Цзян Чэн сидел под деревом, письмо, сжатое между пальцами, тихо шуршало на ветру. Земля под рукой была влажной, как обычно бывает после дождя, и теплой от солнечного света. Ствол за спиной был твердым и шершавым, цепляясь за волосы, аккуратно собранные в высокий пучок.
Занимаясь тем, что с годами стало рутиной, а именно — медитацией, мужчина пытался понять, что творится в голове у Цзян Фэнмяня. В прошлом ему не раз и не два хотелось устроить беспорядок, чтобы посмотреть, как поведет себя человек, называвший себя его отцом. Будет ли он волноваться? Приедет ли на всех парах, чтобы увидеть, в порядке ли Цзян Чэн? Станет ли откладывать дела ордена, и полетит ли к нему на встречу?
Конечно же нет, подобное никогда не произошло бы. Ни в первый раз, ни во второй, Цзян Фэнмянь не спешил делать что-то для Цзян Чэна, будь то плохое или хорошее, крупное или мелкое.*
Цзян Чэн фыркнул, не особо позабавленный собственными абсурдными мыслями. Единственный раз, когда он знал что-то на подобии заботы от отца, был во время падения Пристани Лотоса. И много ли толку от слов, сказанных перед смертью? Сколько в них искренности, а сколько гложущего чувства вины?
Вэй Усянь, несмотря на попытки брата контролировать его, смог добиться изгнания из Гусу. Удивительно, как ему вообще пришла в голову идея сбрить Лань Цижэню бороду? Это насколько надо быть глупым и бессовестным, чтобы сотворить подобное.
Шут бестолковый, ни о чем не заботящийся.
К месту, где сидел Цзян Чэн, быстрым шагом подходил один из адептов ордена Лань. Одетый как с иголочки, весь в белом, изящный подобно плывущим по небу облакам, он остановился перед хмурым Цзян Чэном.
Ученик молчал.
— Что?!
Вздрогнув, он с запинкой пробормотал: «Глава Цзян прибыл», а затем впопыхах ушел, отпущенный взмахом руки.
Наблюдая за мелькающими из-под подола серыми подошвами сапог, мужчина одним плавным движением встал на ноги, а лицо выражало одно лишь безразличие, под которым бушевали самые разные чувства.
Отчётливо помня, как на него смотрел отец в первый раз, Цзян Чэн пообещал себе не расстраиваться. Воспринимая намечающуюся встречу как очередной разговор с раздражающим лидером маленького ордена, Цзян Чэн расправил плечи и выпрямил спину, не убирая руки за пояс, в попытках сойти за элегантного ученого мужа. Потому что он никогда им не был, а его подражания исключительно жалкие.
Жесткими шагами добираясь до зала предков, перед которыми склонил колени Вэй Усянь, он увидел, как по каменной тропинке шли Лань Цижэнь и Цзян Фэнмянь. Остановившись, Цзян Чэн дождался, пока мужчины поравняются с ним, чтобы вежливо поприветствовать их. Бросив на отца беглый взгляд, он обратился к наставнику:
— Прошу прощения за своего шисюна, это моя вина, что я не уследил за ним. Впредь обещаю быть внимательнее.
Лань Цижэнь потянулся узловатыми пальцами к подбородку, только чтобы схватиться за пустоту, ведь его лицо отныне было исключительно гладким. Дернулась бровь.
— В извинениях нет нужды, Цзян Чэн. Мы не можем решать за других, как им поступать. Поэтому не чувствуйте себя виноватым.
— Конечно.
Поклонившись еще раз, он хотел вернуться в свою комнату, чтобы проверить, не оставил ли Вэй Усянь какие-то вещи, как это обычно бывает. Мужчина знал, что забывчивость шисюна не исправит даже могила.
Он двинулся в противоположную от зала предков сторону, а затем услышал зов отца.
— Ты не проведаешь А-Ина, Цзян Чэн? Я уверен, он будет рад твоей компании.
Сжав челюсть, Цзян Чэн едва сдержал проклятие, крутившееся на кончике языка. Хотя ему удалось проконтролировать речь, взгляд, которым он посмотрел на Цзян Фэнмяня, был очень недружелюбным, в нем не было ни капли уважения, коей он до обучения в Гусу Лань пытался имитировать.
Глава Цзян застыл, и вся его поза говорила о смущении и недоверии. Потому что молодой человек перед ним никоим образом не вписывался в образ, который мужчина построил в голове.
Его сын никогда не был грубым.
Но он есть. И это вводило в ступор.
— Не хочу мешать вашей встрече, — брови подростка сошлись на переносице, и на мгновение могло показаться, что в глазах сверкнула фиолетовая искра. — Прошу меня простить. Разрешите удалиться.
— Иди, — сказал Лань Цижэнь, тем самым не дав Цзян Фэнмяню вставить и слова. — Завтра будет тест, поэтому подготовьтесь.
Цзян Чэн поклонился, а затем продолжил свой путь.
Когда он скрылся за горизонтом, глава Цзян обратил все свое внимание на Лань Цижэня. Заметив вопросительный взгляд, старейшина задумчиво промычал, спрятав руку за спину.
Повернувшись к высокой горе, он мысленно повторил прошедший разговор. Неловкая атмосфера, которую Цзян Фэнмянь сознательно проигнорировал, оставила после себя неопределенное количество вопросов, на которые Лань Цижэню не хотелось получать ответы. Иначе получившаяся картина была бы весьма печальной. Более того, он не был особо близок с главой Цзян, чтобы делиться мыслями.
— У Цзян Чэна есть долг перед орденом, как единственного наследника, — голос старейшины Лань был сухим, словно он вел очередную лекцию у юных адептов. Подставив лицо лучам солнца, он продолжил: — И он пытается ответственно нести его, посвятив всего себя. Не стоит ему препятствовать.
Сказав это, Лань Цижэнь плавно сменил тему, проведя мужчину до отрабатывающего наказание Вэй Усяня.
Совсем скоро покой вернётся в Облачные глубины, ибо тем же вечером Вэй Усянь вернулся в Пристань Лотоса вместе с главой Цзян.
<center>***</center>
Цзян Чэн не мог даже представить, что окажется в ситуации, в которой он на пару с Цзинь Цзысюанем будет прятаться в кустах, избегая недремлющих сторожей Гусу Лань.
С уходом Вэй Усяня у мужчины появилось много свободного времени, лишь часть из которого он проводил с пока что невинным Не Хуайсаном. Если он не общался с не то другом, не то врагом, тренировки были единственным занятием. Цзян Чэн точно знал, сколько у него оставалось, чтобы насладиться мирной жизнью, не омраченной кровью и ужасами войны.
Поскольку у него больше не было соседа, отпала и необходимость следить за временем и искать правдоподобные оправдания, чтобы не вызвать чье-то любопытство. Вот и этим вечером Цзян Чэн задержался в лесу у ручья, где терпеливо повторял знакомые формы меча. Когда он взглянул на небо, оно было темно-синим, а взошедшая на небосвод луна говорила о давно вступившем в силу комендантском часе.
Внутренне кипя из-за собственной безответственности, Цзян Чэн бесшумно крался по ухоженным и узким тропинкам Облачных глубин. И как-то получилось, что когда он прыгнул в кусты, увидев за углом край траурной мантии, то случайно столкнулся с таким же взволнованным Цзинь Цзысюанем.
Молодой человек, хотя тот и был старше его нынешнего тела, открыл рот, чтобы сказать что-то, несомненно, очень глупое, тем самым выдав их укрытие. Но Цзян Чэн, с его рефлексами и опытом, умело заткнул Цзинь Цзысюаня, зажав болтливый рот в железной хватке. Пригвоздив того к месту, мужчина острым взглядом осмотрел окрестности и, не заметив опасности, отступил.
Встряхнув влажной ладонью, Цзян Чэн фыркнул, не горя желанием думать, чьи именно слюни были на его руке. Согнув колено, он уселся напротив притихшего Цзинь Цзысюаня, внимательно рассматривая.
Не имея под боком беспокойного и излишне эмоционального Вэй Усяня, хотя не ему, Цзян Чэну, говорить об этом, мужчина мог обдумать сложившуюся ситуацию.
Его сестра все еще была помолвлена с павлином, узы между орденами Цзинь и Цзян пусть и не были крепки, но оставались устойчивыми, а Цзинь Цзысюань оставался глубоко недовольным будущим браком.
С холодной головой на плечах, Цзян Чэн вспомнил обстоятельства Цзинь Цзысюаня, точнее его вероятные мысли в текущий период времени. Обиженный поступком матери, с задетой гордостью и простым юношеским бунтарством, парень верил, что весь мир повернулся против него, ниспослав наказание, которое он не заслужил.
Как глава ордена, Цзян Чэн имел дела с десятками свах, пока в конце концов не попал в их черный список, прежде чем те не потеряли надежду женить его на какой-то прелестной девушке. Поэтому как мужчина, переживший все, через что сейчас проходил Цзинь Цзысюань, он понимал юношу. Все его эмоции и чувства, которые тот пытался скрыть, были известны Цзян Чэну не понаслышке.
Наверное, поэтому он сказал следующие слова:
— Ты сможешь решать свою судьбу, только став главой ордена. Но даже тогда могут появиться обстоятельства, когда ты будешь вынужден пойти против своей воли, чтобы принять решение, выгодное для твоих людей.
Цзинь Цзысюань сидел на грязной земле, облокотившись на руки, испачканные точно также, как его дорогие одеяния с вышитыми пионами сорта «Сияние средь снегов». На лбу красовалась аккуратная метка цвета киновари, отчетливо выделяясь на бледном лице с красными скулами. Выражение лица парня было растерянным, словно тот не понимал, как оказался в подобном положении.
Откашлявшись, наследник Цзинь гордо выпрямил спину, давая себе время, чтобы придумать подходящий ответ.
Но Цзян Чэн, не заботящийся о правилах приличия, если только не был вынужден вести беседу с очередным главой заклинательского ордена, не ждал ответной реплики молчаливого собеседника. Весь смысл разговора заключался в следующей фразе, сказанную максимально нейтральным тоном:
— Поэтому, если ты не хочешь жениться на моей сестре, сделай так, чтобы с твоим мнением считались.
Цзинь Цзысюань, запутавшийся окончательно, мог только медленно моргать. И все же воспитание, привитое ему с младенчества, не позволило окончательно опростоволоситься перед наследником одного из пяти Великих орденов.
— Ты ведешь себя странно. Раньше ты не был таким, — и, только осознав сказанное, юноша сбледнул с лица, готовый не то столкнуться с очередной саркастичной фразой Цзян Ваньина, не то с его кулаком. Хотя Цзинь Цзысюань не мог точно определить, откуда ему пришла мысль о возможной драке, но был уверен, что рука у Цзян-сюна была тяжелой.
Цзян Чэн фыркнул.
— Ха. Я тот, кто я есть. Не выдумывай лишнего, иначе будешь глубоко разочарован.
Оставив позади разочарованного ребенка, Цзян Чэн продолжил скрытую прогулку до своих комнат. У него осталась пара месяцев в Гусу Лань, прежде чем он вернется домой. Порой он сожалел, что второй шанс достался ему, а не проклятому Вэй Усяню. С талантом последнего, он наверняка бы придумал способ, как всех спасти. Цзян Чэн же мог только молча наблюдать за сожжением Облачных глубин, а затем и Пристани Лотоса.
Возможно, в один момент у него была тщетная надежда, что историю можно переписать. Вера, что его семья сможет выжить в кровавой войне, невероятно воодушевляла, хотя он старался не показывать этого. Цзян Чэн ненавидел разочаровываться, поэтому он всегда ставил перед собой недосягаемые цели, заранее зная, что его постигнет неудача. Жить с мыслью, что все кончено, гораздо легче, чем каждый раз разочаровываться в мире.
В конце концов, он все же дал себе обещание, что спасет семью от гибели. И неважно, какую цену придется заплатить всему остальному заклинательскому миру. Один раз он уже подумал об их благе, и посмотрите, где он закончил.
А еще Цзян Чэн скучал по Цзыдяню, но не было ни шанса, что его мать отказалась бы от кольца, пока в ней все еще кипела сила.
Возможно, отказ от Цзыдяня станет еще одной платой, которой Цзян Чэн пожертвует. Ему не привыкать отказываться от вещей, дорогих его сердцу. Только хотелось верить, что в ответ он получит нечто такое же ценное.
Как наивно с его стороны. Потому что на войне никому не будет дела до его молчаливой сделки с пустотой. И единственный, на кого он может положиться, это он сам.
Не Цзинь Цзысюаню же ему довериться?
<center>***</center>
Последние месяцы на Пристани Лотоса казались Вэй Ину сущим наказанием. По большей части из-за того, что ему так и не удалось поговорить с Цзян Чэном, прежде чем ему пришлось покинуть Облачные глубины.
Он часто думал о том взгляде, брошенном Цзян Чэном, когда тот смотрел на уплывающую лодку. Весь гордый и хмурый, он казался таким одиноким и усталым. Цзян Чэн всегда много работал, все его достижения были получены тяжелым трудом, который зачастую никто не замечал.
Иногда Вэй Ин ненавидел людей за их слепоту и бездумную жестокость.
А еще парню было интересно, какой гуль его дернул подшутить над этим сварливым стариком Лань? Почему в тот день идея казалась ему блестящей, которую обязательно следовало реализовать сиюминутно. Возможно, у него и правда было в шило в одном месте, как часто любил говорить его любимый шиди.
И если Цзян Чэн оказался прав, то каков шанс, что и остальные слова столь же верны? Неужели он действительно не заслуживает доверия шиди? Больно. Подобные мысли причиняли неудобства Вэй Ину, его сердце неприятно сжималось, грудь словно зажали в тиски.
Когда отчаяние достигло пика, он, поддаваясь мимолетной мысли, ушел искать единственного человека, который никогда не был мягок с ним. Тот, кто прямо говорит свое мнение, никак не смягчая его.
Мадам Юй.