Отведи меня в церковь,

Я буду поклоняться, как пёс, алтарю твоего света,

Я поведаю о своих грехах, а ты сможешь наточить нож,

Даровать мне бессмертную смерть,

Боже, позволь отдать тебе мою жизнь.

♬ hozier — take me to church ♬

Для Чонгука Юнги — тот самый камень преткновения между мирами. Она богиня его веры, лукавая госпожа удачи и путёвка в один конец без возврата к жизни. Чонгук видит её в ночной тиши прибоя, когда луна прячется за чёрные тучи и ветер пронизывает до костей. Юнги другая — ей не место здесь, в компании приземлённых подростков. Юнги величественная, без единого изъяна на фарфоровой белой коже; с равнодушным взглядом тёмных глаз. Чонгуку видятся в них демоны, пожирающие его душу. И он готов отдаться им до дна.

Чонгук месяцами ходит вокруг да около, не в состоянии подступиться к ледяной королеве. Юнги именно такая — все говорят. Чонгука натурально ломает просто от её существования. Он напивается впервые и курит намджуновы сигареты, прослушивая философию старшего. «Юнги-нуна не для тебя, Гукки. У вас разница во всём, не стремись в пропасть — разобьёшься без надежды». А Чонгуку мимо, он уже потерян, уверовав в демонов в глазах Юнги.

***

Начало конца наступает в грозовой вечер сентября, когда обиженный на всех Чонгук в одиночку празднует собственное восемнадцатилетие. У него одна бутылка бесконечного мартини и молчаливый телефон. Внутри тошно до невозможности и хочется забыться в пустоте, только у жизни (а жизни ли?) на Чонгука другие планы. Она звонит всего лишь раз, а в тишине квартиры отдаётся колокольным звоном гул. Чонгук медленно поднимается с пола и, дрожащей рукой сжимая почти пустую бутылку, направляется к двери. Пара щелчков — и перед ним действительно она. Длинный чёрный плащ каплями стекает на пол, расплетая белокурые локоны его Юнги. Глаза её знакомо тёмные, с огоньками демонов внутри. Юнги не спрашивает — Чонгук молча впускает, окончательно сворачивая с пути спасения. Ему внезапно холодно, а туманы расползаются по полу квартиры, вместе с мокрым одеянием Юнги. Чонгук сглатывает, но ком не исчезает. Его бездумные, отчаянные молитвы воплотились. Юнги перед ним — как и полагается богине веры — открытая, светлая, готовая к прощению. Чонгук нерешителен, осколками пробираясь вперёд, на колени падает и обнимает лёд. Целует щиколотки, вверх поднимаясь и обжигая пальцы холодом. Юнги воистину ледяная — не шелохнётся, лишь губу закусив ярко-алую. Чонгук молится вновь, вдыхая аромат её кожи и руками запоминая шёлк. Губы леденеют, а чужие тонкие пальцы в волосах путаются мягко и тянут выше. В глазах Юнги тьма беспросветная, и Чонгук теряется. Губами своими мажет по алым и чувствует — это конец. Юнги отвечает и, позволяя сплестись языкам, слабнет в руках Чонгука. Он целует так, словно, от этого зависит жизнь. Пальцами оглаживает и цепляет кромки белья. Юнги едва стонет, кусая губу Чонгука и окончательно сдаётся.

Мы не господа и не короли, когда ритуал начинается.

Нет невинности слаще, чем наш нежный грех.

У Чонгука кровь в венах бурлит, доходя до точки кипения, когда Юнги позволяет всё. Он зацеловывает острые ключицы, языком теряясь во впадине между. Юнги в его руках теплеет и прижимает тонкими пальцами крепче, ногтями проводя по линии позвоночника. Чонгук сползает ниже, вырывая тихие стоны Юнги, что слаще небесного пения. От алкоголя так не пьянеют, нет. Чонгук упивается ею, в глазах встречая свет. Юнги — его ангел, а он грешит безбожно, затягивая обоих в котёл праведного огня. И гореть согласен вечно, отдав свою жизнь её алым губам, что холодом обдают. Ледники Юнги растапливаются с каждым громовым раскатом. Чонгук тонет в ней, потеряв счёт времени. С Юнги путь лишь до алтаря небесного, грехи свои вымаливать. Но смерть бессмертная встречает раньше, объятиями укрывая обессиленного Чонгука. Юнги улыбается слабо, восстанавливая рваное дыхание. Её грешный мальчик вымолил прощения, избавив от небесных оков Юнги. Теперь их путь — только в ад.