Привычно задыхающееся от дыма серое небо над Бирмингемом золотилось мерцанием утреннего сияния. Приветливые лучи раннего солнца силились пробиваться сквозь завесь смога и окропляли просыпающиеся рабочие улицы Смолл-Хит светом. Туман над каналом Гранд Юнион ещё не успел рассеяться, а на одном из его берегов, на причале у старых складов, где самая влиятельная бандитская ячейка этого города хранила своё оружие, выпивку и лошадей, уже вершилось событие, которое положит начало новой череды несчастий. Буря уже висела над Бирмингемом и над головами его королей.

Высокий, мускулистый гнедой жеребец ступал по размытой прошедшим дождём чёрной земле, сотканной из сажи и навоза. Конь плыл в синеющей дымке копоти, громко выпуская воздух из раздувающихся ноздрей, точно корабль в зловещий рассветный штиль в бескрайнем пустом океане. Краснощёкий крупный мужчина в шляпе-федоре вёл статного жеребца под уздцы по дороге, увенчанной кострами, которые владелец склада Чарли Стронг разводил каждое утро. Впереди стояли мужчины, с одной стороны – четверо, и все в твидовых кепках-восьмиклинках, а напротив них с другой стороны – трое, в модных шляпах-трилби. Конь подошёл к мужчине, что стоял по центру, и гулко фыркнул над его ухом. Из-под козырька кепки блеснули два сапфира, мужчина махнул длинными ресницами, вынул сигарету изо рта и спустил с губ струю густого дыма. И это значило, что он был спокоен.

Сегодня здесь завершалась сделка между Томасом Шелби и Дарби Сабини, которую два «императора» заключили месяц назад перед скачками в Вустере, где победоносный жеребец по кличке Атлас, срывающий планку всех букмекерских ставок ушедшего лета, потерпел фиаско. И сегодня этот жеребец отойдёт к рукам того, кто был инициатором громкого инцидента, взлетевшего на первые полосы всех газет.

– Конь Ваш, мистер Сабини, – сказал Томми стоящему напротив него итальянцу, что внимательно осматривал подошедшего жеребца.

– У него маленькая трещинка на правом переднем копыте, я хотел её залечить, но не успел, Томми сказал, что его пора отдавать, – пролепетал Кудрявый, поглаживая коня по шее. – Лучше покажите его хорошему ветеринару, ладно?

Томми взял поводья (сделать это оказалось нелегко, ведь Кудрявый сильно вцепился в них, не желая расставаться с Атласом) и приготовился передать их представителю итальянской лондонской группировки. Но прежде Дарби должен был обмолвиться о выполнении своей стороны сделки.

Сабини смотрел на Шелби уличительно, с каверзой, словно размышлял, стоя прямо здесь перед ним, с какой же стороны ему сперва укусить этого хитрого цыганского выродка, чьи наглые глаза так и хотелось выцарапать и сжечь в этих вонючих кострах. Вытянутую из-под пальто позолоченную бумагу с печатями и подписями Дарби вручил Томасу со словами:

– Лицензия на размещение букмекерских палаток с тотализаторами на ипподроме в Вустере.

В один и тот же миг в руке Томми оказалась желанная бумага, благодаря которой он начнёт медленное вытеснение Сабини с вустерского ипподрома, а в руках Сабини – самый быстрый конь во всём Соединённом Королевстве, который принесёт ему немереное количество денег. Но, пробежавшись глазами по условиям, пропечатанным на бумаге, Томми вдруг нахмурился.

– Здесь написано «одна треть», – уточнил Томми, подняв глаза на Сабини. Итальянец с большой неохотой перевёл взгляд с красавца-жеребца, на миг вызвавшего на его губах довольную улыбку, на Томаса. – А мы договаривались на половину от всей площади для тотализаторов. Я раздобыл для Вас самого лучшего жеребца в стране, а Вы...

– Ты раздобыл мне жеребца с треснувшим копытом, плюс не в положенный срок, а намного позже. Закрой рот, и бери, что дают, пока я не передумал, – кинул ему Дарби, как шелудивому псу, и передал коня своему подчинённому, поручив тому загнать Атласа в фургон.

– Я чувствую смрад ёбанного кидалова, – Артур Шелби в привычном для себя зверином оскале рванул с места, не собираясь даже поднимать руку на Сабини – он мог снести этого карлика-итальяшку, просто ткнувшись в него своей грудью.

– Артур! Успокойся, – но Томми быстро его остановил. Он подумал с пару секунд, затем поднял глаза, выпрямился и сказал: – Хорошо. Я согласен на новые условия.

– Согласен он, – фыркнул Сабини, – как будто тебя кто-то спрашивает. – А затем он приблизился к Томасу, чего этот брюзга обычно не делал, и заговорил бегло и сбито, тыкая того пальцем в грудь и спуская с поводка свой поджарый итальянский акцент: – Я знаю, что ты ездил к безногой сучке. Я знаю, что ты водил к ней и моего коня. Я даже знаю, что ты сегодня ел на завтрак, щенок. Я всё знаю, мать твою, ты меня понял? И, если я пойму, что вы с ней вдвоём что-то задумали против меня, я мокрого места не оставлю от тебя, от твоей семьи, от твоего бизнеса и от твоего города, воняющего дерьмом и углём.

Ругаясь, Сабини становился похож на маленькую злую таксу – собачонку богатой дамы, которая любит одевать своего любимца в шляпу с цветами. Но, думая об этом, Томми не смеялся, хоть и находил это забавным. Маленькая зубастая такса в декоративной шляпке, тявкающая на прохожих, пытающаяся казаться выше своего настоящего роста. А лапки-то крохотные. Как и острые зубки.

С каждой секундой, пока Томми и Дарби напряжённо смотрели друг другу в глаза, будто бы играя в детскую игру «Кто первый моргнёт», Артур подбирался всё ближе к Сабини, и вот он уже гневно пыхтел у него прямо над ухом, предупреждая без слов: «Отойди от моего брата, или я отгрызу тебе, на хуй, ухо».

– Одна треть площади для тотализаторов вустерского ипподрома...

– Твоя, чёртов Томми Шелби, – и, отвернувшись и сплюнув, Сабини направился к дороге, где его ждал роскошный чёрный «Фиат», на котором он приехал в это далеко не пышущее роскошью место. – Постарайся больше не попадаться мне на глаза. Идёмте, парни.

– До свидания, мистер Сабини, – нарочно любезничал Томми, дав себе волю наконец-то повеселиться, когда вновь подумал о маленькой таксе.

Уходя, Дарби Сабини бурчал о том, что его дорогой костюм провонял кострами и лошадиным дерьмом всего за пару минут пребывания на «этой помойке», и о том, что он больше никогда в жизни не приедет в Смолл-Хит. И он уводил с собою Атласа – коня, за которого одна девушка, о которой Томми не переставал думать день за днём, готова была отдать жизнь. Он ничего ей не рассказал. Да и не должен был.

Атласа загнали в кузов специального фургона, в которых перевозили лошадей, и под рёв старого мотора увезли со складов. И вдруг Томми вспомнил, как впервые увидел Атласа на беговых дорожках. Кажется, тогда он выглядел чуть иначе. Грива была темнее? Или блеск шерсти был ярче? А может, Томас просто слегка нервничает? В тот день, вспомнил Томми, он приехал смотреть на жеребца, которого собирался прикарманить для скачек, но смотрел лишь на ту, что сорвала ему все планы. Наверное, скоро, узнав о сегодняшней встрече, она посмотрит на него так же, как и в тот день.

Артур поднял камень из-под ног и запустил вслед фургону, а потом выругался во всё горло, словно прочищал его. Джон набросился на него сверху, стащил кепку, растрепал волосы и попытался вразумить, напомнив брату о том, что теперь они смогут «рубить законное бабло» на вустерском ипподроме, а скоро и до Эпсома доберутся. Чарли подошёл к Томасу, взглянул в его задумчивое лицо с ожиданием и затянулся сигаретой.

– И что дальше, Том? – спросил он племянника.

Томми закурил, привычно перед этим потерев фильтром о губы, и ответил, развернувшись и направившись в сторону конюшен:

– А дальше, Чарли, я покажу достопочтенному мистеру Сабини, что в общении с Острыми козырьками стоит очень осторожно выбирать слова и быть крайне вежливым. И к чему могут привести изменения условий сделки без согласия одной из сторон. Артур, – жестом руки Томми подозвал к себе старшего брата, который в эту секунду как раз увесисто топал в сторону главы семьи, отмахиваясь кепкой от задираний Джона, – вели нашим букмекерам расставлять палатки в Вустере. Мы начнём внедрение уже сегодня.

– У меня руки чешутся, Том, – сказал Артур, сквозь тяжесть своего яростного сопения. Старшему Шелби никак не давал покоя непростительный тон макаронника.

– У меня тоже. Наберись терпения, брат.

Четверо мужчин прошли вдоль стен складов, мимо свалов металлолома, выстроенных из коробок и ящиков башен, фургонных прицепов и встали перед конюшней. Кудрявый вбежал внутрь вперёд них, отодвинул воротины пошире, будто собирался продемонстрировать братьям Шелби нечто важное.

– Ты знал, Томми? – спросил Джон, поравнявшись плечом к плечу со старшим братом. – Знал, что Сабини зажмёт нам половину своих владений, да? Поэтому ты решил провернуть этот фокус с конём?

Конюх полностью открыл ворота, и перед братьями во всей своей красе предстал такой же подбористый гнедой жеребец, в точности такой же, как и тот, которого только что увёз Сабини. Только вот этот Атлас был настоящий, в отличие от того безымянного жеребца, который уехал сегодня в Лондон с итальянцами, чтобы покорить пьедесталы национальных ипподромов.

– Да, Джон. Именно поэтому, – ответил Томас, и он соврал.

Лежащий на сваленном сене Атлас поднял голову и встал на ноги, когда к нему подбежал Кудрявый и осмотрел его. По прошествии месяца жеребец уже обжился в конюшне Томаса Шелби, буйствовал очень редко, почти не дрался с подходящими к нему мужчинами, однако ни Артур, ни Джон пока не рисковали приближаться к этому хулигану, который отбил им все бока, ближе, чем на пару ярдов. Атлас приветствовал Кудрявого дружелюбным тихим фырканьем, пока конюх, дурашливо хихикая, наполнял кормушку соломой и зерном. И Томас вдруг едва заметно улыбнулся, глядя на них. И всё же, подумал он, несмотря на то, что настоящий Атлас всё же остался у него, Виктория всё равно посмотрит на него с укором, когда узнает, что Томми без её ведома проворачивал подобного рода махинации с её любимейшим жеребцом.

– Чёрт подери, Томми, – выругался Артур, хищно улыбаясь, тыкая пальцем в сторону завтракающего коня, – я даже не уверен, что перед нами стоит настоящий разбойник, а не его сраная копия, которую ты подсунул макароннику. Не могу поверить, что ты нашёл настолько похожего. Ты словно достал само его отражение из зеркала, негодяй. Сабини в жизни не догадается, что мы сбагрили ему липу.

– Пока конь не начнёт проигрывать раз за разом, – сказал Томми, докурив и бросив бычок под ноги. – Или пока краска не начнёт выцветать. До того момента у нас есть совсем не много времени, чтобы прижать Сабини.

– Может, ты слепишь ещё одного для девахи, м? У каждого будет по Атласу, и все будут довольны.

– С ней такой дешёвый трюк не прокатит. Она росла рядом с этим конём, он ей почти как брат. Если ты приведёшь к ней кого-то, кто будет походить на него, как две капли воды друг на друга, ей даже не придётся разглядывать его. Ей достаточно будет просто один раз взглянуть, чтобы понять, что перед ней стоит не Атлас.

– Что за невыносимая маленькая засранка! – без злобы сказал Артур, оскалившись.

И в этот момент Атлас вдруг резко поднял голову и громогласно заржал прямо на Артура. Томас уже привык к тому, что Атлас понимал их настроения и даже слова, поэтому отучил себя говорить о Виктории в его присутствии, а вот Джон и Артур ещё с трудом усвоили этот урок. Шелби-старший отлетел назад на пару шагов, самопроизвольно закрывшись руками, словно ждал нападения. Джон расхохотался в голос, а Томми усмехнулся, глядя на громко матерящегося старшего брата.

– Джон, что у Финна и Исайи? – спросил Томми, когда братья уже отдалялись от конюшни.

– Звонили. Они уже на месте, – доложил пафосно вышагивающий Джон, подкурив свою сигару. – Я напомнил им смотреть в оба и не разевать рты.

– Хорошо. Хорошо.

У братьев Шелби сегодня было ещё много запланированных дел, и теперь Томми мог лишь с малой долей спокойствия заняться ими всеми, но значительная его часть по-прежнему с тревогой оценивала произошедшее и грядущее. А ещё ему необходимо было срочно наполнить портсигар. Сигарета, втоптанная в грязь перед конюшней, оказалась при нём последней.

* * *

Чёрный блестящий «Дюзенберг» медленно ехал по коптящимся улицам Смолл-Хит, ныряя в клубы дыма и языки отбрасываемого кузнями пламени. Танцующие в воздухе песчинки пепла были похожи на снежинки, эдакая бесконечная зима рабочих закоулков, в которых всё постоянно чернело и дымилось. Автомобиль проехал Уэст-Мидлендс и выехал на длинную и широкую Вотери Лэйн, где помимо рабочих, перетаскивающих с одной стороны улицы на другую носилки с углём, ещё бегали и мазались в этом угле дети. В нищенско-бандитской эстетике Смолл-Хит «Дюзенберг» выглядел, точно рождественская ёлка в запущенной конюшне – сияющее нарядное дерево, пахнущее хвоей, карамелью и ароматизированными свечами, окутанное гнусными запахами реальной жизни.

Автомобиль остановился на тротуаре у подножия двухэтажного здания из чёрного камня, что сплошным строением тянулось вдоль чуть ли ни всей улицы, у двери, табличка на которой гласила «Букмекерская контора братьев Шелби». Двери машины распахнулись с двух сторон, и на пропитанный кровью и потом камень мостовой ступили двое мужчин, что впервые имели удовольствие насладиться специфичными красотами Бирмингема. Мужчина в чёрном незапахнутом пальто и высокой чёрной шляпе оглядел улицу с одного конца, а затем развернулся и оглядел с другого. Густая русая растительность покрывала его нижнюю часть лица, серо-голубые глаза смотрели под наклоном из-под твёрдых полей шляпы. Он не был одет богато, его пожелтевшая белая рубашка была без ворота, а жилетка растянута и застёгнута лишь на пару пуговиц, но его внешний вид говорил о достатке. Однако его взгляду не хватало уверенности – уверенности в своём решении лично оказаться сегодня в этом грязном городе.

– Ты только посмотри на это, Олли, – сказал мужчина парню с кудрявым чёрным пушком на голове, что составил ему компанию в этом сомнительном путешествии. – Взгляни вокруг. Мы приехали сюда, и нам здесь суждено находиться не больше часа, так ведь? А все эти люди живут прямо здесь, представляешь, да? Они живут на этих чёрных улицах, работают, женятся, заводят семьи, умирают. Их это устраивает, да. Их дети играют с камнями, посмотри. Вот, почему с хозяином этого большого сортира следует быть осторожнее: его с детства приучили прятать камни в карманах.

Алфи Соломонс – представитель еврейской общины Лондона, а также крупный бизнесмен и рэкетир южной Англии – мог бы отослать своему деловому партнёру из Бирмингема телеграмму с необходимыми словами или совершить телефонный звонок. Одним небесам было известно, что дёрнуло Алфи потратить несколько часов своего времени на дорогу и пару лишних литров бензина, чтобы нанести личный визит Томасу Шелби. Быть может, это была страховка из соображений безопасности. Возможно, Алфи хотел сказать Томми намного больше слов, чем планировал. А может быть, один заработавшийся еврей просто соскучился по одному бессовестно забывшему о нём цыгану, отношения с которым у него были напряжённые, но при этом – куда более тёплые, чем с кем-либо ещё.

С противоположной стороны улицы показался чёрный «Фиат», и так же, как и «Дюзенберг», припарковался у обочины возле «Конторы Шелби», взбудоражив залежавшуюся в дорожной яме лужу. Из автомобиля вышли трое, и это были владельцы конторы – парни, носящие фамилию хозяев этого города.

– Мистер Соломонс, – взглянул на него Томми несколько растерянно и вопрошающе, словно на мираж, который должен был рассеяться, как только Томми махнёт ресницами. – Не ожидал Вашего визита. Как доехали?

– Шалом*, мой друг! Хорошо доехали, хорошо. По въезду в Бирмингем нас пытались обокрасть два раза.

– Всего два? – взметнул бровями Томас.

– Прекрасный городок, да, просто чудесный.

Мужчины пожали друг другу руки, и Томми, полностью уверенный в том, что Соломонс приехал к нему из Лондона явно не для того, чтобы просто поздороваться, пригласил его войти в контору. Алфи попросил своего подручного Олли остаться снаружи и присмотреть за машиной, ведь на улицах этого «чудесного города» он не рискнул бы оставить без охраны на улице даже собственный плевок.

Артур и Джон, которые, кстати, в отличие от Томми, были не так уж расположены любезничать с евреем, вошли через квартиру, а Томас провёл гостя к своему кабинету через парадный вход букмекерской конторы. Здесь всё привычно клокотало гамом, звенело и шуршало наличными. Всё это должно было пронестись мимо, словно вспышка фотокамеры, на это надеялся Томми, желая как можно скорее выслушать причину визита Соломонса и избавиться от его общества. Но Алфи шёл по залу медленно, рассматривая столы, букмекеров и расчётные доски с таблицами и процентами, словно музейные экспонаты. Для этого он даже надевал свои очки-половинки, висящие на тонкой цепочке у него на шее, и с профессорской заинтересованностью подолгу задерживался у касс и столов, чем вынуждал мистера Шелби украдкой закатывать глаза и вздыхать.

В конце зала, куда отголоски бурной работы букмекеров дотягивались с большим трудом, зеленоватым золотом отливали полупрозрачные двери с витиевато выведенной на каждой створе фамилией Шелби. За этими дверьми располагалось довольно просторное светлое помещение, украшенное дорогой мебелью, камином, картинами, статуэтками и другими предметами декора, которые мог себе позволить человек при деньгах. Это и был кабинет Томаса Шелби.

– У Вас возникли какие-то вопросы по экспорту, мистер Соломонс? – спросил Томми, закрыв дверь за своим гостем. Алфи пробежался взглядом вокруг, подметил то немногое в обстановке, что его привлекло, и, тем не менее, нисколько не впечатлился. Томас умело это игнорировал: дела были важнее. – Вчера в Ливерпуль с моих барж ушло двести бочек Вашего... «хлеба». Всё, согласно нашим с Вами договорённостям.

– О, ты молодец, да, хорошая работа, я доволен, – сказал Алфи, будто бы глава Шелби появился перед ним только в эту секунду, а до этого Алфи говорил сам с собой. – Но я тут вовсе не за этим. Плесни-ка мне виски, дружок, – и присел в кресло напротив хозяйского рабочего стола, высокого, широкого, срубленного из красного дерева.

Томми взял два стакана и графин с журнального столика. Его еврейский друг, как и всегда, ни в чём себе не отказывал, особенно – в комфорте, и он позволял себе делать это с размахом. Единственный человек, к которому Томми тянуло нечто необъяснимое, несмотря на всяческую подозрительность, хоть сердце из раза в раз при виде этого бородатого жида и било во все тромбоны громогласное: «Не верь, Томми, обманутым будешь».

Привычно не утруждая себя снятием шляпы, мистер Соломонс откинулся на спинку кресла и взглянул, как виски полился в стакан, стоящий перед ним.

– Я слышал, вы с нашим дорогим сицилийским другом повздорили, так? Из-за чего? Из-за кобылы, верно?

– Из-за скакуна, мистер Соломонс, – ответил Томми, присев в своё кресло за столом и отпив виски. Алфи отпил следом после него, как будто бы опасался, что цыган мог что-то ему подмешать. – Из-за породистого скакуна, который выигрывал скачки четыре раза подряд. И выиграл бы и в пятый, если бы не «наш дорогой сицилийский друг». И мы вовсе не повздорили – мы сошлись на компромиссе и пришли к общему соглашению.

– Угу. Он тебя кинул, – согласно кивая, констатировал Соломонс. Он будто бы вовсе и не слышал, что говорит ему Томас. – А ты, друг мой, молча проглотил скормленное тебе дерьмо, верно?

На что Томми и реагировал с молчанием, так это на попытки еврея вразумить его, с одной стороны милые, но с другой – совершенно бесполезные попытки. Неужели умный и дальновидный мистер Соломонс и впрямь такого низкого о нём мнения? Шелби чуть усмехнулся, словно всё, о чём они тут говорят, не имеет к нему ровным счётом никакого отношения, и взгляд его отстранённо упёрся в несуществующий объект где-то за спиной его гостя. Затем он достал из ящика стола резную деревянную коробочку, оттуда – одну сигарету и подкурил её, чиркнув спичкой. Табачный дым, как и всегда, думал Том, подскажет ему, где искать хладнокровие.

– О, я очень рад, что тебе весело, мой друг. Юмор, говорят, продлевает жизнь. Но, если бы только это было правдой, мы бы все дружно проводили дни напролёт в цирке, смотрели бы на этих раскрашенных ребятишек в кружевных панталонах и жили бы, мать его, вечно, – доселе не тронутое никакой излишней обеспокоенностью лицо Алфи вдруг спеклось хмуростью. Злой хмуростью, будто бы Томас чем-то его сильно рассердил или обидел. – Ты у нас крутой парнишка, да? Так ведь ты считаешь, я прав? Только, вот, чтобы переиграть макаронника, у которого размер авторитета больше, чем размер твоего члена, недостаточно быть просто крутым парнишкой, так ведь?

Неправдоподобная улыбка сама собой понемногу натягивалась на губы Томми, пока завёрнутый в тонкую трубку табак медленно тлел меж его пальцев. Он догадывался, что наверняка раздражал этим своего партнёра, но сделать ничего не мог. Точнее сказать, и не пытался.

– Сабини просто так на месте не сидит, – рассказывал Алфи, чуть постукивая пальцами по дереву подлокотника и по-стариковски гнездясь в просторном кожаном кресле. – Вчера он пришёл ко мне, чтобы напомнить о нашей с ним старой э-э-э... дружбе, и рассказал мне о ваших с ним «соглашениях» и «компромиссах», полагая, по всей видимости, что я не в курсе. Видишь ли, макаронный сеньор хочет, чтобы я закрыл для тебя свои двери. Чтобы я встал на его сторону и помог ему прижать тебя и банду твоих уличных сорванцов, которые ему уже порядком поднадоели. Кстати, в убеждении он использует весьма и весьма правдоподобные аргументы.

– Правда? – Томми вскинул бровями, потянулся через стол, стряхнул пепел с сигареты в пепельницу.

– Дружок, ты что, думаешь, я приехал из Лондона навестить тебя в этом благоухающем сортиром маленьком кусочке преисподней, лишь для того, чтобы несмешно пошутить! – всплеснул руками Алфи, поражённый несвойственной другу беспечностью, и его приподнятый голос раздался тяжёлыми скрипами, точно старая несмазанная телега на каменистой дороге. Еврей наклонился вперёд, упёрся локтями в стол и сказал: – Я хочу кое-что тебе прояснить, по дружбе, так сказать, понимаешь, да? Смотри. Сабини ты теперь на хуй не нужен. Он выжал из тебя всё, что хотел, как из коровы, которую вдоволь подоили, и теперь можно смело забивать и подавать к столу свеженькую говядину. Поэтому тебе стоит быть начеку, не только здесь, в Бирмингеме, но и в Вустере, где, насколько я знаю, отдыхает несчастная девушка-жокей.

«Несчастная? – промелькнуло в голове Томми. – Я бы поспорил».

Некоторое время он молча смотрел на своего собеседника сквозь золотистое пыльное марево, повисшее в кабинете, точно завесь смога в небе над просыпающимися фабриками этого прокуренного города. Вероятно, Томми и вправду должен был переживать, ведь предостережения его коллеги были резонными, пускай Шелби и находил их отчасти подозрительно любезными. Он мог хотя бы сделать вид, что его посетила нужная доля озабоченности. Но разве Томми Шелби позволит кому-то, вроде Алфи Соломонса – крупной акулы лондонского рэкета, с которым он не перестаёт вести войну интеллектов, – думать, будто бы он нуждается в чьих-то советах!

Выслушать его было занятно: надо же, оказывается, этому на первый взгляд безразличному бандиту (абсолютно такому же, как и сам мистер Шелби) может быть не наплевать на жизнь человека, которого он с ехидным коварством, а иногда с неприкрытым сарказмом называет «другом». И всё же Томас частенько ловил себя на непростительной сентиментальности: ему нравилось думать, что они с Алфи и вправду друзья.

– Алфи, – произнёс Томми и потушил сигарету о дно пепельницы, – я ценю Вашу трогательную обеспокоенность...

– О, Христа ради, заткнись.

– Но я далеко не слепец, а Сабини маскирует своё отношение ко мне не лучше, чем проститутка прячет обнажённую грудь. Я хорошо представляю, к чему мы с ним оба идём и чего хотим, и, поверьте мне, предусматриваю варианты развития событий. Бирмингем... Весь город – это моя вотчина, штаб-квартира Острых козырьков. Если итальянцы на этой территории сделают хоть что-нибудь, что нам не понравится, – а нам это в любом случае не понравится – их нашпигованные свинцом тела устелют дно Гранд Юнион. Сабини тоже не дурак, он всё это знает, поэтому не сунется к нам с шашкой наголо. В Вустере тоже есть мои люди, которые отвечают за безопасность мисс Мартин, пока она находится в госпитале. Я всё контролирую.

– Надо же, Томми Шелби – заступник униженных и сломленных. К лику святых ещё не причислили? – вскинул густыми бровями Соломонс, и образовавшиеся на его лбу складки слегка приподняли поля чёрной шляпы. Но после он быстро отмахнулся от собственной заинтересованности: – А, впрочем, знаешь, не рассказывай, не надо. Правды я всё равно не услышу, а твои цыганские сказки я не люблю, ты же знаешь. Пускай их макаронник слушает.

В зависшей на несколько секунд тишине они сказали друг другу взглядами всё, что хотели и, возможно, даже не хотели говорить, и никому не пришлось вслух озвучивать то, о чём впоследствии можно пожалеть. Вот, почему, вероятно, несмотря на периодические разногласия и недопонимания, эти двое мужчин могли всё же с некоторой долей уверенности назвать друг друга если и не друзьями, то, по меньшей мере, компаньонами.

Быть может, когда-нибудь они и вправду смогут стать хорошими друзьями, каким не нужны поводы, чтобы приезжать друг другу в гости издалека. Но лишь тогда это произойдёт, когда и Томас Шелби, и Алфи Соломонс научаться доверять людям, когда они и сами станут чуточку лучше, чтобы люди доверяли им.

Собираясь покинуть букмекерскую контору братьев Шелби и направиться обратно на юг, в родной Кэмден-Таун к своей «хлебопекарне», мистер Соломонс попросил мигом поднявшегося следом за ним Томаса не провожать его. Стакан, наполненный виски для гостя, так и остался неопустошённым, а кроме того его содержимое оказалось неплохо раскритиковано бородатым ценителем рома. Алфи был бы не Алфи, если бы не покривился на их «низкопробную» выпивку, подумал Томми, привычно не удивляясь и уже даже не раздражаясь. И зачем он вообще попросил налить ему виски?..

– Алфи, – позвал Томми, когда его гость, спешащий испариться так же неожиданно, как и появился на пороге его конторы, уже тянулся к ручке двери. Пускай им и не нужны были слова, чтобы читать намерения друг друга, но кое-что Шелби желал услышать от Соломонса лично, словами, не знаками и домыслами. – Вы сказали, что Сабини просил Вас встать на его сторону. Каков же был Ваш ответ?

Развернувшись, Алфи взглянул на хозяина города, в который его сегодня принесла лихая, и в лице его на миг застыла задумчивость, скрывающая трудность выбора. Нет, всё же Томми не был уверен, что читает его. А с чего он, собственно, вообще взял, что может это делать?

– Я выбрал сторону, на которой при любом раскладе смогу остаться победителем, – свою собственную. Леитраот*, мой дорогой друг, – и, отсалютовав коротким едва ли заметным кивком, бормоча что-то неразборчивое себе под нос, Алфи ушёл.

Томми не поверил ему. Он никогда не верил людям, которые говорят с ним на языке, которого он не знает.

* * *

Новый рабочий день у Генри МакКаллена начался сумбурно и продолжался ничуть не лучше, словно его сценарий писался каким-то озлобленным на весь мир удручённым коммунистом. С утра парень чуть было не проспал, вспомнив о том, что забыл с вечера завести головку будильника, лишь в тот момент, когда шлёпнулся на пол с кровати. А по пути на работу какой-то лихач на блестящем «Райли» окатил его грязью с ног до головы, окончательно определив – день у Генри сегодня будет паршивый. И это ему ещё повезло, что в конторе почти никто не заметил отсутствие новичка на рабочем месте, поэтому за опоздание Генри, к его великому счастью, его никто не отчитал. Тем не менее, его сегодняшнее везение на этом закончилось.

– Я не выиграл ни единого шиллинга, ничего, совсем! Немедленно верните мне всё, что я отдал вам! Там были все наши с женой сбережения на покупку новой машины, она мне теперь всю плешь проест. Боже, мне конец... Отдайте, отдайте мне мои деньги! – худой небритый мужчина в старой потёртой куртке, что несоразмерно сидела на нём, как мешок из-под картошки, извергался отчаянным криком на сидящего перед ним кудрявого букмекера.

– Простите, сэр, но я ничего не могу Вам вернуть, – упрямо повторял Генри уже, наверное, раз в пятый этому обанкротившемуся бедолаге, у которого глаза были такие стеклянные, словно он уже не был жив. – Ставка была сделана, в случае проигрыша деньги никому не возвращаются. Разве Вы не знаете, как работает тотализатор?

– Нет-нет-нет, Вы не можете так говорить! Верните, верните мне мои деньги сейчас же! Верните их! – три увесистых хлопка по старому хлипкому столу пошатнули деловое спокойствие среди бетторов и букмекеров. Косые взгляды уже были прикованы к истерящему мужчине и его жертве.

Вздрагивая от каждого крика и плотно сжимая губы, Генри думал: «Уйди, пожалуйста, уйди, не провоцируй, пожалуйста, уходи к чёрту!» У его лица появился оттенок сдержанной агрессии и в то же время – леденящего испуга. Генри ничего не говорил: всё, что он мог сказать разгневанному мужчине, он уже сказал. Что ж, теперь осталось выслушать все самые лестные «комплименты» в свой адрес, отряхнуться, как ни в чём не бывало, и дальше продолжить принимать ставки от людей, кто-то из которых, вполне вероятно, уже завтра прилетит в контору на тяге своего гнева и встанет перед Генри на место того мужчины, что сейчас оплевал ему всё лицо. И вот тогда-то этот чёртов стол наконец-то сломается, треснет посередине, сложится и рухнет, а шиллинги и пенни встанут на рёбра и понесутся по полу под ногами исступлённо вытаращившихся мужчин и женщин. А Генри вновь натянет улыбку, повернётся к ним и скажет, излучая тонны приторной любезности: «Спасибо за Вашу ставку!»

Когда-нибудь этот мужчина всё-таки должен был устать от крика. Обрушив на Генри всё своё отчаяние и минутную ненависть, он развернулся и вылетел из конторы, но перед этим оставил последний мазок на холсте – смёл с букмекерского стола все табели и деньги. Дверь гулко хлопнула, и Генри, словно бы облитого с ног до головы ледяной водой, подбросило на стуле. Он глубоко выдохнул, прикрыв глаза, он отряхнулся, как ему и положено. А когда открыл глаза, бросил несмелый взгляд в сторону, потому что не мог избавиться от скверного ощущения – за ним внимательно наблюдают. Около узкой лестницы, что вела куда-то наверх (Генри не знал, что располагалось на втором этаже над конторой, но члены семьи Шелби, бывало, поднимались по крутой лесенке, и наверху загорался свет), стоял, облокотившись на перила, Артур Шелби, явственно вцепившийся горящими волчьими глазами в кудрявого паренька. В его руке была фляжка, к горлышку которой он припадал время от времени, а на губах – веселящаяся ухмылка, будто бы он наблюдал за цирковой обезьянкой. Генри потемнел, скривил губы, нерасторопно отвёл взгляд, как будто обжёгся. Нужно было поднять всё с пола и продолжать работать. Цепочка людей, выстроившаяся перед его столом, теряла терпение.

Работа на ненавистных братьев Шелби выдавалась для Генри всё той же привычной для него работой букмекера с теми же счётными формами, цифрами, вероятностями, процентами и крутящимися в руках деньгами, но с одним существенным отличием от работы на свою подругу – теперь он практически всегда находился в состоянии параноидальной подозрительности, а озлобленность на Шелби откусывала от него раз за разом всё большие куски здравомыслия. Когда Генри доводилось увидеть кого-то из трёх братьев, он обычно всегда смотрел на них ровно, старался, по крайней мере, чтобы внушить им и себе самому, что в подмётки этим бандитам он всё-таки годится, или же куда больше – он выше всех них, он достойнее, он лучше. Но именно на Артура он не мог смотреть дольше секунды, просто потому что в глаза в этот момент ударяла неприятная резь, а в животе закручивался кислый узел. В памяти Генри ещё слишком свежи были жгучие удары увесистых крупных кулаков с большими выступающими костяшками, шершавыми, твёрдыми, как сама сталь. Время уже должно было начать стирать отголоски обиды и страха, отшлифовывать реальность, в которой теперь он, Генри, называл чуть было не сложившего его в гроб человека своим начальником. И, вероятно, именно эта горькая ирония и не давала плохим чувствам успокоиться.

Собрав с пола свои табели и рассыпанные бронзовые пенсы и серебряные шиллинги, Генри поднялся, сложил всё на стол, сел и начал торопливо раскладывать всё по своим местам. Как-то независимо от Генри, его глаза вновь повелись в сторону, где полминуты назад встретились с глазами Артура Шелби, и теперь уже никого там не обнаружили, кроме мелькающих туда-сюда спин. Что-то тяжеловесное упало с груди, МакКаллен наконец-то смог выдохнуть нервозность. Вроде бы даже наступило некое подобие ясности в его голове, трезвости, свежести. Но над ухом вдруг раздалось звериное рычание:

– Какой проблемный клиент попался, да?

То резкое движение, в котором Генри сиюсекундно подбросило на стуле, больше напомнило приступ эпилепсии, резко начавшийся, но так же резко и закончившийся. Из рук испуганного парня всё вновь повалилось на пол, и это развеселило его босса. Артур басисто захихикал, хлопая Генри по плечу своей широкой ладонью, которой при желании мог бы заколотить парнишку в пол, как гвоздь. Подобно настоящему хищнику, Артур притаился в тени за спиной Генри, а затем в момент, когда его жертва расслабилась, атаковал и насладился желаемой реакцией.

Каждая клеточка тела Генри МакКаллена ненавидела Артура Шелби. Быть может, даже больше, чем его младшего брата Томаса.

Зычно отглотнув с горлышка фляги, Артур вытер губы и усы рукавом пиджака, шмыгнул носом и наклонился к уху Генри. И затрясшийся парень мог поклясться чем угодно – сейчас он его ему откусит.

– Обычно мы таких, как этот шизик, не пускаем, – приглушив свой тяжёлый рык, заговорил Артур, тыкаясь длинным носом в кудрявый висок. Генри задрожал от страха и от раздражения, боясь дышать ртом, выпуская из ноздрей кривые струи воздуха. – Уже с порога видно, за чем мужики сюда приходят: потратить деньги или устроить шумиху. Этого всего трясло перед входом, как лихорадочного. Клянусь, он бы отправился к праотцам от радости, если бы узнал, что его ставка выстрелила. А гнев его только растормошил. Теперь этот недоумок начнёт думать башкой, прежде чем делать что-либо. Ты, считай, мужика спас. Так что, сделай лицо попроще, салага, – сквозь плотно сжатые зубы Шелби старшего прорвался довольный смешок, и Артур потрепал парнишку рукой по копне густых тёмных кудрей. Его напряжённая рука двигалась сильными рывками, словно он едва сдерживал себя, чтобы не раздавить его голову, как бывает, когда гладишь невероятно милого зверька, и плотно сжимаешь зубы, чтобы держать под контролем желание затискать мягкий комочек до смерти.

– Почему же тогда этот мужчина оказался внутри, если вы таких не впускаете? – недовольно прозвучал вопрос Генри. Он старался держаться на расстоянии от Артура, но получалось с трудом, ведь этот безумец отобрал у него всё личное пространство.

– Потому что мне стало интересно посмотреть, что ты сделаешь, как поведёшь себя, как будешь держаться. Я специально направил его к тебе, – жадная усмешка обдала ухо Генри жаром. – Тебе надо закаляться, приятель, да? Не всё всегда будет так сладенько, как ты привык. В жизни случается дерьмо, как ты уже понял. Так привыкай к нему. Неженкам в нашем мире не выжить.

«Сладенько... как ты привык»? Разве Генри когда-нибудь привыкал к сладенькому? А как давно у него вообще всё было «сладенько»? Может, Артур, мать его, Шелби, расскажет ему об этом?

Генри улыбался через силу, словно это тоже входило в его обязанности по работе. Но за его терпеливые улыбки ему никто не платил, всё это были лишь издержки его характера, который он так ненавидел в последнее время. «Я такой слабак, – думал он, улыбаясь своим обидчикам. – Тряпка, – твердил он себе, день изо дня приходя в контору людей, которых он на дух не переносит. – Жалкий, никчёмный, трусливый...» Ему и самому не верилось в это, как в страшный сон. И Генри хотел очнуться от этого кошмара, хотел раз и навсегда перестать бояться. Он мечтал совершить подвиг во имя любви, после которого он наконец-то перестанет быть прежним Генри, и, возможно, тогда всё изменится и станет таким, как в его заветных мечтах. Только он, Виктория и Атлас, и никаких Острых козырьков, итальянцев и букмекерских контор. В эту минуту, когда человек, из-за которого он провел несколько недель на больничной койке, грузно сопел ему в ухо и оскорблял неприкрытыми насмешками, Генри МакКаллен по-прежнему мечтал о закатах, таких, чтоб как в детстве – пахнущих свежескошенной травой, а не углём, во время которых он, маленький несуразный мальчишка, наблюдает за самой прекрасной в мире девочкой, скачущей верхом на самом быстром жеребце.

Дверь кабинета главы семьи Шелби в конце коридора хлопнула, привлекла внимание не только Генри, но и Артура, который лишь благодаря этому наконец-то оставил бедного парнишку в покое. Бородатый мужчина, прошедший несколько минут назад с Томасом Шелби, теперь шёл обратно через зал, вновь увлечённо разглядывая процесс здешней работы. Генри запомнил его и почему-то с первого взгляда предположил, что этот мужчина такой же опасный, как и Томми Шелби. А может, кто знает, куда опаснее.

Иногда, когда Генри наблюдал за людьми, с которыми общается Томас Шелби, он ощущал себя мухой в паутине, окруженной множеством восьмиглазых хищников. Маленькой безрассудной мухой, которая запуталась в липкой паутине по своей собственной воле – по воле своего омерзительного бессилия.

Алфи Соломонс неспешно двигался к выходу сквозь толпы посетителей конторы, которые, будто бы по велению какой-то потусторонней силы, сами расходились перед ним. Казалось бы, его ничего здесь не держит, но вдруг Алфи остановился прямо около стола, за которым работал Генри, и парня пронзило встревоженное удивление. Он слышал, как громко Артур начал выпускать воздух из своих раздувающихся ноздрей, как порвался ровный тон его дыхания на маленькие лоскутки нервозного пыхтения. Артур смотрел на этого человека, как ощетинившийся кот смотрит на безобидного пса, и больше ему не было дела до издёвок над забавно супившимся кудрявым парнишкой. Ведь теперь, когда прямо перед ним оказался этот еврей, супившимся парнишкой стал сам Артур.

Несколько секунд Алфи выдерживал терпеливую паузу, позволяя усатому мужчине бурить его неприветливым взглядом, а затем он повернулся, словно его кто-то окликнул, но он плохо расслышал, и сказал:

– О, Артур, дружок, это ты? Как поживаешь?

– Не поверишь, просто чудесно, – в попытках улыбнуться лицо Артура скривилось самым страшным образом, и теперь уже было не понятно, какая во всём этом месиве из ярости кроется эмоция.

– Хорошо, да, это очень хорошо. Я рад это слышать. Кстати говоря, – Алфи перевёл взгляд на паренька, сидящего за расчётным столом, делая вид, будто совершенно не замечает грозно сопящего в его сторону Артура. Или же он и вправду этого не замечал? В конце концов, Алфи был из тех людей, обладающих редким даром умело пропускать мимо себя всё, до чего ему не было дела, – раз уж я нахожусь в вашей «кузнице», мне следует попытать удачу, так? Ты со мной согласен, мой друг? – это вновь было адресовано Артуру, который в ответ лишь продолжал грузно дышать носом. В его безмолвии будто бы таилась великая сила, сдерживающая его бешенство, словно затычка в ванной, не позволяющая воде хлынуть в водосток.

– О, да, конечно, отличная идея, сэр, – сбивчиво заговорил Генри, вновь услужливо улыбнувшись. Он ведь должен был что-то сделать, прежде чем шаткое самообладание Артура Шелби покроется трещинами. Генри разложил формуляры и взял ручку. – На что хотите поставить?

– На что я хочу поставить? На что же?.. Хм... – играя задумчивость, Соломонс оттягивал время, ведь то, что Генри так старательно пытался предотвратить, он, Алфи, всеми силами старался привести в действие. – Я хочу поставить на тот факт, что Томми Шелби на самом деле ни о ком не печётся. Что его показушная сердобольность – не более чем нарядная мишура очередной увлекательной авантюры. И я хочу поставить на то, что бедной девочке в вустерской больнице придётся несладко, если она не поспешит раскрыть глаза, – проговаривая всё это, Алфи доставал из карманов своего пальто шиллинги и даже пару фунтов, сложил это всё на стол и пододвинул к парню, заключив с расстановкой: – Вот, на что я хочу поставить.

Артур медленно опустился над столом, в упор, не мигая, смотря на Алфи. На кончиках его пальцев, сжимающихся в кулаках, свербела желчь. Генри казалось: ещё секунда, и этот неуравновешенный вцепится зубами в глотку бородатого мужчины, и всё тут окрасится красным, вся контора утонет в вязком алом океане. Генри был растерян, совершенно не знал, что делать дальше.

– Как Вам будет угодно, – фальшь в любезном тоне Артура была настолько ярко выраженной, что Генри, который слышал всё это прямо возле своего лица, вдруг поплохело от этой гнетущей обстановки.

– Но, мистер Шелби, в наших списках нет такой послед...

– Ты слышал, что он сказал, – Артур повернул голову, снова уткнулся носом прямо в щёку МакКаллену. Господь, если бы только в этом мальчике не было столько терпения, он бы прямо сейчас расплакался от ужаса, которым смердел этот трясущийся от гнева человек! – Возьми ручку, сынок, запиши, что он сказал, обозначь сумму и возьми деньги.

– Конечно-конечно, я повторю, мне не сложно, – совершенно спокойно сказал Алфи. Ему было по всем фронтам наплевать на то, как себя ведёт затаивший на него обиду Артур.

Руки Генри дрожали, он понял это, когда пришлось держать ручку. То, как накалился воздух, и то, как билась на виске Артура Шелби толстая синяя жила под кожей – Генри бросало в холодный пот от всего этого. Его одолело чувство гнетущего ожидания внезапного удара, словно что-то абсолютно точно должно было вот-вот оглушить его. Он словно находился между молотом и наковальней.

Пока Генри записывал каждое слово странного прогноза Алфи Соломонса, который явно делал ставку не всерьёз, но по каким-то необъяснимым причинам потратил на эту постановку реальные деньги, букмекер вдруг вдумался в смысл тех слов, что он выводил трясущейся рукой в строке формуляра. И Генри стало в тысячу раз страшнее, чем было минуту назад, когда Артур Шелби яростно дышал ему в ухо. Генри не переставал думать об этом, провожая взглядом спину удаляющегося к выходу мистера Соломонса. Он даже не заметил, как Артур, тихо выругавшись, выплеснул капельку ярости, пнув стол Генри, а затем испарился из зала так быстро, точно смерч.

В голове Генри гремели сирены, оглушительные, зомбирующие, и на мгновение все звуки вокруг него перестали существовать, и слышал он лишь один звук – грохот биения собственного сердца по всему телу. Неужели этот совершенно не знакомый ему мужчина только что подтвердил его самые страшные догадки? Сколько ему, Генри, ещё нужно времени, чтобы начать действовать? Как долго ему и Виктории ещё ждать триумфа справедливости? Все его потуги были бессмысленными, пока смелость не переполнит его. Она нужна была не через пару дней, не через неделю и не через месяц – здесь и сейчас. Кипящая, зудящая, бьющая прямо в голову смелость.

Генри заполнил несколько формуляров, приняв ставки ещё у пары человек, что продвигались по очереди к его столу, но о ставках он даже не думал. Двери с выведенной фамилией Шелби в конце зала величественно золотились, за ними мелькала чёрная тень. Генри украдкой наблюдал за этой тенью, бросал взгляды на двери, снова и снова отворачивался и пытался заняться работой, но всякий раз снова поднимал глаза и смотрел на двери кабинета с ожиданием, словно знал наверняка: что-то случится, прямо здесь и прямо сейчас. Это «что-то» просто обязано было случиться. Тогда-то он и понял, что смелость его сегодня не посетит. Он наведается к ней сам.

И, бросив ручку, Генри МакКаллен вышел из-за стола.