказать, — проговорил он, повернувшись лицом к своему боссу и с трудом удержал торжествующую ухмылку, отметив, как тот “невзначай” живо отвёл взгляд в сторону, — ты как-то старомоден для парня из будущего. Не пойми меня неправильно…

— Что я могу сказать? — Джек усмехнулся и подмигнул. — Классика остаётся классикой даже в десятках тысяч световых лет от Земли и никогда не выходит из моды.

Последовав примеру Янто, он осушил свой бокал, убрал на поднос, а затем убрал и сам поднос в сторону — подальше, чтобы не мешался. Джонс проследил за его движениями и оценил открывшиеся перспективы, но таки подавил желание сиюминутно пододвинуться вплотную, вопреки силе оного.

Естественно, Янто принял во внимание этот “нечаянный” акцент на внеземное, но так и быть: он уже готов принять на веру всё, что угодно. К тому же, если подумать… за время, проведённое с Джеком, он привык к нему и его специфичным особенностям, перестал замечать то, что поначалу резко бросалось в глаза. Отодвинул подальше и забыл, так и не придумав названия тому, что обнаружил. Теперь же, вспомнив и попытавшись взглянуть на это с другой стороны, Янто задумался: в самом-то деле, могло ли нынешнее время на этой Земле явить такого человека, как капитан Джек? И дело даже не в его неоспоримой неотразимости, а… хотя, отдать должное придётся. Янто правда находил его неотразимым. Особенно сейчас, в этот самый момент, в этом самом свете, настроении… с этого определённо удачного ракурса вид его лица был таким… чёрт возьми, он что, уже пьян?

Юноша торопливо стряхнул с себя накатившее наваждение.

— Хорошо, загадочный акосной инопланетянин из далёкого будущего в галактике Эйч. Как это тебя угораздило застрять на захолустной Земле в девятнадцатом веке? — он с удовольствием проследил за реакцией босса. — Неужто и ты жертва нашего неуемного Разлома?

— Знаю, в это будет трудно поверить, но — нет, — Харкнесс благоразумно сдерживал настырно просившиеся наружу смешки. — Скажем так… мои же технологии меня подвели, — он бросил быстрый взгляд на кожаный браслет на левой руке — достаточно, чтобы Джонс уловил суть.

— Что, разве это не просто причудливое украшение?

— Манипулятор воронки. Практичное и изящное приспособление для путешествий во времени, — улыбка задержалась на лице Джека на несколько мгновений. В его памяти ненадолго ожили моменты, когда Доктор при любом удобном случае критиковал это нехитрое приспособление со свойственным ему искрящимся остроумием. Хотя улыбка по-прежнему красовалась на лице капитана, следующий несдержанный выдох вышел печальным. Он хлопнул ладонью по ремешку прибора, вскользь бросив последнее: — Сломался.

— О. Жаль, — Янто не мог не заметить перемены, особенно когда его партнёр отвернулся в сторону. — Ну, хотя бы в четырнадцатый век тебя не забросил. Что-что, а там застрять врагу не пожелал бы…

К своей радости он увидел, что его попытка хоть каким-то образом улучшить настроение Джека и уберечь от окончательного падения, похоже, увенчалась успехом. Капитана рассмешил этот комментарий, и он вновь повернулся лицом к собеседнику, слегка улыбаясь.

— Да? А что не так с четырнадцатым веком?

Здесь Янто в качестве ответа не придумал ничего лучше, чем состроить гримасу отвращения, без слов вопрошая: «А ты сам не знаешь?»

Джек хмыкнул, подтверждая, что оценил его остроумие. На этом развитие беседы вновь угрожало замереть, однако, никак не желая молчать сейчас, Янто поспешил прервать паузу:

— А как насчёт другого вопроса?

Капитан отреагировал не сразу, глядя на Янто слегка прищурено, будто не улавливая, о чём это он.

— Каково мне жить такой жизнью? — он неясно хмыкнул. — Боюсь, мой ответ никак не будет отличаться от, скажем, твоего. Я не могу сказать, каково это — жить, потому что у меня нет определённого ответа. Как и, смею догадываться, ни у кого во вселенной.

— Справедливо, — помолчав, негромко согласился Янто.

— Я всё ещё человек, — куда-то в сторону продолжил Джек, обращаясь уже скорее к самому себе, — и отличает меня от остального человечества лишь то, что я задержался на этом свете дольше, чем кто-либо когда-либо задерживался. Да, возраст по-прежнему ничего не значит.

Он прервался, вновь повернувшись к собеседнику; по его задержавшемуся взгляду нельзя было понять, ожидал он ответной реакции или всё-таки нет. Янто слегка прикусил губу, не имея ни малейшего представления, как на такое реагировать, а Джек, в свою очередь, случайно задумался о чём-то отвлечённом, глядя на его юное лицо, трогательно порозовевшее из-за воздействия спиртного. Капитан испытал одномоментный порыв ласковым прикосновением притронуться пальцами к его тёплым мягким щекам, но всё же решил оставить разного рода нежности до следующего этапа развития сегодняшнего вечера. Вместо того он выдохнул и продолжил:

— Я гораздо больше терял, — Джек снова замолчал. Янто старался не показать вида, что ощутил укол жалости, особенно из-за того как он произнёс эту реплику. Но на сей раз долго молчать капитан не собирался: — Но, хей, и обрёл гораздо больше тоже, — и теперь на его лице расцвела широкая яркая улыбка.

— Пытаешься пробудить во мне зависть? — с притворным подозрением отозвался юноша.

— Конечно нет. Просто…

Янто отпустил снисходительную усмешку и повернулся в сторону от него, сделав вид, будто заинтересовался чем-то внизу.

— Ты уж прости меня, обычного человека, за любопытство. Так сложилось, что мы нелепо ограничены, а всё равно стараемся ухватить побольше всякого за жизнь, длиной в жалкие несколько десятилетий.

— Это не так. Вы не ограничены — не по-настоящему. Время не в силах ограничить ваш потенциал, если судьбе по-настоящему угодно. Или даже вам самим, — валлиец поднял голову и широко заулыбался, сдерживая саркастическую усмешку. — Не издевайся. Я многое повидал на своём веку, помнишь? — теперь Джек и сам с трудом не засмеялся, на секунду подивившись, что действительно начал всё это говорить. — И… Обычных людей не бывает, Янто. Вообще. Я прекрасно понимаю, почему тебе может казаться сейчас, что никто и ничто из этого, — быстрым обобщающим движением руки он указал на горящий светом электричества город под ними, — не имеет смысла. Ты молод, и перед тобой вдруг открылся даже не целый мир, а целая вселенная. Причём с худших сторон в первую очередь — по вине Торчвуда, — он покачал головой, ощутив собственное бессилие и вместе с тем вину: вполне возможно, не только за одного лишь Янто. — Я знаю, потому что сам таким являюсь столько, сколько себя помню. Без веры во что-то большее, что-то лучшее, в смысл… иногда даже без веры в себя; хочешь — верь, хочешь — нет.

— С чего бы тогда мне вообще верить твоей обнадёживающей речи? Я даже не чувствую, что ты сам хоть сколько-то веришь в то, что говоришь.

— Потому что со мной случилось кое-что, изменившее меня. Один друг показал мне, что жизнь ценна в любом её проявлении, что понимание случайности бытия не должно быть таким опустошающим, не должно лишать надежды, желания бороться за эту самую жизнь, веры во вселенную. Ведь вселенная, правда, стоит того, чтобы верить в неё — видеть её. Даже когда кажется, что было бы лучше, если бы ничего этого не было, — Джек небрежно прервался, вздохнул и покачал головой, уже начав себя ругать за то, что заходит так далеко. И что всё сходящее с языка получается таким… до неприличия нескладным. В голове звучало лучше. Намного лучше, чёрт возьми. Потерев глаза пальцами, он всё-таки решил продолжать: — Но да, ты прав, я сам не могу чувствовать совершенную правоту этого мировоззрения. “Не верю, во что говорю”. Я всё ещё меняюсь, но честно стараюсь двигаться в эту сторону, на которую этот друг указал мне однажды, — в порыве полусорвавшегося откровения он хотел было добавить: «И всегда буду продолжать ради него», но в последний момент сдержал себя. К лучшему, как он решил постфактум.

— Всё ещё меняешься, — Янто с шумом выдохнул. — Если этот твой хвалёный процесс обретения веры занимает так много времени, боюсь, мне никогда не поспеть за тобой, — он опять отвернулся и некоторое время обдумывал что-то, точно решаясь, говорить или нет. — А пусть ты прав и все мы необыкновенны — смерти на это плевать. Она всех обесценит одинаково.

— Ты считаешь, что смерть — обесценивает? Вот как?

— А разве это не так? Мы уходим в расход — небытие — и это всё.

— Нет, не так. Конечно нет. Никто не перестаёт быть особенным оттого, что умирает однажды. Любовь к тому, кого больше нет, не ослабеет и не утратит свою значимость, сколько бы времени ни прошло, если она настоящая.

— Это тоже из раздела личного опыта, я прав?

Джек ничего не ответил, только сжал губы и выразительно посмотрел на партнёра; Янто не видел этого, снова занятый изучением какого-то далёкого клочка земли у себя под ногами. Переждав несколько уплотнённых смущением мгновений тишины, юноша не выдержал и выдохнул:

— Прости.

— Ничего страшного, — предсказуемо, но искренне, отозвался Джек, добавив секундой позже: — Мы все боимся этой темноты.

Первичным душевным порывом Янто было возразить, но он осадил себя, поняв: тут нечему возражать. Он и правда напуган — этим огромным необъятным миром и ещё более непостижимым посмертием, — потому и огрызается. Джек, очевидно, более чем хорошо понимает это. И прощает его. Опять.

Некоторым временем позже Янто вздохом нарушил застоявшуюся тишину. В какой-то момент выскользнув из беспрерывного потока размышлений в реальный мир, он заметил, как холодно стало: кончик носа и пальцы начинали страдать первыми. Ночь вступала в свои законные права и с каждой минутой её хватка становилась суровее. Ввиду такого обстоятельства, он позволил себе отказаться от сопротивления собственным желаниям и молча придвинулся к Джеку вплотную, вместе с тем не прекращая противоречиво переживать, что тот не ответит взаимностью — не сейчас, не после всего, что отзвучало. Но капитан оказался отнюдь не против, наоборот: он с готовностью обнял Янто за плечи и прижал его к себе, да поплотнее, вложив нескрываемую нежность этот жест. Словно только и ждал возможности всё это время. Улыбнувшись получению отклика, Янто с возросшей уверенностью обнял его за талию одной рукой, вторую мягко опустил ему на грудь, и позволил себе расслабиться в приятной близости. Как бы там ни было, сколько бы раз Джек там ни умирал, окутывающее тепло его объятий — всегда самое что ни на есть живое.

— Иногда я хотел бы остаться мёртвым навсегда, — вдруг продолжил Джек уже брошенную ветвь диалога; он даже не пытался скрывать некоторого подрагивания в голосе. — Иногда я жалею, что не погиб в своё время, очень давно. Иногда чувствую, как сильно на самом деле устал и как неправильно, во всех смыслах неправильно, то, что я живу до сих пор, хотя уже был мёртв — оставалось только умереть, но я не смог. По какой-то причине. До сих пор не могу. И иногда я чувствую себя словно… подвешенным. Но это не зависит от меня, никогда не зависело.

— Говоришь так, будто уверен, что от кого-то точно зависит. Разве же?..

Предсказуемый смешок, замещавший полноценный ответ, был наполнена одной только печалью. Джек ласково потрепал Янто по плечу, прежде чем заговорить:

— Если бы я только знал, Янто. Если бы я хотя бы знал, в чём всё дело, — отвлечённо улыбнувшись какому-то очередному мимолётному воспоминанию, он подарил любовнику чуткий поцелуй в лоб. — Но да хватит портить наш вечер этими пресловутыми упадочническими настроениями, а? Ведь иногда, как, например, прямо сейчас, рядом с тобой, мне хорошо. Я чувствую, что жив. И что живу не зря.

Янто снова вздохнул, попытавшись хоть так сдержать настойчиво просившуюся улыбку — безуспешно. Стиснув объятие, точно цепляясь за него с опаской, что Джек мог в любой момент ни с того ни с сего выскользнуть из рук, он спрятал лицо на чужом плече, вознамерившись пробыть в таком положении как можно дольше — и возражения не принимаются.

Джек в свою очередь, задумчиво поглаживая прижавшегося Янто по растрепавшимся тёмным волосам, вперил взгляд в звёздное небо: где-то на краю его сознания скреблась мысль, что с ним, небом, что-то не так. Как будто не доставало маленькой неприметной детали, без которой сверкающее полотно уже не выглядело таким цельным и знакомым. Он решительно отогнал эту мысль: не сейчас.

Переключаясь с этого тревожащего подозрения, он обратил внимание на распластавшийся внизу ночной Кардифф, составлявший свои извилистые черты из контраста света и тени. Сколько раз в течение стольких лет он бывал здесь, наверху, покровительственно наблюдая за расползавшимся в разные стороны городом, совсем один — не сосчитать. Одно только никак не мог взять в толк: почему его так трогала небольшая перемена — нахождение Янто рядом с ним? Ведь, по сути, он почти никогда не был совершенно одинок. Но в то же время, не привязывался по-настоящему ни к кому уже так давно, следуя доводам здравого смысла. Стоит ли оно того? Прекрасно известно, чем это всё кончится — альтернативы не существует. Почему же тогда тянет так назойливо?

Если честно, ему даже к этому колоритному городу не стоило бы привыкать и привязываться. Однажды здесь ничего не останется — только выжженная пустошь и прах рухнувшего времени. Только он будет свидетелем — по-прежнему. Что уж говорить о человеческой жизни? Она — очередная мимолётность, скоротечная до ужаса. Но блеск её огня, что ярче поющего пламени крохотной жар-птицы, так прекрасен, что устоять практически невозможно. Даже вопреки угрозе обжечься. Ведь, в конце концов, на нём заживёт ожог любой степени.

Наверное.

Какое-то время спустя даже тепло объятий Джека перестало выручать Янто, не ожидавшего и соответственно не подготовленного к такому спаду температуры, и им пришлось покинуть своё рандеву под звёздами. Они перебрались в припаркованный прямо перед многоэтажкой внедорожник — Янто не стал молчать о том, что думает по поводу того, чтобы брать рабочий транспорт на свидание, но капитан Харкнесс только вертляво отсмеялся в ответ.

Честно, Янто было хорошо там, наверху, под отстранённым взором холодных звёзд, дышать высоковысотным воздухом, насыщенным ароматом безымянной свободы; наедине со своим избранником, где никто и ничто не могло бы им помешать, даже сам бог, будь он. Но всё же здесь, в знакомом тепле от нагревающегося мотора, приземлённости и просто комфортном замкнутом пространстве, состоявшем из привычных поверхностей и запахов, оказалось всё-таки лучше.

Закончив возиться в багажнике, Джек взобрался на водительское кресло, хлопком закрыл за собой дверь и наклонился к Янто, по-хозяйски опустив свою широкую ладонь на его колено.

— Ну что ж. Куда отправимся теперь?

— Даже не знаю.

Янто прозрачно улыбнулся, нарочно не реагируя на прикосновение, вместо того лишь пристально глядя на капитана. А это пассажирское сидение, в котором он уже прежде бывал много раз, вдруг показалось таким удобным, будто специально сделанным под него. Повозившись и приняв ещё более расслабленную полулежащую позу, он продолжил:

— Меня вполне устраивает то, где я сейчас. И с кем. Зачем ещё ехать куда-то?..

— Значит, просто остаёмся в машине? — по интонации его голоса нельзя было сказать, что он против.

— Почему нет? — Янто переместил взгляд на ладонь Джека, которую тот плавно подвинул выше по его бедру, как бы невзначай, наклоняясь ближе, и невесомо накрыл её своей. — У меня остались вопросы. А как начну засыпать — отвезёшь меня домой.

— Вот так ты и лишаешь меня надежды на динамичное развитие вечера? — поинтересовался он, по-прежнему не отстраняясь.

— Может быть. Может и нет. Кто знает, — продолжать игнорировать такое бесстыдное наступление становилось сложнее, но Янто выдержано не подавал виду. — И вообще, честное слово, Джек, кто делает это на первом свидании?

Хихикнув, капитан наклонил голову, стараясь не засмеяться во весь голос.

— Те, кто делали это и до него?

Отмахиваясь от него, Янто с трудом сдержал ответный смешок.

— Ой. Отвали.

Легкомысленно усмехнувшись вновь, Джек, напоследок потрепав партнёра по колену, сдался и откинулся назад в своём сиденье.

— Что ж, ладно. Так и быть. Ты что-то говорил про вопросы? Я весь внимание.

— Неужели? Так просто?

— Так просто. Почему бы нет?

Несколько секунд Янто пристально-выжидающе смотрел на него, точно пытаясь что-то понять по выражению его лица, распознать что-то спрятанное под этими бессовестно совершенными чертами. Впрочем, как и всегда, — попытка обречена увенчаться провалом.

— Ты какой-то подозрительно разговорчивый сегодня, Джек, — в конце концов промолвил он, на тон тише прежнего.

Он уклончиво усмехнулся.

— То же самое можно сказать о тебе, строгий молчаливый парниша…

— Ты…

Янто отпустил смешок, протестуя, но не был в состоянии противопоставить ничего весомого такому вполне себе справедливому замечанию. Он всегда позиционировал себя как “не особого любителя поговорить”, да и в самом деле таким являлся, но сейчас то ли лёгкое опьянение всему виной, то ли обстановка непонятным образом располагала к беседе — его тянуло, и всё.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — неприступно проговорил он.

— Боюсь, могу ошибиться…

Джонс вздохнул, временами, как прямо сейчас, поражаясь невозможности этого человека.

— В обычное время ты, да, любишь говорить о себе, но не в этом плане. Ты можешь хвастаться какими-то положительными чертами характера, или своей неотразимостью, или и тем, и другим одновременно, но сейчас… это другое. Не может же быть, что ты разоткровенничался со мной только потому, что мы, методом проб и ошибок в условиях едва не случившегося апокалипсиса, узнали, что ты бессмертен?

Джек уже начал уклончиво посмеиваться, явно намереваясь таким образом уйти от вопроса — Янто поспешил возразить:

— Ну уж нет, одной лишь очаровательной улыбкой вы от меня не откупитесь, многоуважаемый сэр. Чего недоговариваем?

— Но, Янто, ведь я с радостью готов дать тебе не только свою очаровательную улыбку, ты только скажи…

— Джек.

— Хорошо, — капитан усмехнулся ещё раз — казалось, только приличия ради. — Хорошо. Ладно, — выражение его лица начало стремительно меняться — точно истаивал огонёк свечи, вдруг накрытой стеклянной банкой, — и он отвёл взгляд в сторону. — Дело в том… что ты был прав.

Янто порядком опешил, не ожидав настолько резкой перемены, однако останавливаться всё же не стал.

— Что же, всегда приятно узнать, что я прав… но… насчёт чего?

Джек медлил, смотря на него — или просто в пространство рядом с ним, в окружавшем полумраке сложно было определить точно — будто подбирая нужные слова. Кажется, этот разговор в самом деле грозит приобрести серьёзный оборот.

— Ты был прав, когда сказал, что не обязательно справляться со всем в одиночку. Возможно, я тоже не исключение.

— Хорошо, — задумчиво протянул Джонс, опомнившись затем с небольшим опозданием. — Имею в виду, замечательно, правда, я рад, что ты это признал. Тогда, может, стоит рассказать мне, в чём все дело?.. Для начала.

— Ты уверен, что оно тебе надо? — Харкнесс невесело хмыкнул, как-то неуместно деловито сложив руки на груди. — Выслушивать бессмертного — то ещё бремя. Накопилось немало, знаешь ли.

— Об этом не переживай, выдержу. Не стеклянный. В конце концов, ты тоже помог мне раньше. Выслушивал меня. Я буду рад оказать такую же услугу, особенно если это взаправду может помочь тебе, — он недолго помедлил, вдруг поймав догадку, но не сразу решился озвучить её. — Это, случайно, не о том друге, которого ты упоминал раньше?

— Может быть, — спустя паузу бросил Джек.

Немного спустя снова почувствовав себя неловко и оробев, Янто поджал губы.

— Я… не настаиваю.

Джек промолчал. На самом деле, он был рад, где-то в глубине души, что так вышло: что зашла речь и что Янто согласен выслушать его. Отягощать неподъёмными трудностями своего необъяснимого существования чью-то жизнь ему, конечно, не хотелось, но… что, если, правда, станет лучше? Если позволить словам выйти наружу, туда, где они могут отыскать отклик? Всего один раз — впервые за невозможно долгий срок. А вдруг это даже пойдёт на пользу им обоим?

Он отрешённо выдохнул; ещё некоторое время у него ушло на поиск нужных слов, подходящих для начала рассказа, обещавшего быть… самое меньшее, долгим.

— Ты ведь… работал в Торчвуде-Один. Быть может, тебе доводилось слышать о Докторе?

— Ну… да, — Янто не заметил, как наморщил лоб, усиленно припоминая дни, успевшие стать полузабытыми — так быстро и уже так далеко. — Раз или два доводилось иметь дело с кое-какими документами, но, мне казалось, этого очень мало. Мне известно, что он был обозначен как враг с самого 1879, но… разве это не ошибка? Разве не ему мы обязаны теми немногими, кто смогли выбраться живыми из… после, так удачно окрещённого, “падения Канери Уорф”? Со мной в этом числе, — во власти противоестественного рефлекса он поморщился; слишком резко воспоминания, которые Янто силился похоронить последние месяцы своей жизни, ворвались в его сознание — его же собственном криком из прошлого, и наяву он прервался резче, чем хотел.

— Верно, — Джек и не обратил на это должного внимания, занятый наблюдением видимого участка улицы через лобовое стекло. — И, о… мы все обязаны ему куда больше, чем этим. Так много раз, Янто, он спасал вас — никто даже не замечал, не придавал значения. Пара человек, которых он коснулся, может, — не больше, — светлая ностальгия улыбкой легла на его лицо. — Не только эту планету, нет. Во множестве небес сейчас спокойно благодаря ему. Готов поспорить, таких мест даже больше, чем он сам может вспомнить.

Повернувшись вновь к своему собеседнику, капитан заметил заинтересованно-недопонимающий взгляд Янто, на лице которого уже не осталось и следа секундной реакции на надломленный призрак минувшего, и улыбнулся.

— Было время, я путешествовал с ним. Очень, очень давно.

***

Однажды капитан Джек Харкнесс не носил этого имени — вместо него были десятки других. И вместе со всеми — ложь. К каждому имени прилагался новый удобный собирательный образ, включавший в себя убедительную предысторию, добавлявший парочку-другую интересных характеристик и всё прочее в таком духе. Настоящий “Джек” давным-давно был похоронен во лжи, под пёстрой грудой костюмов из чужих персоналий и масок из лиц мертвецов.

Однажды — намного, намного позже — он задался вопросом: может, здесь лежит самый корень всех зол? Ведь однажды он и сам стал мертвецом.

Однажды он впервые “примерил” на себя личность американского военного лётчика-волонтёра капитана Джека — даже не подозревая, как надолго это имя, всего лишь следующее на очереди, останется с ним. Естественно, он знал историю настоящего Джека — и знал превосходно, чтобы притворяться искуснее, — но был абсолютно холоден к ней. Его не волновали герои чужих войн, погибшие так славно и напрасно, — не по-настоящему. Ему всего-навсего нужно было использовать эту идентичность, чтобы беспрепятственно проворачивать аферы на Земле в период Второй Мировой, под сверкающие ночи лондонского блица, заученного наизусть, точно пламенный танец, а не мрачное событие земной истории — уважение к истории казалось ему смешным. Носить чужие имена было удобно, для этого не обязательно было что-то ощущать к их прошлым носителям. Всё, что являлось важным: приближение к собственной цели, скрывавшейся под пёстрой поверхностью из намёков, отвлекающих манёвров и всего остального.

Но однажды что-то пошло не так. Во-первых: он оплошал. По-крупному. Во-вторых: появились они в его жизни. Доктор и Роуз.

Совсем незадолго до этого он, бывало, помышлял оставить это всё. Оставить свою не самую разумную вендетту неразрешённой — чего плохого в маленькой тайне, в конце-то концов? — сбросить “кожу” очередного образа и забыть о нём где-нибудь далеко, в галактиках ещё более дремучих, чем Млечный Путь. Он думал о подобном временами. Оставаясь наедине с собой и бокалом отменного мартини, которому никогда не нужен был повод, случайно останавливаясь взглядом на полированной до блеска поверхности панели управления кораблём и понимая, как часто не узнавал этого человека в отражении. Человека, которого на самом деле не существовало.

Иногда, преимущественно перед лицом смертельной опасности, он сознавал, что поступал со своей жизнью не так, как надо бы. Что это не прямой путь, а окольный объезд в потёмках. И хотя наиболее распространённая философия в пятьдесят первом веке — брать от жизни всё и не заботиться о моральных последствиях, потому что “мы всего лишь космическая случайность”, временами он переживал. По-настоящему.

Он собирался уйти. Однако принять окончательное решение самостоятельно ему не было суждено — за что он, в целом, был благодарен судьбе. Он правда терпеть не мог ставить точки; то ли дело убегать, сминая незадавшиеся строки в комок и забывая недописанное напрочь, чтобы окунуться во что-то новое, фантастическое и захватывающее.

Однажды ТАРДИС дрейфовала в глубоком космосе, всего в паре десятков световых минут от гигантского газопылевого облака эмиссионной туманности NGC 6357. К сожалению, вблизи туманности не оказывали такое впечатление, как на расстоянии: игра свечения меркла, уникальные цвета стирались и смешивались в невнятную массу, причудливая форма превращалась в нечто несуразное, объём смещался, сминался… Словом, в космическом газе и пыли на самом деле не было ничего поэтичного: это просто газ и пыль. Во вселенной существовало немало объектов, которыми следовало восхищаться только со стороны — не приближаясь, не прикасаясь, чтобы ничего не испортить, не спугнуть.

В распахнутых дверях Доктор и Роуз стояли, упёршись плечом в дверную раму, в одинаковых — зеркальных — позах, точно отражения друг друга. Хотя это была случайность, тем не менее — крайне причудливая. Роуз, настоявшая ранее на том, чтобы взглянуть на туманность вблизи, возмущалась, что всё совсем не похоже на то, как она себе представляла и что это, должно быть, Доктор её просто обманывает. Он же — в своей известной манере — пытался донести, что и почему она не понимала, по обыкновению ссылаясь на ограниченность человеческого восприятия, но все его потуги обречены на провал, поскольку объяснять — не совсем по его части. Может быть, главная проблема была в том, что язык совсем не поспевал за мыслью, а может, его это просто не заботило.

Джек не встревал и даже не пытался вникать в это переливание из пустого в порожнее, только отстранённо наблюдал за представлением со стороны, прозрачно улыбаясь. Он по-кошачьи вальяжно растянулся на видавшим виды кресле перед панелью управления ТАРДИС, стараясь вообразить, что на самом деле устроился на чём-то во сто крат изящнее. Хотя, признать всё же стоило: неказистое кресло выдалось на удивление удобным.

ТАРДИС тихонько мурлыкала о чём-то сама с собой, причудливые зеленоватые огоньки света от пространственно-временного двигателя умиротворяюще игрались друг с другом на отдалённых стенах комнаты — всё здесь в этот момент так бессовестно стремилось к значению блаженного спокойствия; Джек почти начал чувствовать лёгкую дремоту. Если бы, в довесок ко всему, в его руке чудесным образом возник бокал с чем-нибудь крепким, дорогим и стоящим своих денег — он бы без преувеличения почувствовал себя на самом верху блаженства. Чёрт возьми, он в самом деле вымотался во время их недавней совместной авантюры. Чего определённо не скажешь о Роуз и Докторе, шумевших из-за какой-то туманности на задворках глубокого космоса. Но в конце концов, их беззаботный спор был окончен — может статься, они даже к чему-то пришли. Как бы то ни было, затем долго смеялись. Джек хоть и упустил из внимания умозаключение, породившее столь яркое веселье, тем не менее, у него потеплело на душе достаточно, чтобы тоже усмехнуться.

Однажды мысль закралась в сознание; ведь прямо сейчас он был всем доволен, а значит… выходит, был счастлив? Такое яркое манящее недостижимое “счастье”, наверное, всё-таки было ближе, чем принято думать. Прямо здесь, в этой фантастической комнате инопланетного корабля.

Казалось, что так будет всегда. Что текущему моменту вне времени никогда не обратиться в пепел прошлого — он выше этого. Они выше этого.

Однажды они чудом избежали досадной участи сгинуть в обширном взрыве. Даже сверх того: им удалось спасти ту небольшую колонию. Эти люди застряли в крае столь отдалённом, что о них совсем позабыли в местах куда более цивилизованных. А они, в свою очередь, даже не сознавали в полной мере, чем здесь занимались. Но их вины в этом не было.

Хотя никому из этих троих не впервой сбегать в последний момент, когда трескучее пламя уже подползало к ногам, почти цеплялось испепеляющими языками за пятки, происходило такое, что ни говори, не каждый день. Как бы то ни было, адреналиновая встряска вышла превосходной. Джек чувствовал жар за спиной ещё в течение нескольких суток.

На короткое мгновение во всей суматохе Джек успел поймать взгляд Доктора — всего мгновение. Достаточно, чтобы усомнился, что ему всегда удавалось, как сегодня, спасти всех — вопреки всем воодушевляющим рассказам.

— Этот его непрошибаемый пацифизм заразителен, — отвлечённо смеялся капитан. — Но я не против.

Роуз улыбалась, соглашаясь с ним. Они ловили минуту, пока Доктор чинил что-то в механизме под панелью — слишком шумно, слишком занятый делом, чтобы обращать внимание на их беседы. Однако периодически бросали быстрые взгляды в его сторону, чтобы лишний раз убедиться.

— Знаешь, я не то чтобы свою жизнь не могу представить без него, — парой минут позже признавалась она. — Я не могу представить мир без него. Имею в виду, то, что мы… что он делает, это…

— Я понимаю, — Джек улыбнулся, избавив её от бремени необходимости выразить очевидное замысловатыми фразами. — И, пожалуй, даже чувствую то же самое.

Однажды Роуз рассказывала Джеку, что видела, как её планета — её дом, к которому она не могла не относиться без глубокой, сокровенной привязанности в силу своей натуры, — умерла. Через пять миллиардов лет после её рождения, но временна́я точка не имела значения, ведь она была там. Видела всё. В том числе, как в случайной, абсурдной суматохе никому не было дела до гибели колыбели человечества, никто не заметил, как её не стало. Тот день преобразил её — сразу и бесповоротно. Хоть событие и оставалось в невообразимо далёком будущем, для Роуз оно уже случилось, и ещё долго она не могла привыкнуть к нудящему безымянному чувству, смешанному из инстинктивного непринятия неизбежного с чем-то абсолютно невиданным.

Она призналась, что с той поры не вспоминала произошедшее и не говорила о нём с Доктором, потому что не думала, что он “достаточно человек для разговоров о внутренних ощущениях”. А также потому что видела, что он тоже скучал по своему потерянному дому.

Джек не стал открываться ей и рассказывать, что, можно сказать, пережил нечто похожее однажды. Но всё же рад был выслушать её.

А затем Доктор вернулся к ним и меланхоличное настроение Роуз как рукой сняло. Джек не на шутку удивился такому лёгкому переключению — как по щелчку пальцев, не иначе — и усомнился, что ему самому удалось бы перестроиться настолько резко.

— Куда отправимся теперь? — с искренне счастливой улыбкой на лице поинтересовалась Роуз, становясь рядом с ним возле мерцающей панели.

— Как насчёт небольшой случайности?

ТАРДИС проурчала что-то в ответ, соглашаясь и предвкушая приключение не менее взволнованно, чем её друзья — пусть и не осознававшие её присутствия в полной мере. По-детски искренняя улыбка блеснула на лице Доктора, дополняя его яркий облик, полный радости к жизни, происходящей прямо сейчас, и заинтригованности перед вселенной, каждый раз поражающе удивительной — по-новому. Роуз улыбалась точно так же, сама того, вероятно, не осознавая: она так много переняла от него. И они оба сияли, будто сами уже уподобились созвездиям, сквозь которые неслись на невероятной скорости, смеясь.

Однажды, так же, как и сам Джек любил раньше оставлять своё недостойное прошлое, он оказался брошен.

Однажды даже смерть, прошедши сквозь капитана Джека, покинула его. Оставила, точно непереваримый элемент.

Однажды Джек почувствовал, что почти примирился с участью застрять на Земле в дремучем девятнадцатом веке. Ещё не сознавая полностью, что его вернули к жизни навсегда, он представлял, что однажды всё это кончится. И в целом его всё устраивало — если только ждать придётся недолго.

Однажды он старался искать позитивные черты в окружавшей его обстановке, неторопливом течении жизни, людях, так сильно отличавшихся от тех, которых он предпочитал. И ему удавалось, потому как он не прекращал убеждать себя, что это лишь временная мера. Неприятное проходящее, которое надо перетерпеть. Потом — всё.

Однажды капитан Джек был убит на Земле. А затем опять. И опять, и опять, и опять.

Однажды капитан Джек пробудился посреди поля, над которым ещё мгновение назад сияло полуденное летнее солнце, а теперь ночь заволокла небо беспросветным полотном. Лунный свет пробивался сквозь облака бессильно, точно с великим трудом, едва-едва дотягиваясь до земли. Если бы Джек не чувствовал характерной боли после воскрешения, он бы и не заметил, что вернулся. Создавалось впечатление, будто никто, даже небесные светила, не желали свидетельствовать событию, прошедшемуся по этому сирому клочку земли.

Ещё мгновение назад в разгаре яркого солнечного дня гремело сражение, громыхали снаряды, кричали люди, кровь стучала в ушах бешеной дробью. Затем — острая, горькая и знакомая до приторности толкающая боль в самом сердце; вслед за ней всё померкло. А теперь… ничего. Осталась только тишина и зависшее потерянное эхо — только лишь в его голове. Ветер унёс едкий смрад взрывчатых веществ почти без остатка, но вместо него — запах крови вбивался в ноздри. Ей было пропитано, казалось, всё вокруг. Повсюду, куда ни глянь, под этой полевой травой, пожелтевшей, высушенной под прямыми лучами солнца, лежали убитые солдаты — страшно сосчитать общее количество, но ему и не нужно было, чтобы понимать: здесь все. Их тела, искалеченные, остывшие, обречены остаться брошенными здесь — скорее всего, место гибели и станет их захоронением.

Однажды Джек держал на руках тело юноши, павшего в бою, обречённого никогда не вернуться из пустоты, в которую провалился. Всего лишь один из солдат, назначенных под его опеку — неумолимо гнул свою линию голос прагматизма. Однако другой голос звучал громче: «Это я виноват».

Одной ночью, отчего-то запомнившуюся запахом цветущей под окном полыни, капитан обещал, что они вернутся домой. Он обещал, что вернёт его домой. Весело смеялся, улыбался и флиртовал, как всегда — слишком просто. «Рядом со мной тебе ничего не грозит».

Кончики пальцев помнили наощупь грубую — надёжную — ткань солдатской рубахи, пропитанной кровью; изредка в далёком углу сознания продолжало пробуждаться воспоминание запахом кровавого поля; запахом “полыневой ночи”. Но сам Джек теперь даже имени его вспомнить не мог — иной раз оно крутилось на языке, дразнясь, и тут же ускользало обратно, в небытие; солнечный зайчик в старой сырой комнате. Смазанный образ разбитого, испачканного лица да жестяной запах крови — всё, что осталось от жизни, бессмысленно сгинувшей в поле, вместе с людьми, которых он подвёл, вместе с мужчиной, которого любил. Снова. «Сколько можно..?»

Однажды Джек прошёл многие мили пешком, чувствуя, как гниёт и отмирает очередная частичка человечности, отпадает от его бессмертного существа — он не в силах помешать этому процессу. Одному богу было известно, во что он превратится, когда процесс будет завершён. Темнота клубилась вокруг него, сворачивалась точно живое существо. Только шуршание травы и упрямая боль во всём теле убеждали, что он жив. Жив вопреки. Чем эта жизнь лучше смерти? Поле всё не заканчивалось и не заканчивалось, сколько бы он ни шёл. И даже искорки недосягаемых звёзд скрылись от него за небесной завесой, насмехаясь, показывая, насколько им всё равно.

Он застрял здесь. Иногда от сознания этого обстоятельства становилось сложно дышать; точно капкан защёлкивался над ним или оковы стягивались туже. Что, если так будет всегда, что, если он за весь свой век — сколько бы он ни длился, его чёртов век, — отсюда не выберется? Никогда не выпутается из этого бесконечного невозможного водоворота смертей и возрождений, потерь, блуждания в темноте повторяющимися дорогами, до безумия друг на друга похожими? Что если он никогда больше не увидит сияния вселенной? Что если он никогда больше не почувствует себя свободным?

Однажды Джек всей душой проклинал тот день, когда встретился с Доктором за то, что закончил он здесь. Вместе с горькими проклятиями, которые так и рвались наружу порождениями досады, сердце болезненно щемило напоминанием, что ничего великолепнее этого с ним не случалось — вероятно, никогда более не случится.

Однажды, вступая в новое тысячелетие, протасканный насилу сквозь века властью неисчерпаемой жизни, капитан Джек вновь потерял всех. Он глушил скорбь близящейся надеждой: наступает столетие, в котором всё обещало измениться. Век, когда он встретит его снова. Час, когда он сможет получить ответы на многочисленные вопросы — так близко. Момент, когда он, наконец, оставит это всё — опять — и сбежит прочь — туда, где должен быть: к звёздам, к совершенному блеску далёких галактик. Мучительна сама мысль о необходимости ждать ещё.

Но они обещали ему. И пусть хоть небо навалится всем весом на него одного, он вытерпит, только бы обещанное сбылось.

… “Однажды” острым ребром упиралось в мимолётное “теперь”, в котором не оказалось совершенно ничего, на что он рассчитывал. С другой стороны… жизнь продолжалась. Жизнь продолжала тянуть Джека за собой. Но это даже в половину не так плохо, как казалось раньше в особо мрачные моменты.

***

Джек заразительно улыбался, с трогательной платонической нежностью повествуя о прошлом с Доктором. Едва ли не каждое слово, каждое звеньице в цепочке его повествования заботливо пропитывалось особенной теплотой. Было видно, как собственный рассказ с каждой минутой всё сильнее увлекал его, обволакивающим течением унося дальше в воспоминания, глубже и детальнее. Воспоминания, которые он в обычное время держал в стороне, занятый насущным, но наедине с собой любивший иногда развернуть их, как старое письмо в утончённом хрупком конвертике, прочувствовать. Хотя никогда не позволял себе чересчур увлекаться: это занятие бесплодно, а у него, как ни удивительно для бессмертного удела, практически никогда не было времени бездействовать.

Определённое время Джека тревожили сомнения: никогда прежде за свой долгий век он не решался на такой шаг, как рассказать о, без сомнений, сокровенной части своей жизни — не говоря даже о том, что вообще в целом не был любителем вспоминать персональное прошлое в присутствии кого бы то ни было и, тем более, делиться. Он сомневался также и в своевременности настоящего шага, опасаясь, что испытывал необходимость пойти на это под отравляющим воздействием скорби, что он всего лишь временно потерян, сконфужен, обезоружен, и всё, что делал сейчас, не есть хорошо и скорее всего обернётся очередной ошибкой. Очередными сожалениями. Однако уже начав, не смог остановиться. А участь оказаться разочарованным благополучно минула его стороной, ведь Янто — превосходный слушатель: отзывчивый, но немногословный, никогда не перебивающий.

И теперь Джек, казалось, спустя столько лет, на самом деле ощутил чудо вербального облегчения. Теперь он чувствовал, будто что-то налажено — частичка внутреннего механизма встала на своё место. И даже отчасти полегчало. Лишь отчасти, но всё же… уже что-то.

Заинтересованно слушая откровение своего капитана, Янто всерьёз увлекался его историями, подхватываемый порывом обнажённых чувств. И, неизбежно попадая под их влияние, он тоже начал чувствовать к Доктору что-то тёплое, вопреки тому, что их пути не пересекались и вряд ли подобное когда-либо случилось бы.

Они так и сидели в машине с выключенным светом. Полумрак клубился вокруг них, укрывая, точно заботился о сохранении приватной обстановки. Только косой свет от фонаря за машиной создавал кое-какие очертания в темноте, обводил белой линией контуры их фигур. Ощущения тепла, запахов — всё стало острее в темноте. В то же время сознание будто подёрнуто дымкой: временами казалось, что всё происходящее лишь снится, а по пробуждении сон неизбежно ускользнёт прочь.

— … И вот я, один, в 200100-м году, по колено в прахе далеков, не понимая до конца, что сейчас произошло, остаюсь там. Вижу, как ТАРДИС, охваченная исчезающим сиянием, дематериализуется прямо перед моим носом, — он отпустил лёгкий смешок, не скрывая досады в нём. — Но ты же знаешь меня. Унывать я не стал, собрался… с мыслями, информацией… и спустя время покинул эту эпоху. Разумеется, собираясь отыскать его. Надеялся на объяснение, должно же быть хоть какое-то. Может, произошла ошибка или… честно, я до сих пор не знаю, что думать.

Джек отпустил вздох и прервался — ненадолго, только чтобы перевести дух и собраться с мыслями.

— Прикидывая, каковы мои шансы отыскать Доктора — а особенно: нужную мне версию — на просторах всего возможного и невозможного пространства и времени, я пришёл к выводу, что стоит попытать счастье здесь, на Земле. Двадцать первый земной век — идеальное время для встречи с ним, думал я. Но слегка промахнулся. Оказался в 1869 году, манипулятор перегорел и стал бесполезен, как я уже говорил раньше, — он помолчал с мгновение, улыбнувшись, что вот и вернулся к тому, с чего начал. — Когда только оказался здесь, я ещё не был уверен в том, что со мной случилось и… чем я стал. Я надеялся, что смогу найти способ или починить манипулятор, или каким угодно другим способом перескочить во времени снова, в двадцать первый век, но с этим, сам понимаешь, не везло. А в 1892-м, в сражении на острове Эллис, я получил смертельное ранение — впервые заподозрил, что здесь что-то нечисто… подозрения подкреплялись всё нарастающим количеством чудесных возвращений, до тех пор, пока я не понял намёк, — Джек усмехнулся, затем печально покачал головой, бесцельно смотря на свои руки. — Я понятия не имел, какую долгую жизнь мне придётся прожить, чтобы дождаться этого времени. Чтобы добиться шанса, когда смогу встретить его ещё раз и получить ответы на вопросы. «Новый век наступит дважды»… О, как бы то ни было, я по-прежнему оставался полон надежды. Даже спустя столько лет.

Капитан отпустил очередную паузу — на сей раз время ему потребовалось, чтобы вытянуть из себя последние слова, которые необходимо было сказать, но значительной частью своей души он по-прежнему сопротивлялся.

Янто, расслабленно полулежавший в своём кресле, по-прежнему не отрываясь смотрел на Джека пока тот молчал, но ненароком отвлёкся на мысль, отметившую, как мир вокруг словно сузился вплоть до одной лишь этой интимной обстановки вокруг них. Как будто ничего за пределами её не существовало, весь шум и подвижность жизни оказались заперты далеко за пределами осязаемой вселенной. А в центре этого новообразованного мира — силуэт его капитана, нечёткий из-за темноты, но незыблемый; наблюдая его можно было бы не заметить даже, как целая вечность пролетает мимо. Вздохнув — резче, чем собирался, — Янто усилием вытащил себя из туманной мечтательности, пока она не заволокла его бесповоротно.

Он заметил, что молчание затянулось. Но не собирался торопить его, готовый ждать столько, сколько потребуется. В конце концов, вряд ли подобный исключительный шанс узнать Джека лучше, чем в пределах крошечной стопки старых архивных бумаг, как сегодня, выпадет когда-либо ещё, и было бы замечательно не испортить его. Он не сомневался, что Джек смотрел прямо на него, однако в полумраке не мог разглядеть этот взгляд и выражение лица во всех оттенках. Если бы мог, заметил бы невиданное до того смешение чувств. В этом взгляде, казалось, было всё, что Джек в обычное время силился прятать подальше: от печали до… доверия.

— Но всё было напрасно, — в конечном итоге шёпот слетел с губ капитана.

— Напрасно? — Янто не ожидал подобного оборота и даже несколько растерялся. — Почему… ты уверен?

— Его больше нет, — по-прежнему тихо, проникновенно, продолжил Джек парой секунд позже. — Он погиб, в очередной раз защищая людей от смертельной угрозы. В это самое Рождество. Его больше нет, Янто…

Теперь всё, наконец, встало для Янто на свои места. Он почувствовал укол под сердцем, порождённый эмпатией; после всего, что он только что выслушал, юноша смог сполна ощутить вес этой трагедии, ярко представить себе, что это значило для Джека. Немудрено, что он так странно вёл себя в те дни. Джонс с трудом воображал, как бы справлялся сам, окажись на его месте. Да, он знает, каково терять кого-то близкого, но это ощущалось иначе. Всё равно, что лишиться… веры? Которая всю жизнь поддерживала как некий безукоризненный абсолют, а существование вне её не сообразовывалось с установленным складом восприятия? Подобрать нужные слова для этого понимания почти невозможно.

Испытав сиюминутную необходимость что-то сказать, но не в состоянии так сходу подобрать верных слов, Янто интуитивно потянулся к Джеку и взял за руку, запоздало усомнившись в уместности этого жеста. Он отстраняться не стал, напротив, перехватил тёплую ладонь юноши удобнее и сжал её покрепче.

— Этого не должно было произойти, понимаешь?.. — необдуманно слетавшие с языка слова неизбежно попадали на края. — Он… мог бы покинуть мир как угодно, сбежать, исчезнуть — в другой реальности, где угодно, — но чтобы умереть… нет, — Джек поспешил отвернуться в сторону к окну, едва почувствовав пресловутый незваный зажим поперёк горла. — Однако я сам всё видел.

Небрежно бросив окончание реплики, он судорожно выдохнул; колючее воспоминание оцарапало изнутри — как кинжалы под кожей.

Джек безотлагательно прибыл на базу ЮНИТа в Лондоне наутро после рождественского звонка, чтобы воочию убедиться в действительности случившегося. Воспоминание ещё свежо — слишком. Оно ещё не облетело, как бессчётное множество других, уподобившихся осенним деревьям; листья второстепенных, фоновых деталей, создававших атмосферу и глубину, ещё покрывали его. И оно нарывало рваной пульсирующей раной. Перед глазами то и дело представал чёткий — резкий, яркий — образ: под красным плотным тканевым материалом — посеревшее тело в костюме. Пусть ему так и не довелось встретиться с этой регенерацией Доктора, Джек знал, что это он.

Женщина сидела рядом с телом и тихо, молча, без вздохов и громких слёз, смотрела на него; крохотный безотчётный жест, которым она поправила ему галстук, содержал в себе больше чувств, чем возможно было бы выразить словами. Да и какой смысл теперь имели слова?.. До этой минуты капитан Джек знал её только по слухам и сухим документам — Сара-Джейн Смит. Одна из тех, чью жизнь вверх дном перевернуло появление Доктора; одна из тех, кто также наложила свой отпечаток на него, как и он на неё. Очевидно, и ей доводилось слышать о Джеке, потому как она ничуть ему не удивилась. Позже, какое-то время они просто сидели там, перед зданием, в котором невозможно было находиться долго, рядом друг с другом. И вспоминали славные времена, точно старые знакомые, хотя разговаривали впервые. Оба оставались спокойными до неестественного — опустошённые. Тонкие руки Сары-Джейн тряслись — она изо всех сил скрывала это, как и Джек свой порыв взять её за руку в знак сочувствия, в надежде утешить. Знал, что подобное закончится лишь тем, что оба сорвутся, а это уж точно никому не на руку. Она ожидала кого-то ещё, но Джек не мог себе позволить остаться с ней — более того, обычно прощания не вписываются в его плотный график. Сегодня… пришлось внести ряд изменений.

Джек, проживая жизнь, полную противоестественных вещей вроде насилия, мог с уверенностью сказать, что во вселенной не осталось ужасов, способных заставить его вздрогнуть, но в тот момент он почувствовал себя… поражённым. Его поразил вид мёртвого. Что-то глубоко спавшее внутри него очнулось и принялось кричать: «Так быть не должно». Точно реальность надтреснута, и сам он тоже не здесь. Точно изображение сломалось: какая-то часть картинки неестественно заморожена. Ещё немного, и в нём проснулось бы что-то спрятанное за давно запертой и забытой дверью: схожее чувство он испытывал только при виде мёртвого отца — так давно.

А они — прочие, незнакомцы, почему-то причастные к этому делу — только печально качали головами. «Мы ничего не можем сделать».

В настоящем времени Янто всецело желал как-то доказать Джеку своё небезразличие, выразить сочувствие, утешить, если это возможно, но не был настолько уверен в себе и не знал, с какой стороны подойти, поэтому молчал. Всё, что ему оставалось: надеяться, что своего присутствия уже достаточно.

— Это неправильно. Неправильно. Так неправильно, — снова заговорил Джек; он качал головой, кажется, уже не совсем отдавая себе отчёт в том, что делал. — Это страшный, болезный мир, которого быть не должно. Здесь всего может не стать, потому что всё уже пошло наперекосяк, — он поднёс сжатый кулак к губам, будто стараясь как-то усмирить пробудившийся пыл. — Мы все теперь в опасности большей, чем когда бы то ни было. И я… честно, я напуган, как никогда прежде.

Янто, хотя по-прежнему сомневался, решил, что оставлять это так всё же нельзя. Он повернулся к своему любовнику, чуть крепче сжал его руку в ладонях и мягко потянул на себя, прижимая к груди.

— Джек… — негромко протянул он, смотря куда-то в пространство около плеча капитана, — мне трудно вообразить, каково тебе переживать такую трагедию, но, ты знаешь. Я сделал бы всё, что угодно, чтобы унять эту боль. Забрать её от тебя.

Харкнесс, до того внимательно наблюдавший за деликатными жестами своего партнёра, не сдержался и хихикнул в сторону, что показалось слегка неожиданным для Джонса, но тот всё же улыбнулся в ответ.

— Что такое? Что смешного?

— Прости, но ты снова это делаешь, — Джек не выдержал и усмехнулся опять, на этот раз живее — уже почти похож на прежнего себя. — Цитируешь меня. Мне же.

Янто тотчас сконфузился, почувствовав, как моментально покраснели уши — хорошо, что темнота уберегла его от участи быть пойманным на этом. Но и признаваться в разоблачении он отказывался — не так просто.

— Ничего подобного, — застенчиво буркнул он, безразлично уставившись в лобовое стекло.

— Ты правда думаешь, что я не замечаю? — Джек, конечно же, не намеревался отступать и упускать занятную возможность.

Янто отпустил его и отвернулся в противоположную сторону, пробормотав что-то невнятное — несомненно бранного содержания. Подавшись вперёд, Джек нежно взял лицо юного Янто пальцами за подбородок и вернул его взгляд обратно к себе.

— Это вовсе не страшно. Напротив, очень трогательно. Мне нравится.

После ответа такого характера легче ничуть не стало — смущение Джонса только возросло. Зато, кажется, Джеку пошло на пользу. Он снова улыбался, открыто и ярко, — и это было чудесно. Янто поймал себя на мысли, что продлись это ещё немного дольше — он начал бы скучать по этой его невероятной улыбке.

Капитан ласково погладил партнёра большим пальцем по щеке, прежде чем опустить руку и продолжить, отпустив тяжёлый вздох:

— Я просто… не знаю. Я не знаю, что мне делать дальше. У меня нет ответов и, боюсь, уже никогда не будет…

— Как и у всех нас. Добро пожаловать в клуб нормальных людей.

Янто усмехнулся, но быстро сообразив, что Джека такой ответ нисколько не устроит, вдохнул поглубже, не намереваясь с этим мириться.

— Джек, это просто-напросто жизнь, какой она и должна быть. Какой живёт каждый человек на Земле — ну, рискну предположить, и за пределами солнечной системы тоже. Мы не знаем, что будет завтра. Завтра вообще может не произойти. Что уж говорить о прогнозах более дальних… Я к тому, что мы можем жить долго, до старости, можем прожить лет пять или десять, а можем погибнуть на следующей неделе, споткнувшись о неровность в асфальте. Никто заранее не знает и никогда не узнает. Ни у кого из нас ответов нет и быть не может.

— Это другое, — отрицал Джек беспритязательно. — Я другой. Даже не потому, что я хотел бы этого — не так. Я… — он усмехнулся; в этом смехе не было ни капли юмора, — невозможная ошибка.

— Сомневаюсь, — только и произнёс Янто. На самом деле, слышать, как такой как Джек, мужчина, сверкающий вдохновительной самоуверенностью, сейчас, в темноте, говорил такое, — сердце кровью обливается. — В любом случае, что бы ты там себе ни придумывал, чувствовать себя потерянным — нормально. Естественно. Как и просить помощи — тоже, — он помедлил, прежде чем добавить: — Смею предположить, не только лишь Доктор может оказать её тебе. … Мог бы.

Джек предпочёл не обращать на последнее внимания; хмыкнув, он отстранённо скрестил руки на груди.

— Из этого всего следует, что, по-твоему, всё это, нас с тобой окружающее, нормальная жизнь? Правильно понимаю?

— Ну… нет. Да. Не знаю. Временами. Так или иначе, законы человечности неизменны даже для нас.

— Законы человечности.

Вместо ответа Янто лишь театрально вздохнул и подневольно опустился обратно в кресло всем весом, почувствовав, что, на самом деле, порядком подустал за сегодня от всех этих бесконечных разъяснений неразъясняемого и вопросов без ответов. Джек снисходительно улыбнулся и оставил его так; он не нуждался в лишних словах, чтобы понять текущее настроение своего партнёра. Более того, он, пожалуй, тоже разделял это состояние.

Спустя какое-то время, проведённое в комфортной тишине, Джек пришёл к выводу, что им обоим пошло бы на пользу увести течение разговора в иное русло. Решив хотя бы попытаться, он набрал в грудь побольше воздуха и на выдохе негромко произнёс:

— Как думаешь, это для нас? Нормальная жизнь? Я вот, честно, сомневаюсь.

— Возможно. Хотя, подозреваю, скорее всё-таки нет. В любом случае, мы могли бы попытаться, — Янто вздохнул, но в следующее мгновение всецело осознав сказанное и ощутив наплыв непредвиденной волны смущения, поспешил добавить: — Имею в виду, ты. Мог бы. Я просто… это фигура речи.

Джек заулыбался, растроганный этим смятением, но всё же поспешил унять его:

— Янто. Я не против, — он наклонился, заглянув юноше в глаза, и попутно взял его за руку, возобновляя прерванное раньше прикосновение, — “попытаться” с тобой. Вместе.

Янто не пошевелился, ощущая соприкосновение ладоней и не собираясь ничего менять. Он просто смотрел на лицо Джека, пытаясь понять, на самом ли деле тот сейчас сказал это — искренне, по-настоящему. И хотя неуёмная часть души, настаивающая, что всё не то, чем кажется, по-прежнему тянула вниз, он изо всех сил игнорировал её.

— Ты серьёзно? — Джонс рассеянно усмехнулся. — А как же “отношения на работе, особенно такой как наша”…

— Тебя правда это так беспокоит?

— Не очень. Нет.

— Вот и меня тоже.

— … Ладно.

Янто неопределённо хмыкнул и опустил взгляд на их руки, соединённые вместе; и в случайно набредшей возможности нашёл это… таким правильным? Джек, в свою очередь, проследил за его взглядом; затем, подняв брови, поинтересовался:

— Значит, ты… ты останешься со мной? Больше, чем на ночь?

— Да, — просто ответил Янто; он всё ещё не смотрел на Джека, вместо того задумчиво водил пальцем по тыльной стороне его тёплой тяжёлой ладони. — Да, я хочу. Если только ты сам не против.

— Если честно, я думал, что ты просто нуждался во мне. Временно. Что я для тебя сродни, не знаю, пристани во время шторма. Меня это устроило бы, я бы понял. Я был уверен, как только тебе станет лучше — уйдёшь, но… ты хочешь остаться? Даже после всего, что случилось? — он собирался сказать что-то вроде “после того, как ты неоднократно свидетельствовал, какой я на самом деле?”, но всё же благоразумно воздержался.

— Если честно, я тоже так думал, — он прервался, запоздало задумавшись. — Ну… наверное. Старался так думать. Ведь, знаешь ли, ты на кандидата для долгих стабильных отношений не тянешь.

— Вот как? — с шутливой укоризной поинтересовался Джек, посмеиваясь, однако в следующее мгновение Янто посмотрел прямо ему в глаза, и одного этого взгляда оказалось достаточно, чтобы капитан стушевался. — Да. Это вполне справедливое замечание.

Джонс медленно выдохнул; на самом деле, его взгляд не был направлен на то, чтобы осадить Харкнесса, но тот заметил это слишком поздно, когда оттенок печали на молодом лице стал слишком очевидным.

— Теперь я, впрочем, представляю, что дело, может быть, не только в этих твоих… необъяснимых принципах. Может и в том, что это для тебя не найдётся никого постоянного. Мы все временны. Скоротечны. И это проблема, разве нет? Ведь ты не сможешь по-настоящему открыться никому из… нас.

Джек ничего не ответил, как-то едва ли не виновато уставившись в пространство между ними.

— Ладно. Я не могу говорить за тебя, но за себя скажу, раз уж ты спросил. А ты даже не думай перебивать, — Янто снова опустил глаза, чтобы видеть их руки; он мягко повернул ладонь Джека внутренней стороной и затем бесцельно рассматривал неповторимые возвышения, впадины и линии на ней, находя в этом бессмысленном действии умиротворение, не поддающееся объяснению. — Думаю, что… может быть, меня не просто влечёт к тебе. Может быть, я не могу отказать тебе, не могу оставаться безразличным не только потому, что ты просто весь такой из себя неотразимый и с тобой… хорошо, но… — он вздохнул, после чего всё-таки снова взглянул на партнёра. — Чёрт возьми, Джек. Когда ты лежал там, в морге, мёртвым, несколько грёбанных суток — я чуть с ума не сошёл. Стоит ли говорить здесь что-то ещё? Объяснять? Разве что-то ещё непонятно? Да. Я хочу остаться с тобой. Если, конечно, ты не собираешься никуда сбегать.

— Нет, не собираюсь. Больше нет. И незачем, — Джек мягко выудил ладонь из пальцев Янто, придвигаясь ближе, чтобы коснуться его щеки. — Не от тебя.

— Я так хочу поцеловать тебя сейчас. Позволишь?

Янто растроганно улыбнулся, но потрудился сдержать просившиеся наружу смешки.

— С каких это пор ты спрашиваешь разрешения?

— Потому что это правильно?

Он продолжал улыбаться, ощущая, как всё-таки приятно знать, что обладаешь контролем над ситуацией; это вдруг помогло почувствовать себя… устойчиво.

— Хорошо, ты можешь поцеловать меня. Сколько угодно, — юноша отпустил короткую паузу, ухмыльнулся, добавляя: — Где угодно.

Джек вторил ему лукавой усмешкой.

— Но… — вместе с тем противореча своему “но”, он придвинулся ещё ближе, сокращая пространство между ними до короткого вдоха. — А что там насчёт правила первого свидания, которое ты сам мне и наказал?..

— Молчи лучше.

Уверенным жестом отрезав оставшийся нестерпимый промежуток, Янто, ухватившись за добротный воротник шинели, притянул Джека к себе и поцеловал — крепко, с вдруг обнаружившимся чувством, словно ждал этого невыносимо долго.

Какие-то считанные минуты спустя, пролетевшие за одно мгновение, Янто с трудом сдерживался, чтобы не забраться Джеку на колени и вручить себя ему прямо здесь и сейчас, в этом тесном тёмном пространстве — так благостно уединённом, обособленном от всего мира. Однако деликатное опасение, что он, должно быть, торопит события, ещё оставалось сильнее всего остального, вынуждало продолжать осаждать себя. А Джек замечал, как пальцы Янто чересчур крепко цеплялись за шинель, предательски выдавая скрываемое, и, никак не противодействуя, с удовольствием улыбался ему в губы.